Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3. - Мурасаки Сикибу

На госпоже Мурасаки темное лиловое платье и светло-коричневое хосонага. Пышные и блестящие волосы ниспадают до самого пола. Она среднего роста, и красота ее совершенна — от нее словно исходит чудесное сияние. Если сравнивать госпожу с цветами, то, пожалуй, уместнее всего окажется сравнение с цветущей вишней. Впрочем, вполне возможно, что рядом с ней и вишни показались бы невзрачными…

Госпожа Акаси должна была совершенно потеряться в столь блестящем окружении, однако этого не произошло. Светлое спокойствие дышит в ее чертах, держится же она с пленительной простотой, свидетельствующей о тонком вкусе и несомненном внутреннем благородстве. На ней расшитое узорами хосонага цвета «ива» и, кажется, светло-зеленое платье; по полу тянется еле различимое мо из тончайшей ткани, но, несмотря на столь явное желание показать расстояние, отделяющее ее от других[50], госпожа Акаси внушает невольное уважение всем, кто ее окружает. Из скромности она не садится на сиденье, обрамленное зеленой корейской парчой, а, положив на него бива, устраивается рядом. Движения ее руки, сжимающей плектр, так мягки и изящны, что заслуживают, пожалуй, даже большего внимания, чем звуки, ею из струн извлекаемые. Госпожу Акаси можно сравнить с веткой благоуханного померанца, на которой плоды соседствуют с цветами, того самого померанца, что ждет Пятой луны (103).

Удайсё так и подмывает заглянуть за занавеси, ибо все говорит за то, что там собралось самое изысканное общество. Ему особенно хочется посмотреть на госпожу Весенних покоев, которая за эти годы стала, должно быть, еще прекраснее. При мысли о ней сердце его замирает от волнения.

Что касается Третьей принцессы, то ведь судьба едва не свела его с ней. Прояви он в свое время чуть большую настойчивость, она была бы теперь его супругой. Сам Государь неоднократно намекал ему на такую возможность. Впрочем, Удайсё не так уж и сожалел, что не воспользовался ею: у него были основания считать принцессу весьма легкомысленной особой, и, хотя презирать ее он не мог, она уже не возбуждала его любопытства. А госпожа Весенних покоев оставалась все такой же далекой и недоступной. Не имея средства выказать ей свою искреннюю, бескорыстную преданность, Удайсё только томился и вздыхал. Вместе с тем он умел владеть своими чувствами и никогда даже мысли не допускал…

Тем временем наступает глубокая ночь, и становится прохладно. Наконец в легкой дымке появляется луна, та, которую «ждут лежа»[51].

— Вот вам и весенняя луна «в призрачной дымке», — говорит Гэндзи. — Не понимаю, что в ней хорошего? То ли дело осенью: звуки музыки, воедино собравшись, сплетаются (306) с голосами цикад… О, в этом есть какое-то удивительное, неповторимое очарование.

— Да, это так, и кото и флейта звучат особенно чисто и ярко осенней ночью, когда на небе ни облачка и все вокруг залито лунным светом, — отвечает Удайсё. — Но осенняя ночь таит в себе слишком много соблазнов: прекрасное небо, словно нарочно созданное для того, чтобы усилить впечатление, музыкой в сердце производимое, роса, блистающая на лепестках цветов… Взор невольно блуждает, устремляясь к одному предмету, к другому, мысли расстроены… Право, неизвестно, что лучше. Пожалуй, я все-таки предпочел бы весеннюю ночь, когда окрестности тонут в неверной дымке, сквозь которую пробивается мягкий лунный свет, а тихая музыка рождает в душе покой и умиротворение. Право же, в осенние вечера даже флейта звучит слишком пронзительно. В древности говорили: «Женщинам ближе весна»[52], и это действительно так. Именно весенней ночью сливаются в сладостном согласии все звуки.

— Увы, извечный спор, — вздыхает Гэндзи. — Даже в древние времена люди не могли решить, чему отдать предпочтение. Что же говорить о нас, их недостойных потомках… Так или иначе, в музыке весенние тональности всегда выдвигались на первое место, поэтому, может быть, вы и правы[53]. Должен вам сказать, что во Дворце я слышал игру самых прославленных музыкантов, но, боюсь, и среди них слишком мало подлинных мастеров своего дела. Даже те, что мнят себя первыми среди первых, весьма ограниченны в своих возможностях. Не думаю, чтобы им удалось превзойти этих весьма далеких от совершенства женщин. Впрочем, может быть, за долгие годы затворничества у меня притупился слух и я перестал отличать хорошее от дурного? Досадно, если это так. Меня всегда удивляло, что люди, в нашем доме живущие, обнаруживают столь замечательные успехи как в науках, так и в других, самых ничтожных, казалось бы, областях. К примеру, что вы можете сказать, сравнивая сегодня услышанное с игрой лучших придворных музыкантов?

