Муля, кого ты привез? (сборник) - Виктория Токарева

– Дети…

Дядя Женя приглашал нас на семейные праздники: дни рождения, Новый год, Седьмое ноября…

Я помню длинный стол в стометровой комнате. Во главе стола – султан и повелитель дядя Женя, далее вся его многочисленная родня, а в самом конце стола – мы, Мулина семья, жена и дети.

За столом просто семья, «семь я». Чувствуется, что ты не одна, защищена родней и, даже если тебя выкинут из самолета, ты упадешь не на землю, а на пружинящее облако и уцелеешь, не разобьешься.

Никакого особого веселья нет, но хорошо, прочно, вкусно, светло. Надо всеми как будто ясный свет. Источник – дядя Женя.

На память приходит пятьдесят третий год. Новогодняя ночь. Семья в сборе, как всегда, но что-то изменилось. Как будто выключили свет. Всё погрузилось в потемки. Старухи замкнуты, их лица трагичны. Дядя Женя молчит и тоже замкнут. Кажется, что под потолком висят черные тяжелые тучи. Нависла тишина.

Оказывается, уже крутится дело врачей. Уже арестованы лучшие специалисты-евреи, которые преступно и сознательно губили русских людей и членов правительства. Уже стоят на запасных путях теплушки, которые вывезут всех евреев в Сибирь, пусть там обустраиваются на голой промерзлой земле.

Нас с Ленкой это не коснется. Мы при Тасе. А «невских» не минет чаша сия.

Все понимают это и тоскуют. Надеяться не на что. Душа надрывается.

Но… наступает март. Сталин умирает. Врачей выпускают. Погром отменяют. Теплушки расформированы. Сталин в гробу. Лежит вполне спокойный, сосредоточенный. Не успел.

А Гитлер – много успел. И чем это кончилось? Пришлось ликвидировать себя собственными руками.

Невольно начинаешь думать: когда затеваешь зло, оно возвращается к тебе бумерангом.

Иногда меня и Ленку «невские» оставляли ночевать. Укладывали в пятнадцатиметровой спальне. Перед сном мы получали витаминный паек: яблочко, мандаринку и шоколадку.

Рядом со мной присаживалась тетя Бася, папина тетка. Мне она казалась глубокой старухой. Тетя Бася таинственно спрашивала:

– У мамы кто-нибудь есть?

– Есть. – Я глубоко кивала головой.

– Кто?

– Сильва.

– Кто?? – переспрашивала тетя Бася.

– Кошка. Нам ее тетя Настя подарила.

Настя действительно принесла нам трехцветную кошку без имени. Тася назвала ее Сильва.

Крысы исчезли из дома, должно быть, разбежались по другим квартирам. Не хотели связываться с Сильвой.

«Невские» зорко следили за тем, чтобы Тася не гуляла и не вышла замуж. Детям не нужен чужой дядька, и не дай бог – русский пьяница.

Тасе тридцать лет. Она не хотела превращаться в монашенку, не хотела жить по чужой указке, но она зависела от «невских» морально и материально и вынуждена была подчиниться.

Иногда у нее собиралось застолье. Гости, в том числе Федька (Тасина послевоенная любовь), усаживались за стол. И тут открывалась дверь, и входила делегация «невских»: Бася, Хася, Цыпа, многоумная Сима. Соня не участвовала. Она любила маму, единственная среди всех. Это действо было похоже на то, как менты накрывают воровскую сходку. Тася пугалась до обморока, глаза от ужаса лезли на лоб. Как узнали, кто заложил? Оказывается, Настя. Она тоже не хотела, чтобы Тася шла за Федьку.

Федька – красавец в военной форме, отдаленно похожий на Панько, но со своими зубами и не такой криминальный. Усовершенствованный Панько. Если бы он втесался в семью, дети отошли бы на второй и третий план либо вообще оказались заброшены. Настя не могла этого допустить и не могла повлиять на Тасю. Какой у Насти авторитет? Поэтому она призывала тяжелую артиллерию – «невских». Сообщала время и место. «Невские» являлись со злорадными рожами. На Тасю накладывали санкции. Застолье было сорвано. И счастье тоже сорвано.

Тася выговаривала Насте без крика, но с болью. Настя выслушивала. Не возражала. Даже понимала. Но у нее были свои представления о нашем благополучии. Настя служила нам, детям, и победила. Федька испарился в конце концов.

Настя не зависела от Таси материально. Она работала в прачечной, орудовала на какой-то машине, которую называла «голандра». Получала зарплату и тратила ее на нас.

Тася могла бы выкинуть Настю из своей жизни, но не могла. Это был единый сплав, как золотая руда, где золото и руда взаимопроникали намертво.

