ПО СТРАНЕ ЛИТЕРАТУРИИ - Валентин Дмитриев

Серию дореволюционных пастишей бессмертной поэмы заканчивает роман в стихах «Внук Онегина», изданный в 1911 году неким В. Руадзе, чья беззастенчивость дошла до того, что он снабдил книжку своим портретом.

Этот внук, по имени Сергей, под стать «Онегину наших дней» Мунштейна — вполне современный молодой человек, игрок и кутила, приезжает в дедовское имение, чтобы продать его. Аналоги Ленского, Татьяны и Ольги — новые персонажи: Шкарин, Ася, Валентина — ничего общего с пушкинскими не имеют. Художественные достоинства этой поделки — ниже всякой критики.

После Октябрьской революции не раз встречается использование пушкинской поэмы сатириками и юмористами.

Таков «Товарищ Евгений Онегин» или отрывки из ненаписанной главы в журнале «Бегемот» (1927)—всего пять строф, принадлежавших перу пяти поэтов: Л. Волженина, Д. Цензора, В. Князева, В. Воинова и А. д'Актиля. Герои поэмы стали совслужащими, и она пестрила современными реалиями. В 1932 году «Вечерняя Москва» в целом ряде номеров печатала повесть в стихах А. Архангельского и М. Пустынина «Евгений Онегин в Москве». Здесь остроумно высмеивались недостатки культуры и быта того времени. Такой же характер имели поэмы Верховского (Снайпера) «Евгений Онегин в Ленинграде» (газета «Вечерний Ленинград», 1934) и А. Хазина «Возвращение Онегина» (журнал «Ленинград», 1946).

В свое время эти обращения к форме пушкинского романа были встречены критикой в штыки. Между тем, как правильно заметил А. Арго еще в 1927 году, «мы пользовались и пользуемся формой пушкинских стихов для бичевания царских жандармов или советских растратчиков, но сам Пушкин ничего от этого не теряет ни в наших глазах, ни в глазах наших читателей».

ЖИЗНЬ ЧИЧИКОВА БЕЗ ГОГОЛЯ

Как известно, за три недели до своей кончины

Н. В. Гоголь, находясь в тяжелом депрессивном состоянии, сжег рукопись второго тома «Мертвых душ». Русская литература понесла невозместимую утрату.

Нашелся, однако, литератор, сделавший попытку решить по своей прихоти судьбу персонажей, созданных Гоголем, и дописать бессмертную «поэму». Не прошло и пяти лет после смерти ее автора, как в Киеве в 1857 году вышла книга «Мертвые души. Окончание поэмы Н. В. Гоголя. Похождения Чичикова». Ниже мелким шрифтом была набрана фамилия автора: «А. Ващенко-Захарченко».

Этот сочинитель безуспешно пытался подражать стилю Гоголя. Так, в предисловии он пишет: «Павел Иванович Чичиков, узнав о смерти Н. В. Гоголя и о том, что поэма «Мертвые души» осталась незаконченною, вздохнул тяжело и, дав голове и рукам приличное обстоятельствам положение, со свойственной ему одному манерой сказал: «Похождения мои — произведение колоссальное касательно нашего обширного отечества, мануфактур, торговли, нравов и обычаев. Родственники генерала Бетрищева просили меня уговорить вас окончить «Мертвые души»: из моих рассказов вам легче будет писать. А как я вдвое старше вас, то вы, верно, будете видеть, чем кончится мое земное поприще».

И вот по воле бездарного подражателя Чичиков продолжает ездить с Селифаном и Петрушкой по помещичьим имениям, но уже не скупает мертвые души. В конце концов он женится на дочери одного городничего, обзаводится имением, ведет мирную жизнь, становится отцом одиннадцати детей. Роман кончается смертью Чичикова в глубокой старости и приездом из столицы на его похороны двух сыновей-офицеров, унаследовавших от отца любовь к деньгам: их интересует лишь одно — большое ли наследство оставил папенька...

Эта попытка продолжить знаменитый роман была осуждена критикой. В том же 1857 году Чернышевский выступил в «Современнике» с уничтожающим отзывом, где говорилось, что «смысла в книге нет ни малейшего» и что автор «дерзко заимствовал для своего изделия имя Гоголя и заглавие его книги, чтобы доставить сбыт своему никуда негодному товару». Возмущению великого русского критика не было предела. «Как человек, имеющий, вероятно, некоторое понятие о том, что такое литература, отважился на пошлое дело? — спрашивал Чернышевский.— Если «Ващенко-Захарченко» — не псевдоним, а подлинное имя человека, сделавшего недостойную дерзость — мы искренне сожалеем о его судьбе: он своей безрассудной наглостью навек испортил свою репутацию». Далее Чернышевский писал: «Вероятно, найдутся такие ловкие продавцы, которые будут пытаться высылать книгу в провинцию как сочинение Гоголя».