— Я как раз хотел поделиться с вами своими соображениями, хотя и понимаю, что человеку невежественному… Мне кажется — впрочем, не потому ли, что я незнаком с великими музыкантами древности? — что в наши дни самой высокой оценки заслуживает игра Уэмон-но ками на японском кото и принца Хёбукё — на бива. До сих пор я не знал им равных, но, признаюсь, услышанное сегодня представляется мне не менее значительным. Я просто потрясен. Да и мог ли я ожидать, ведь я готовил себя к тихому вечеру в домашнем кругу… Боюсь только, что сам я был сегодня не в голосе. Мне всегда казалось, что один лишь Вышедший в отставку министр владеет японским кото настолько свободно, что может, приноравливая звучание его к тому или иному времени года, выразить в звуках тончайшие движения души. В руках же у остальных японское кото звучит, как правило, весьма бесцветно. Сегодня — тот редкий случай, когда мне удалось услышать действительно превосходную игру.

— О, вы преувеличиваете ее достоинства, — говорит Гэндзи, самодовольно улыбаясь. — Впрочем, ученицы у меня действительно неплохие. Только ту, что играла на бива, учил не я. Но и ее манера игры значительно изменилась за последние годы, смею думать — не без моего влияния. Впервые услышав игру этой особы на том диком побережье, я поразился ее необыкновенной одаренности. Но тогда она играла значительно хуже, чем теперь, — добавляет он, не упуская случая похвастаться, и прислужницы посмеиваются, подталкивая друг друга локтями.

— Когда начинаешь чему-нибудь учиться, становится ясно, что совершенствоваться в мастерстве можно бесконечно. Понимаешь, как трудно достичь даже такого уровня, какой удовлетворял бы тебя самого. Но разве это имеет значение? В наши дни мало кто способен проникнуть в подлинные глубины мастерства, поэтому те, кому удалось преуспеть хотя бы в какой-то узкой области, вправе гордиться собой. Исключением является, пожалуй, китайское кото. Овладение им сопряжено с такими трудностями, что никто и не пытается к нему подступиться. Когда-то в давние времена люди, которые, усвоив все возникшие до них приемы, достигали истинного мастерства, могли повелевать Небом и Землей, смягчать сердца демонов и богов, подчинять себе все существующие в мире звуки. Благодаря им самая глубокая печаль превращалась в радость, жалкие бедняки добивались высоких чинов, обретали почет и богатство. Этому есть неоднократные примеры в истории. До того как искусство игры на кото было воспринято в нашей стране, люди, желавшие проникнуть в его тайны, были готовы на все — проводили долгие годы в чужих землях, претерпевали лишения… Но даже им редко удавалось овладеть мастерством. Однако человек, достигавший желанной цели, умел приводить в движение луну и звезды, в любое время покрывать землю снегом и инеем, управлять тучами и громом. Все это бывало в давние, мудрые времена. Возможности китайского кото истинно безграничны, но трудно отыскать человека, способного в совершенстве овладеть им. А тем более в наши дни, когда близок век Конца Закона… Где найдете вы хотя бы жалкие осколки былых знаний? Некоторые все-таки пытались проникнуть в тайны мастерства, возможно услыхав, что даже демоны и духи подвластны китайскому кото. Большинство потерпело неудачу, и, обратив свой гнев на кото, они стали предрекать несчастье всякому, кто возьмет его в руки. Может быть, поэтому теперь никто и не учится играть на нем. Печально, не правда ли? Ибо каким другим инструментом станем руководиться, приводя в согласие звуки? Нынешние времена настолько измельчали, что всякий, кто, устремив сердце к возвышенному, покинет родину и, расставшись с родителями и детьми, станет скитаться по Китаю, Корее и прочим землям, непременно прослывет чудаком. Но разве нельзя попытаться усвоить необходимые начала, не прибегая к таким крайностям? Разумеется, овладение даже одной тональностью связано с неисчислимыми трудностями. А ведь тональностей много, не говоря уже о том, что существует множество сложнейших пьес. Когда-то я очень увлекался музыкой и изучил все имеющиеся в нашей стране записи. Мне удалось превзойти своих наставников, но до музыкантов древности далеко и мне. А о следующих поколениях и говорить не стоит. Как это ни печально, мне некому передать свое мастерство.