Почему Тася не послала «невских» подальше? Дело не только в материальной зависимости, дело в том, что она считала их выше себя. Там, где она росла, в Горловке, девушки весь год ходили без трусов и писали не приседая. Стоя. А у евреев все культурно. Разве можно сравнить? И Муля – не Панько. Сравнение, как скрипка и барабан. Скрипка – сплошная музыка, а барабан – никакой музыки, один грохот.

Тася преклонялась перед «невскими» и принимала их варварский ультиматум. Только в Средневековье хоронили жен вместе с мужьями.

Через пятнадцать лет дядя Женя скажет Тасе:

– Дети выросли. Теперь ты можешь выйти замуж.

Тася ответит:

– А теперь уже поздно…

Женское счастье улетело, как дым в трубу, но Тася не сожалела. Как можно сожалеть о том, чего нет…

Я помню сорок шестой год. В магазинах черная икра, крабы. Крабы стоят штабелями. Я их терпеть не могу, но Тася сует мне в рот полные ложки одну за другой.

– Хлеба, – умоляю я. Широко кусаю хлеб, чтобы перебить пресноватый вкус крабов.

Тася где-то раздобыла рояль – настоящий, концертный, немецкой фирмы «Ратке». Четыре здоровенных работяги взгромоздили его на пятый этаж. Рояль был фирменный, но во время войны в нем хранили картошку, и дека лопнула. Однако клавиши целые, струны натянуты, кто там поймет про деку. Тася поставила рояль хвостом в угол. Комната облагородилась.

По ночам по скользкой поверхности рояля гуляли крысы, игнорируя Сильву. Когда звонил будильник, они пугались и тяжело соскакивали на пол. Со сна мне казалось, что падают кирпичи.

Тася отправила меня в музыкальную школу учиться на фортепьянах. А Ленке (впоследствии) наняла учителя иностранных языков. Она страстно хотела, чтобы мы, ее дети, выбились в благородные. Именно за этим Тася уехала из Горловки в Ленинград.

Благородными мы, возможно, не стали, но все-таки выбились в прослойку, именуемую «интеллигенция». Мечта Таси сбылась. Ее планы осуществились.

Тася постепенно обустраивала жилище. Вышила ковер на стену. На ковре была изображена спящая красавица с крутым шелковым бедром. Она лежала на боку лицом ко мне, с закрытыми глазами. Спала. А над ней – принц в коротких круглых штанах. Полосатых, как арбуз. Испанец. Усы стрелами. Он отодвинул занавеску и замер от восторга.

Я подолгу стояла перед ковром. Не знаю, имело ли это произведение художественную ценность, но в нем несомненно присутствовало чувство. И цвет. Шелковые аппликации – леденцово-розовые, малахитово-зеленые, – все это рвалось, и пело, и не давало отойти. Я буквально присутствовала при счастливом мгновении принца.

Тася вложила в работу всю свою женскую тоску, мечту и неутоленность.

Талантливая была Тася, девчонка из Горловки.

Дядя Женя помогал, конечно, но надо было искать работу.

Тася устроилась в ателье вышивальщицей. Вышивала карманы на детские платья: земляничка на веточке, белый гриб с замшевой шляпкой, мозаика – просто пестрые квадратики, расположенные произвольно. Рисунок надо было придумать, а потом исполнить. Настоящее творчество.

Тася называлась «надомница», потому что брала работу на дом. Сидела с иголкой за столом у окна. И я, проснувшись утром, изо дня в день видела ее склоненную голову и челночное движение руки.

Карман стоил один рубль. А вышивать его надо было целый день. И так продолжалось из месяца в месяц, из года в год.

Однажды мы с Ленкой, старшеклассницы, отправились в театр, а обратно приехали на такси.

Тася поджидала нас, глядя в окно, и вдруг увидела такси и нас, оттуда вылезающих.

Такси – это рубль. А рубль – карман. Целый день сидеть в три погибели. В Тасе вскипела ярость. Она распахнула окно настежь и завопила на весь двор:

– Смотрите! Люди, смотрите сюда! Миллионерки приехали! Миллионерки!

Люди останавливались, крутили головами. Мы с Ленкой стояли на обозрении, как голые, и готовы были провалиться сквозь землю. Буквально итальянское кино. Неореализм.

Тася жила долго. Вырастила детей и внуков. Застала правнуков, вернее, это они застали ее.

Тася любила меня самозабвенно, но как проявить любовь – она не знала. Денег у нее не было. Откуда? Слова для нее ничего не значили. Воздух. Она приезжала ко мне в Москву, ставила свой чемодан в прихожей и тут же начинала сдирать со стен обои.

Она замыслила собственноручно сделать ремонт, а детали продумала по дороге. В этом и будет ее участие и помощь, а значит – любовь.

В доме начиналось стихийное бедствие. Всё не на своих местах, ничего не найдешь. Дышать нечем. В воздухе висит пыльная взвесь от сорванных обоев. Тася во всех комнатах одновременно. От нее не спрятаться.