Известна еще одна попытка продолжения «Мертвых душ»: в 1872 году журнал «Русская старина» опубликовал отрывки из второго тома, которые якобы сохранились у Н. Прокоповича, друга и редактора Гоголя (впрочем, сообщалось, что журналу были присланы лишь копии). В отличие от изделия Ващенко-Захарченко, стиль этих отрывков настолько походил на гоголевский, что даже когда доставивший их Н. Ястржембский признался в подделке, некоторые литературоведы продолжали утверждать, что опубликованные в «Русской старине» отрывки принадлежат перу автора «Мертвых душ».

ОБЕЗВРЕЖЕННЫЙ «РЕВИЗОР»

Попытка рассказать о дальнейшей судьбе других голевских персонажей была сделана еще при жизни автора.

Весной 1836 года, сразу же после опубликования и постановки «Ревизора», была издана и поставлена на сцене того же театра пьеса «Настоящий ревизор», являвшаяся, как сообщалось в подзаголовке, «продолжением комедии «Ревизор», сочиненной г. Гоголем».

Свою фамилию автор этой пьесы не счел нужным назвать. Утверждают, что она принадлежала перу князя Д. Е. Цицианова. Однако в ресконтро (бухгалтерской книге) Петербургской театральной дирекции имеется запись, что авторский гонорар за «Настоящего ревизора» в сумме 800 рублей был выдан некоему Толбинскому.

Что же представляет собою продолжение «Ревизора»? Автор решил развить сюжет дальше и описать, что произошло после разоблачения Хлестакова (который в пьесе уже не участвует). Настоящий ревизор, который появляется к концу третьего действия, а до этого орудует под чужим именем, отрешает городничего от должности, велит ему уехать на пять лет в захолустную деревню, где ему не с кого будет брать взятки; чиновникам приказывает подать в отставку, а попечителя богоугодных заведений Землянику даже отдает под суд; Хлестакова же отправляет подпрапорщиком в один из армейских полков. Словом, порок наказан, добродетель торжествует...

Есть веские основания считать, что эта пьеса была сочинена по прямому заданию Николая I, который был крайне недоволен «Ревизором», обличавшим не только чиновников, но и самую суть режима. Хотя на премьере царь, по свидетельству очевидцев, и смеялся, но свои впечатления выразил в известной фразе: «Тут всем досталось, а более всего — мне».

Запретить комедию он, однако, не решился — это только привлекло бы к ней внимание публики,— но пожелал внести коррективы: действие должно было не заканчиваться немой сценой, а развиваться далее, уже не в сатирическом плане: надлежало доказать, что власти отнюдь не потакают взяткам, а, наоборот, стремятся их искоренить; что чиновники, описанные Гоголем,— не типичные фигуры, а исключения... Таким образом, «Настоящий ревизор» имел вполне определенную цель — хоть отчасти ослабить обличительную силу бессмертной комедии.

Он был представлен Николаю через месяц после премьеры «Ревизора», одобрен царем, и дирекции приказали ставить его вместе с «Ревизором», т. е. объединить обе пьесы, несмотря на их несхожесть, в одном спектакле, который из-за этого сильно затягивался.

Комедия Цицианова была настолько плоха, что даже Ф. Булгарин, разбранивший «Ревизора», был вынужден назвать ее в своей рецензии «пустой и нелепой пьесой, которая написана таким дурным, антилитературным языком, какого мы никогда не слыхали в театре».

Пьеса была наивна и беспомощна и в драматическом отношении. И все же после пяти актов гоголевского «Ревизора» публике преподносилось еще три акта безвкусицы...

Впрочем, это продолжалось недолго: при первом же представлении пьесу Цицианова освистали. Еще несколько спектаклей, и «Настоящий ревизор» навсегда сошел со сцены. Сохранилась его афиша с пометкой директора императорских театров А. Храповицкого: «Настоящего ревизора» ошикали, туда ему и дорога, этакой галиматьи никто еще не видал».

«Так и не удалось автору «Настоящего ревизора» стать на одну доску с Гоголем»,— насмешливо замечает Белинский.

ПО СТОПАМ ГРИБОЕДОВА

К произведениям, которые привлекали подражателей и продолжателей, относится и жемчужина русской драматургии — «Горе от ума».

Одни из подражателей Грибоедову объявляли, будто нашли новые сцены или строки, якобы пропущенные в общепринятом тексте бессмертной комедии; другие пытались развить ее сюжет далее; третьи переносили ее персонажей в иное время, в иную обстановку с целью высмеять нравы не 20-х годов прошлого века, а более поздние.

Добавления к обычно печатаемому тексту «Горя от ума» в значительной степени связаны с тем, что между окончанием комедии (лето 1824 г.) и ее первой публикацией в более или менее полном виде (1833, уже после гибели автора) прошло девять лет. За это время пьеса распространялась в большом количестве списков, т. е. копий с копий: лишь отрывки из первого и второго действий были напечатаны в альманахе «Русская Талия» (1825). При переписке были возможны искажения; вдобавок кое у кого из копиистов легко могло возникнуть желание сочинить и добавить от себя строки, отсутствовавшие у автора.