Христианство и эрос - Вячеслав А. Сорокин

дали за возможность не быть зависимыми от этого акта, возвысить его до акта духовного или хотя бы лишить его черт, уравнивающих его с такими же актами животных. Маленьких детей, по свидетельству психологов, неприятно поражает открытие, что они являются в этот мир из тех органов, которые принято стыдливо скрывать.

Оскорбительно для человека не только местоположение органов размножения, словно в насмешку над ним совмещённых с органами выделения, но и многое другое в его телесной конструкции. Он стыдится многих проявлений своей телесной природы и, если бы это было возможно, выбрал бы для себя другой телесный облик. Главное отличие человека от бессловесных тварей состоит в разумности и в способности к моральному чувству и к чувству стыда. В остальном он тварь физическая, телесная, разделяющая все недостатки телесной природы бессловесных тварей. Разделяет он с ними и половой инстинкт. К дару любви добавлен ему был и этот дар, но дар любви только прекрасен, а этот дар он воспринимает с двойственным чувством: как желанный и как унизительный для него. Высшая сторона его естества обеспечивает человеку тонкую духовность и тонкие переживания, совокупление же уравнивает его с животными. Взирая с высот своей духовности, достижимых для него в мышлении, в нравственности, в науках, в философском познании, в искусствах, на свою телесную природу с её физиологической стороной, с функциями пищеварения и отправления, человек с сожалением осознаёт, что он не таков, каким он мог бы быть, если бы выбор был возможен для него. Стыд за своё тело, за его болезни, делающие его безобразным, за его запахи и выделения был присущ человеку всегда. Но человек всегда переоценивал природу своей духовности, видя в ней начало противоположное и высшее по отношению к плотскому началу. Не всякое животное начало в нём низменно – разве низменны кровообращение, сердцебиение, дыхание? И не всяким духовным началом в себе он может гордиться. Дуализм его природы проходит не по основанию «духовное – плотское», но по основанию «тонкое – грубое», «высокое – низменное», «привлекательное – отталкивающее», «прекрасное – безобразное». Духовные аспекты его природы могут быть гораздо более низменными и отталкивающими, чем физические и физиологические аспекты.

Богу, когда он наделял человека инстинктами, было безразлично, как будет совмещаться в нём половой инстинкт с тонкой духовной стороной его натуры. Не христианство открыло человеку эту дисгармонию между высоким и низменным в нём, она была очевидна для него всегда. Смущает полное равнодушие Бога к этому недовольству человека животной стороной своей природы. Как будто было невозможно для Него дать человеку что-то иное вместо желудка, кишечника, мочевого пузыря и половых органов, нечистых и возбуждающихся независимо от его воли. Как не вяжутся между собой представления о нежности и красоте юных женских тел с представлением об отправлениях, которые у них таковы же, как у животных. С другой стороны, именно то, что в нём низменно, позволяет человеку видеть и ценить в себе то, что в нём высоко и прекрасно. Этот дуализм низменного и высокого в нём не беспочвен и не бессмыслен. Всякое благо воспринимается только по отношению к тому что хуже его. Природа ангелов совершенна, но она не воспринималась бы рассудком как таковая, если бы ангелам не противостоял Люцифер с его войском. Безупречная добродетель высокая, но и тяжёлая обязанность. Но по силам каждому жизнь умеренно добродетельная, в которой добродетели и грехи разумным образом противостоят друг другу, уравновешивая друг друга. Не чрезмерные, не выходящие за предел нравственно допустимого грехи приемлемы для здоровой нравственности. Для христианства неприемлемы и они, и это составляет принципиальное различие между здоровой естественной и христианской нравственностью. И ещё есть одно важнейшее различие между той и другой: первая реально возможна, вторая – нет.

В акте половой близости христианство абсолютизирует животный момент; этот акт и удовольствие, получаемое от него, демонизируются, в результате к удовольствию примешивается чувство вины. Как никакая другая религия, христианство способствовало возникновению и распространению отрицательного взгляда на сексуальность. Результатом стало невежество христиан в этой сфере и многочисленные необоснованные табу. Всякое любопытство, всякое желание разобраться в природе влечения к другому полу подавлялось как постыдное и греховное. Из-за этого культура чувственной любви не могла возникнуть и развиться в христианских странах. Непониманием природы сексуальности обусловлены такие явления, как неисчерпанность естественного потенциала в отношениях между полами, неврозы, отклонения в психике и другие беды, единственной причиной которых было изначально отрицательное отношение человека к своему телу и его потребностям.

Добродетели и пороки поделены в христианстве таким образом, что первые считаются присущими христианам, а вторые – язычникам. Апостол Пётр приписывает язычникам всевозможные пороки как типичные для них: они предаются «по воле языческой… нечистотам, похотям (мужеложству, скотоложству, помыслам), пьянству, излишеству в пище и питии и нелепому идолослужению; почему они и дивятся, что вы не участвуете с ними в том же распутстве, и злословят вас»[144]. Тут общечеловеческие добродетели выдаются за христианские, а презираемые у всех народов пороки выдаются за типичные пороки нехристиан. Понятно желание христианства легитимировать своё существование; и что может быть лучшей легитимацией, чем такое возвеличивание христианских ценностей перед языческими? Но это возвеличивание безосновательно. Есть одинаковые, принятые у всех народов критерии должного и недолжного, допустимого и недопустимого. Не христианством установлены эти критерии и никакой другой религией, потому что всякая религия – от человека; эти же критерии не от человека. Человек неосознанно прилагает ко всем свои действиям, сопровождающимся для него удовольствием, морально – эстетический эталон. Где нет соответствия этому эталону невозможна удовлетворённость собой и полностью положительное отношение к своему удовольствию. Но этот аспект в отношении человека к удовольствию восходит не к христианству. Вести себя ради удовольствия, как животное, ни в одной культуре не воспринимается как допустимый образ действий. Напротив, всякое удовольствие контролируется духом, и только те удовольствия одобряются им, которые не противоречат названному эталону. Воздержание в том смысле выше невоздержанности, что человек не «оскверняет» себя животными проявлениями страсти. Но изнуривший и измучивший свою плоть воздержанием монах не становится через это ближе к «идеальному» человеку, поскольку человек – существо, по необходимости соединяющее в себе оба начала, животное и духовное. Отдаляясь от животного начала, он не приближается к идеальному человеку, потому что идеальный человек невозможен в принципе. Нет никакой разумной причины для человека устанавливать для себя идеалы, которым невозможно соответствовать.

Жизнь была бы бессмысленна, если бы не было удовольствий. Но она была бы бессмысленна и в том случае, если бы не было ничего, кроме удовольствий. Неизбежно возник бы и стал проблемой