Комната Вильхельма - Тове Дитлевсен

несчастливую жизнь, а тем временем мой брат, неприспособленный к этой тягостной игре, становился невидимым до тех пор, пока буря не уляжется.

Бормотание молитв на латыни прорвалось сквозь запачканный потолок, перемежаясь пронзительными плаксивыми песнями:

Отец мой — друг русского царя,

Как и покойная моя мать.

Ольга Краса возлюбленной моей была,

И неба голубизна не прекращала сиять.

Позвонила его секретарша. Что-то насчет известнякового карьера в Факсе. Я слышала свой тонкий вежливый голос: «Мой муж, к несчастью, сошел с ума». Она издала некое подобие ржания: «До чего же вы смешная, госпожа начальница, — сказала она, переводя дыхание. — Но дело в том, что директор очень хочет поговорить с начальником отдела министерства, если это можно организовать». Вильхельм прорычал: «Если это твой эксперт по варикозу вен, то будь добра, расскажи ему, что от тебя воняет говном». Я молча положила трубку. И приняла решение никуда не ехать — как экспертка в принятии решений, которой не нужно ничего другого, кроме бездействия. Белыми ленточными червями проползли мои тревожные мысли вверх по хрупкой стремянке зловещего веселья: чем дальше это зайдет, тем глубже мы опустимся. Страдания не были лишены оттенка мрачного удовольствия. Я представила себе, как прохожие зажимают носы, проходя мимо в лучах солнца. «Перекрестись, бедный крестьянин, в путь ночной»[6]. Страх не уменьшился, но я начала наблюдать за ним, словно он мне не принадлежал. Позвонила мама:

— Лизе, — нетерпеливо произнесла она, — у меня возникла отличная идея. Отец скоро выходит на пенсию, но жить только на эти деньги не получится, а я пока слишком молода, чтобы ее получать. И тут меня как молнией ударило: что, если этот министр культуры пристроит отца в музей на должность сторожа? Спросишь его об этом? Не будет тогда мозолить мне глаза дни напролет.

Перечить воле моей матери было совершенно бесполезно, хотя она и прибавила в своем безумии и наивности после того, как я поднялась в высшие слои общества. Представила себе: Вильхельма это когда-нибудь повеселит.

— При возможности сделаю, — пообещала я.

— Чудесный он человек, этот Бомхольт, — ответила мать. — Он женат?

(В мыслях она уже выдала меня за него. Мать считала, что за Вильхельма не стоит держаться, потому что он отказался покрасить их домик на пригородном участке. А вот ее сестре зять, санитар из психиатрической клиники, покрасил. Вильхельм же счел эту просьбу странной для женщины, у которой сын — маляр).

— Да, женат, — ответила я. — Его жена там тоже была, просто сидела за другим столом.

— Жаль, но не забудь, о чем я тебя попросила.

Я обещала. Вильхельм спал, но даже в его самом сильном храпе слышалась какая-то угроза. Осознание и чувство вины просыпались во мне. Просачивались через потолок от человека, которого я так или иначе предала. Все его знания и таланты я заперла в ящик, который никому не отыскать. Даже ему самому. Но теперь дурацкий Олесен откопал его и успешно пытается вернуть Вильхельму. Это каким-то мрачным образом было опасно, потому что я не нуждалась в честолюбивом мужчине — достаточно, что я и сама такая. Теперь восхищение мной в мгновение ока превратилось в нем в желтую зависть и ненависть. Если чуда не произойдет, то он продолжит ранить меня в самое уязвимое место; моя творческая самооценка и без того никогда не была высокой. Ее вечно приходилось стимулировать извне; я — вечная школьница, погибавшая без хвальбы учителей. Положительные рецензии радовали так, словно мне снова удалось обвести вокруг пальцев критиков, самой того не осознавая. Стоило мне начать принимать брак как должное, и всё между мной и Вильхельмом катилось к чертям. В глазах моих подруг — совсем немногих подруг — Вильхельм давно ушел из моей жизни. В глазах же самых верных подруг я давно превратилась в женщину, которая во всё вмешивается, и правда в том, что я на тот момент не совсем без причин рассматривала пьянки и неверность Вильхельма как нечто, свершавшееся исключительно в мою честь.

Не знаю, что бы было, не объявись внезапно Нина и Гуннар. С Ниной я разделила часть своего детства, и она на всю жизнь завоевала расположение Вильхельма, потому что как-то раз во время его постельного режима пошла войной на несчастную печку и смогла ее разжечь, не используя отданные нам на хранение стулья. В характере Вильхельма была одна трогательная черта: он никогда не забывал людей, однажды сделавших ему одолжение, о котором те едва ли помнили сами. Нина вышла замуж за лесничего, которого я видела лишь несколько раз. Вильхельма она считала капризом природы. Услышав звонок в дверь, он крикнул мне, чтобы никого не впускала в этой проклятый сральник. Стоило мне сообщить, что это Нина, как наверху всё смолкло. Она поинтересовалась, как мне удается терпеть этого чокнутого придурка. Я посвятила ее в наши вонючие дела — день уже клонился к вечеру, но еще было светло, — и Нина мигом отправила Гуннара в сад, чтобы разобраться с этим делом с помощью каких-то загадочных инструментов, доставшихся нам от покойного старика. Она же тем временем принялась готовить ужин из обильных запасов холодильника, и стоило накрыть стол, как Вильхельм спустился в гостиную, помытый, побритый и одетый в свой офисный костюм. Он вежливо и непринужденно поприветствовал Нину, меня же не удостоил и взглядом — ни одного слова от него в мою сторону за весь вечер. Не примирение, а всего-навсего передышка. Когда услужливый Гуннар вернулся после часового сражения со сточной цистерной и выгребной ямой, которые вечно выходили из строя в одно и то же время («Символ несчастья моей жизни», — обычно говорил Вильхельм), его встретили с чрезвычайной любезностью. Вильхельм подробно расспросил о погоде на юге Ютландии, и я заметила, что он, скрыв за дымчатыми очками для чтения глаза, покрасневшие от выпивки и рестинила, ломает голову, чем бы еще развлечь лесничего. Наконец он ласково и вежливо спросил:

— Вы когда-нибудь стреляли в браконьера?

Гуннар поморщился, но непонятный предостерегающий инстинкт уберег нас всех от того, чтобы разразиться смехом.

На следующее утро я отправилась в аэропорт. Словно вор, выскользнула из нашей двери с чемоданом, содержимое которого обнаруживало полную неосведомленность о климате России в это время года. Нас пригласили на торжественное празднование сорокалетия со дня революции — правда, странность состава нашей делегации до сих пор остается до меня загадкой. Двое пожилых мужчин выглядели так, будто им не пережить и вылазки в пригородный Хусум. Хуго, сочувствующий, с которым я уже состояла в своего рода неземных