Том 12. Лорд Дройтвич и другие - Пэлем Вудхауз

Джилл изумилась так, что даже ничего не ответила. Дядя Крис явно ни словечка не обронил о переменах в ее положении, и этот человек считает ее богатой. Она подумала, как же это типично для дяди Криса. Поистине мальчишеское озорство. Она живо представила, как он стоит у телефона, вкрадчивый, вальяжный. Наверняка, трубку повесил с самодовольной ухмылкой, крайне довольный тем, что оказал ей превосходнейшую услугу.

— Лично я, как только сюда переехал, все свои деньги вложил в недвижимость, — гнул свое дядя Элмер. — Я верю в этот городок. Растет, как на дрожжах.

Они подошли к окраине беспорядочно раскинувшейся деревушки. Приветливо манил теплом свет в окнах; темнота во время их прогулки быстро сгустилась, а ветер бил еще пронзительнее. В воздухе появился привкус соли, и Джилл уловила глухой рокот волн на отдаленном берегу. Это Атлантический океан бился о песчаный берег. Сам Брукпорт прятался в лагуне под названием Великий Южный Залив.

Они прошли деревней, держа вправо, и очутились на дороге, обрамленной большими садами, в которых стояли массивные особняки. Зрелище это вдохновило дядю Элмера на разговорчивость, почти красноречие. Он сыпал цифрами, суммами, заплаченными за каждый дом, запрашиваемыми ценами, и ценами предлагаемыми, и ценами, какие заплатили пять лет назад. Постепенно дома становились мельче, все дальше отстояли друг от друга, и, наконец, когда окрестности стали опять пустынными и заброшенными, они свернули на узкую подъездную дорогу и подошли к высокому мрачному дому, одиноко высившемуся в поле.

— Вот и Сандрингэм,[34] — объявил Маринер.

— Что! — воскликнула Джилл. — Как вы его назвали?

— Сандрингэм. Мы тут живем. Название я слыхал от твоего отца. Помню, он рассказывал, имеется такое местечко в Англии.

— И правда есть. — Джилл едва сдерживала смех. — Там король живет.

— Вон как? Н-да, спорю, у него нет таких забот с прислугой, как у нас здесь. Мне приходится платить горничной пятьдесят долларов в месяц да еще двадцатку парню, который присматривает за печью и рубит дрова. Все тут обдиралы. А чуть слово скажешь — берут да увольняются!

В Сандрингэме Джилл выдержала десять дней, а оглядываясь потом на этот период своей жизни, удивлялась, как ее и на десять хватило. Одиночество, охватившее ее на станции, росло, а не уменьшалось; она не могла привыкнуть к окружающей обстановке. Восточный ветер стих, и солнце порой пробивалось, даря тепло, но пасмурность ее дяди оказалась постоянной и не зависела от погодных условий.

Тетя, увядшая, вечно простуженная женщина, никак не способствовала просветлению. Остальные домочадцы — мрачный Тибби восьми лет; спаниель, скорее всего, — несколькими годами старше, и приходящий кот, который всегда становился душой и радостью общества, но появлялся редко.

Представление мистера Маринера о Джилл как о богатой молодой леди, обожающей недвижимость, не тускнело. Он завел привычку водить ее по окрестностям, показывая разные дома, в которые вбухал большую часть заработанных денег. Жизнь его сосредоточивалась вокруг недвижимости Брукпорта, и смущенной Джилл приходилось осматривать гостиные, ванные, кухни и спальни, но скоро одно звяканье ключа в замке стало приводить ее на грань истерики. Большинство дядиных домов были переоборудованы из ферм и, как заметил один злополучный покупатель, не так уж сильно изменились. Дни, проведенные Джилл в Брукпорте, осели в памяти запахом сырости, холода и духоты.

— Дом надо купить, — всякий раз наставлял мистер Маринер, запирая дверь. — Не арендовать. Купить. Тогда, если не захочешь жить тут, то сможешь сдавать его летом.

Ей даже не верилось, что тут когда-нибудь бывает лето. Зима цепко держала Брукпорт в своих лапах. Впервые в жизни Джилл испытала вкус подлинного одиночества. Она бродила по полям в заснеженных проплешинах, доходя до самого залива, сейчас замерзшего, а вокруг стояла не спокойная, а гнетущая тишина, лишь изредка нарушаемая далекими выстрелами какого-то оптимиста, пытающегося подстрелить утку. Невидящими глазами смотрела она на зловещую красоту подернутых льдом болот, отливающих под солнцем красноватым и синим. Полное одиночество предоставляло ей полную возможность думать вволю, а мысли ее сейчас были настоящей пыткой.

