Бегство из Эдема - Патриция Гэфни

Миссис Донован сказала, что у нее дома остался сын почти того же возраста и что Майкл должен как-нибудь прийти в гости, чтобы с ним поиграть. Мальчик вежливо поблагодарил ее за приглашение.

Потом Майкл поздоровался с мужчинами. Когда очередь дошла до Алекса, тот сунул руку в карман и протянул малышу завернутый в лист чертежной кальки наконечник индейской стрелы, найденный на стройке в Ньюпорте. Пока Майкл, как зачарованный, разглядывал грубо отесанный кусок кремня и пытался понять, что это такое, до Алекса донесся запах мыла и чего-то еще чистого и нежного – присущего детям. Совершенно неожиданно ему вдруг захотелось подхватить Майкла на руки и крепко-крепко обнять.

Подавив это неуместное желание, Алекс объяснил онемевшему от восторга мальчику, что представляет собой его подарок. Пока они вместе гадали, сколько лет может быть чудесной находке и какому индейскому племени она принадлежала, Кокрейн прервал их в своей обычной бесцеремонной манере, напомнив с излишней суровостью, что Майклу давно пора спать и он немедленно должен отправиться в кровать.

Алекс мгновенно перевел взгляд на Сару. Ему удалось заметить в ее глазах смятение и боль, прежде чем она успела опустить ресницы. Майкл тотчас же послушался и подбежал к отцу. Кокрейн грубо обхватил его своими медвежьими лапами. Алекс отвернулся и поспешно схватил свой стакан, усилием воли прогоняя страшные воспоминания, которые давно уже считал похороненными в глубинах сознания.

Майкл ушел в сопровождении миссис Драм. Вскоре после этого Сара встала и пригласила всех к столу. Алекс поставил стакан и двинулся к Констанции, но Кокрейн его опередил, с фатоватой улыбкой предложив ей руку, и повел ее в столовую. Донованы последовали за ними. Сара остановилась у двери, улыбаясь Алексу светской улыбкой хозяйки дома.

Больше всего на свете ему хотелось сделать эту улыбку настоящей. Он сказал:

– Я много раз хотел вам позвонить.

Взгляд серо-голубых глаз смягчился, и Алекс подошел ближе. Но потом она спросила:

– Зачем?

Три или четыре ответа мгновенно пришли ему на ум, но каждый из них изменил бы все и навсегда, разрушил бы связавшую их хрупкую дружбу. Как ни призрачна была эта дружба, Алекс не хотел ее терять.

– Чтобы узнать, что сталось с вашей подругой. Нашла ли что-нибудь полиция?

– Вот оно что.

Сара отвернулась так быстро, что он не успел разобрать, что означает новое выражение, промелькнувшее в ее глазах. Неужели разочарование? Она сказала, что Наташа по-прежнему живет у них в доме и постепенно поправляется, что для нее, возможно, вскоре найдется место портнихи в ателье одного знаменитого нью-йоркского модельера. Полиция? Нет, полиция ничего не обнаружила и не имела никаких зацепок.

Алекс пробормотал в ответ что-то сочувственное, потом спросил:

– А как вы себя чувствуете? Мне показалось, у вас немного утомленный вид.

– О нет, – торопливо возразила Сара, – я чувствую себя прекрасно. Ну как вы нашли Ньюпорт?

– Сезон еще не начался, и там довольно тихо. Бен говорит, что вы собираетесь провести в Ньюпорте большую часть лета.

– Да, вместе с Майклом. Мы уже предвкушаем эту поездку.

Алекс пристально поглядел ей в лицо, подмечая плотно сжатые губы, туго натянутую кожу на скулах, темные круги под глазами. Непохоже, что она предвкушает удовольствие от поездки в Ньюпорт. И он не поверил, что она прекрасно себя чувствует. Но открыто уличить ее в том, что она говорит неправду, он не мог. Не такие у них были отношения.

Сара отвернулась, словно ощутив его недоверие, но давая понять, что у нее сейчас нет ни сил, ни времени на споры, что-то тихо сказала насчет обеда и других гостей и выскользнула за дверь. Алекс нагнал ее в два шага и бережно, но решительно взял под руку. Они вместе прошли по коридору, не обменявшись больше ни словом.

Обед был искусно приготовлен и красиво сервирован, но Алекс еле высидел до конца, настолько томительной и удручающей была атмосфера за столом. Позже, когда он провожал Констанцию, та заявила ему, что прекрасно провела вечер. Вначале он не мог поверить своим ушам, но вовремя сообразил, что в отличие от нее уже смотрит на все происходящее в доме Кокрейнов глазами Сары. Почти весь обед он просидел в непривычном для себя молчании, прислушиваясь к чужим разговорам и невольно подмечая зловещие подробности.

Да, Беннет Кокрейн был настоящим хамом, это Алекс уже усвоил, но лишь в этот вечер он понял, насколько Бен может быть опасен. Он оказался не просто грубым и бесчувственным самодуром, за которого Алекс принял его поначалу. Нет, за этим примитивным фасадом крылось нечто большее. В жестокости Бена была своя система, в его оскорблениях чувствовалась изощренность, он был способен на удивительное коварство.

Он умел быть обаятельным с женщинами – такого Алекс от него не ожидал и был неприятно поражен, глядя, как хозяин дома напропалую любезничает с Констанцией. Но, хотя Кокрейн не щадил ничьих чувств, главной мишенью его злобы неизменно становилась Сара. И при этом он искусно маскировал свои удары. Не обращаясь прямо к ней, он рассуждал об англичанах «вообще» – глупых, надутых, чванливых, холодных, ни на что путное не годных людишках, пускающих в ход свои титулы, чтобы заполучить то, что «в этой стране» достается только честным трудом.

К тому же он обладал удивительной способностью втягивать в эти замаскированные атаки других, делая их своими сообщниками. Алекс с изумлением услышал, как Летиция Донован соглашается с ним и даже рассказывает в виде примера историю одного своего знакомого англичанина, отличавшегося особой напыщенностью. Можно было подумать, будто никто из них не знал, откуда Сара родом!

С дьявольской ловкостью Кокрейн нашел наиболее уязвимую сторону в характере своей жертвы и приберег для нее самые ядовитые стрелы. В случае с Сарой это было ее сочувствие к переселенцам и работа в эмигрантском центре. В этот вечер не было разговора о «жидах, итальяшках и тупоголовых Пэдди», зато темой обсуждения стал тот экономический вред, который эти людишки, эти ничтожества, по мнению хозяина дома, наносят «настоящим американцам». Новые переселенцы, утверждал Кокрейн, отнимают у американцев работу, даже сам дух предпринимательства, некогда сделавший эту страну великой, размывается под тлетворным влиянием «чужой крови».

Поскольку Кокрейн никому не давал вставить слово, а главное, поскольку он был богат до неприличия, все с ним соглашались. Даже Констанция принялась кивать и поддакивать, когда он заговорил о том, как наплыв «чужаков» систематически уничтожает все то, что раньше делало Нижний Манхэттен привлекательным и пригодным для жилья.