Католичество - Лев Карсавин

Из идеи управления церковью и сознания ответственности за это управление вытекает вмешательство правящей церкви во все стороны жизни. Исповедь и проповедь охватывают сферу догмы и нравственной жизни. Наряду с ними необходим ряд предохранительно-запретительных мер. И этим обясняются запрещение мирянам чтения Библии, цензура книг и внесение в „Индекс запрещенных" тех, которыя могут опасно повлиять на религиозно-нравственную жизнь, папския буллы, предписывающия определенное отношение к тем или иным явлениям умственной жизни, осуждающия пантеизм, материализм, модернизм и т. д. Насколько глубоко проникает в жизнь

вмешательство церкви показывает следующий пример. В 1889 г. апостольская каѳедра признала не дозволенным умерщвление плода во чреве матери, даже если это умерщвление может спасти ея жизнь (tuto doceri non posse licitam esse quamcunque operationem directe occisivam foetus, etiamsi hoc necessarium foret ad matrem salvandam"). Один врач („Titius medicus"), неоднократно прибегавший для спасения жизни родительницы к совершению аборта, обратился к своему епископу, а тот к Льву XIII за разяснением, допустима ли подобная операция в тех случаях, когда действия оператора „сами по себе и непосред ственно клонятся не к тому, чтобы умертвить плод в лоне матери, а только к тому, чтобы явился он, если это возможно, на свет живым, хотя бы и обреченным на смерть в ближайшее время, как совер шенно недоношенный". Ответ Льва XIII был отрицательным (1895 г.)[27] Но тут перед нами и всплывает повидимому неразрешимая в условиях земного существования про блема. — Допустимо ли со стороны церкви правящей принуждение? Ведь всякое руководство жизнью, всякое проявление власти уже предполагает принуждение.

Управляя церковь должна что то предписывать и что то запрещать, и она бы не была церковью правящей, если бы не проводила в жизнь своих повелений и запрещений, т. е. воздерживалась от всякаго прину ждения. Тогда она в лучшем случае была бы советчицей, но даже не учительницей в делах веры и жизни. Ведь предписание верить во что нибудь, что нибудь признавать за истину, предписание так, а не иначе действовать в Боге, уже принуждение, хотя и в форме моральнаго давления. Признание чего либо недопустимым и неприемлемым для христианина есть моральное давление, принуждение всего силою авторитета

истины. И как возможно без принуждения воспитание? Всякое воспитание — принудительное по самому существу своему введение воспитуемаго в круг известных идей и навыков, внушение истин веры и жизни, что справедливо и для самаго „светскаго", самаго „сво боднаго" воспитания. Нельзя построить никаких человеческих отношении, отказываясь от принципа при нуждения и доводя этот отказ до логическаго его конца. В церкви торжествующей принуждения нет, так как благодать нисколько не противоречит свободе, а, напротив — только и возможна при условии свободы, так как свобода мыслима лишь в царстве благодати. И легко понять эту свободу в церкви тор жествующей. Действительно, будет ли принуждением признание истины, когда истина очевидна? Неужели свободен только тот, кто не хочет признавать за истину очевидной истины? Не раб ли он в последнем случае, раб незамечаемаго, может быть, им самим влечения лжи и греха? Разве принуждение полное признание истины, т. е. осуществление этого признания в жизни, и следование естественному стремлению своей воли к добру? Но ведь, если истинная церковь су ществует видимо, в ней, в этой церкви воинствующей должно быть то же самое, то же гармоническое соединение благодати и свободы. И принуждение в ней только видимость, обусловленная неполнотой знания и властью зла. Отличие видимой церкви от церкви торжествующей не в том, что в первой принуждение, а во второй свобода, а в том, что в первой свобода и благодать борются с греховностью и ложью, во второй же нет ни греха, ни лжи. Моральное воздей ствие и воздействие истины ощутимы, как моральное давление, только потому, что против них подемлются из глубин греховности силы зла и лжи.

Воспитание церковью верующих должно быть по

нимаемо, как явление им истины и устранение заволакивающих эту истину лжи и греха. Тут не насилие над свободной волей — воля по природе стремится к добру — и над разумом — разум по природе стре мится к истине — а освобождение воли и разума от оков лжи и греха, ироявляющееся как насилие над греховным. Даже и это устранение греховности насилием кажется только потому, что никто не смотрит на положительную сторону акта церкви — на утверждение истины, никто не хочет понять, что устранение лжи только естественно-необходимое, самопроизвольное следствие утверждения истины. Крещение неразумнаго мла денца может казаться вопиющим насилием. Но ведь в мире умопостигаемом, в невидимой жизни церкви воля всех, единых с этим младенцем в существе своем, в Адаме, жаждет избавления его, утвер ждения его свободы, т. е. освобождения ея от рабства греху, а вместе с ними и сам он этого жаждет.