На восьмой день пришло письмо от дяди Криса, жизнерадостное и даже беспечное. Видимо, дела у него шли недурно. Не утруждаясь, как обычно, деталями, он многословно распространялся о крупных сделках, которые вот-вот заключит, и о грядущем богатстве. В качестве осязаемого свидетельства успехов он вложил подарок — 20 долларов, чтобы Джилл купила себе что-нибудь в Брукпорте.

Письмо прибыло с утренней почтой, а через два часа мистер Маринер повел Джилл по обычному маршруту, на осмотр очередного дома. Этот был поближе к деревне, чем другие. Запас коттеджей, принадлежащих лично ему, Маринер исчерпал; дом принадлежал его приятелю. При удачной сделке дяде Элмеру полагалось кое-что как посреднику, а он был не из тех, чтобы пренебрегать и мелочишкой.

Сегодня утром в его пасмурности проглянул лучик надежды, точно проблеск солнечного света в дождливый день. Как следует все обмозговав, он пришел к заключению, что Джилл никак не реагирует на дома, поскольку хочет купить что-то пороскошнее, поимпозантнее. Сегодняшний дом стоял на холме с видом на залив и был окружен несколькими акрами земли. Имелась и частная пристань, своя маслобойня и спальные веранды. Короче, все, что только может пожелать разумная девушка. Мистер Маринер даже и предположить не мог, что и сегодня потерпит неудачу.

— Они просят сто пять тысяч долларов, — сообщил он, — но уступят и за сто. А если предложить наличные в задаток, то и еще сбросят. Дом отличнейший. Будешь жить в нем в свое удовольствие. Миссис Брагенхейм арендовала его прошлым летом, а потом хотела купить, но не пожелала платить больше девяноста тысяч. Если надумаешь купить, так поскорее решайся. Такой дом мигом перехватят.

Выносить это дольше Джилл была не в силах.

— Видишь ли, — мягко возразила она, — все мое богатство в этом мире — двадцать долларов.

Потянулась болезненная пауза. Мистер Маринер кинул на нее быстрый взгляд в надежде, что она так шутит, но вынужден был заключить, что ошибся.

— Двадцать долларов! — воскликнул он.

— Двадцать, — подтвердила Джилл.

— Но твой отец был богатым человеком, — тонким жалобным голосом проговорил мистер Маринер. — Он же состояние сделал перед отъездом в Англию.

— Все сгинуло. Меня общипали. — Джилл это все изрядно забавляло. — В «Объединенных красках».

— Что еще за краски?

— Фирма такая, — объяснила Джилл, — где людей общипывают.

Мистер Маринер переваривал эти сведения.

— Ты играла на бирже?

— Да.

— Кто же тебе разрешил?! — сокрушался мистер Маринер. — Майор Сэлби мог бы и сообразить.

— Да, правда, мог бы, — серьезно согласилась Джилл. И новая пауза растянулась примерно на четверть мили.

— Н-да, неважнецкие дела, — заключил мистер Маринер.

— Да, — согласилась Джилл. — Я и сама понимаю.

После этой беседы атмосфера в Сандрингэме переменилась. Поведение экономных людей, когда они обнаруживают, что гостья, которой они оказывают гостеприимство, нищая, а не богачка, меняется тонко, но отчетливо, в большинстве же случаев — даже и не очень тонко. Вслух ничего не говорится, но мысли слышны и без слов. В воздухе плавает напряженность. Именно такое впечатление производит греческая трагедия. Так и чувствуешь, что это продолжаться не может.

Тем же вечером, после ужина, миссис Маринер попросила Джилл почитать ей вслух.

— От печатных слов, дорогая, у меня так утомляются глаза, — пожаловалась хозяйка.

Мелочь, бесспорно, но равнозначная маленькому облачку, вынырнувшему из моря, словно человеческая рука. Джилл уловила дурное предзнаменование. Хозяева явно хотели, чтобы она приносила хоть какую-то пользу.

— Конечно, с удовольствием, — сердечно отозвалась она. — Что вам почитать?

Читать вслух Джилл терпеть не могла. У нее начинало болеть горло, а глаза, скользнув книзу страницы, извлекали сразу все интересное. Но она храбро читала, потому что покалывала совесть. Ее сочувствие делилось поровну — и на невезучих людей, на которых свалилась непрошеная гостья, и на саму себя, оказавшуюся в положении, против которого восставал каждый кусочек ее независимой души. Даже ребенком она ненавидела быть обязанной чужим, особенно тем, кто ей не нравился.

— Спасибо, дорогая, — поблагодарила миссис Маринер, когда голос Джилл перешел в хриплое карканье, — Ты так хорошо читаешь. — Она тщетно боролась с простудой, своей хронической хворобой. — Очень будет мило, если ты станешь читать мне каждый вечер. Ты прямо не представляешь, как печатные буквы утомляют мне глаза.