Если же не жаждет и стремится к обособлению, а не к соединению, то и крещен не будет, т. е. родится среди язычников или умрет, не получив святого крещения. И здесь акт видимой церкви, поскольку она истинна, только кажется ничем не обяснимым произволом и насилием. Лишая того или иного христианина или некоторую совокупность христиан благо дати таинств, церковь только обнаруживает такое обективное состояние их воли, что для них недейственна Христова благодать во всем богатстве и раз нообразии ея проявлений. Это несомненное давление, но давление путем указания на обективный факт. Отлучая от себя, церковь равным образом лишь констатирует факт отпадения отлучаемых от единства всего во Христе. Разумеется, акт отлучения или какой либо иной дисциплинарной меры, ограничивающей участие христианина во вселенском единстве, есть акт

самой церкви, т. е. совокупной и единой воли всех христиан. Но иначе и быть не может: для разрыва связи между церковью и личностью требуется согласие обеих сторон, обоюдное действие. Человек не мо жет разорвать свою связь с церковью вопреки ея воле, а церковь не может извергнуть верующаго из своего единства без осуществленной в учении и жизни воли его, и таинственным образом акт индивидуума и акт церкви одно и то же. При этом особый харак тер акту церкви придает его воспитательный смысл.

Даже отлучение является временною карой — ука занием на то, что разорванныя узы должны быть заменены новыми и что ушедшему из церкви она сама широко раскрывает двери покаяния.

Церковь живет во благодати и благодатною силою своею преодолевает неумолимые, безстрастные законы природы и земной жизни. Для члена церкви Христовой неизбежныя последствия греха и нарушения обектив наго закона ослабляются и становятся избежимыми: ему и здесь дарует свободу благодать. Отлучая человека, церковь принуждена предоставить его самим фактом отлучения власти необходимаго мирового закона, власти жестоких человеческих установлений. Здесь церковь безсильна помочь, так как благодатное преодоление закона возможно лишь в ея лоне. Она может еще возносить Богу мольбы за душу грешника в надежде на безконечное милосердие Божие, но она безсильна остановить неумолимый ход событий и спасти подверженное ему тело. Отлученный вне власти церкви, он во власти мирского, светскаго общества и государства.

Актом отлучения церковь передаст его в руки светской власти, действующей по своим законам, которые редко и частично совпадают с законами Божьими[28] Общество и государство не просветлены еще воздействием церкви и медленно им просветляются. Даже

цели Божественныя государство пытается осуществить путем человеческих и даже дьявольских средств.

Так не только в средние века, но еще и в новое время карою государства за ересь была смерть. И по скольку государство прошлых эпох, как и государство нынешнее, естественное осуществление мирового закона необходимости, т. е. создание греха и безблагодатнаго чело века, постольку и в смертной казни еретиков следует видеть временное, историческое выражение этого неумолимаго закона. „Ересь, пишет сын своей эпохи—Ѳома Аквинский, есть грех, за который виновный не только дол жен быть отлучен от церкви, но и изят из мира смертью… Если еретик упорствует в своем заблу ждении, то церковь, потеряв надежду на его спасение, должна заботиться о спасении душ других людей и отсечь его от себя путем отлучения. А затем она предоставляет его светскому судье, дабы он изгнал его из этого мира смертью". Таким образом, даже в акте предоставления человека закону необходимости и греха заключена забота о благе всех. „О благословенное пламя костров, восклицает Лев XIII в 1895 г., коим путем — изятия ничтожнейшаго числа лукавейших людишек — исторгнуты из пропасти заблуждения и вечнаго, может быть, осуждения сотни и сотни толп людей, коим само гражданское общество пребыло счастливым и нетронутым, укрепленное воински в течение веков против разрушительных воин, внутренних несогласии и кровопролитий! О пресветлая и досточтимая память выделяющагося разумностью своей ревности и неодолимой добродетелью Ѳомы Торквемады, который, постановив, что не сле дует принуждать крестить иудеев и неверных, вместе с тем давно предусмотрел, что следует спасительным страхом удерживать от отпадения иудействующих, принявших крещение!.."[29]