Мера моря. Пассажи памяти - Ильма Ракуза

Я читаю стоя, долго, чтобы успокоиться. Слишком много мыслей проносится сейчас в моей голове. О том, что близится прощание: с Верни, с Урсели, Майели, Фронели, с фрау Хомбергер, учительницей, с речкой Веренбах и качелями. Не будет теперь никаких индейских палаток, ни ущелий, ни леса Бургхёльцли. А что будет? Новое и манит и пугает одновременно.

Оглядываю свои пожитки. Я хочу упаковать их сама, чтобы ничего не потерялось. В первую очередь тетрадки, куда я записываю свои истории. Есть вещи, которые я тщательно берегу. Где будет их место? В моей собственной комнате? Но нет, этого не будет, опять нет. Мне придется делиться и там, на новом месте.

Новый адрес звучит так: Акерманнштрассе, 6. Небольшой многоквартирный дом, один из четырех одинаковых, что уступами окаймляют поднимающуюся вверх улицу. Цвета хаки, между домами зеленые газоны. Напротив – виллы с пышными садами. Кто-то говорит, хороший район.

Улица не сквозная, вливается в площадь с кругом для разворота. От нее отходит пешеходная дорожка к католической церкви Св. Мартина, она без колокольни, поэтому выглядит невзрачно. Рядом большое здание метеорологической службы, все сплошь в антеннах и измерительных приборах, кузница погоды.

Здесь, значит. Четыре комнаты с балконом, третий этаж. На квартире этажом ниже табличка: Курцмайер. Немцы, как выяснилось. Он уже пенсионного возраста, она – существенно моложе. Детей нет. Это значит, мы должны вести себя тихо.

В доме № 6 из детей только мы с братом. Дальше, в восьмом доме, живут трое Риклинов. С ними мы лазаем по грушевому дереву. На стороне вилл, в доме № 5, есть Рут, Вера, Рони и Алекс. К Вере я быстро привязываюсь. Вера, с которой я катаюсь по площади на роликах, а после школы с азартом играю в монополию.

Наша мебель фирмы «Хотц», ореховое дерево, диван и стулья со скромной обивкой. Пианино отлично вписывается в интерьер. И на стене для книг много места, очень много. Можно сказать, что мы устроились роскошно. Впервые за все время повеяло осед лостью.

У меня теперь не только кровать, но и письменный стол и прелестный маленький комодик. На комоде я раскладываю ракушки и камешки из моей градовской коллекции. Кукла Сари уютно прислонилась к изголовью кровати. Любимые книги стопкой лежат на тумбочке, в которой целых три ящика для моих маленьких тайн.

Поскольку Мартин еще мал, то и дело появляется Берта, строгая няня, которая отлично готовит картошку фри, но в ее присутствии я чувствую себя такой чужой, что сбегаю. Я усаживаюсь под грушей и упрямо смотрю перед собой. Или звоню к Вере, у которой дома опять пахнет свежей выпечкой, как будто только что пришли гости на один из многочисленных еврейских праздников. Верино царство манит меня неодолимо: большой, просторный дом, дружелюбные деловитые обитатели, которые приходят и кричат на всех мыслимых языках (шалом, бонжур), и сам уклад этого дома, и ритуал шаббата, и вообще все ритуалы, сопровождаемые пением, и длинный, покрытый белой скатертью стол, где я впервые попробовала мацу, фаршированную рыбу и польский борщ. Почему я не одна из вас, спрашиваю я Веру, и она отвечает: ты можешь приходить, когда захочешь. Так я узнала, что такое песах, суккот и ханука, я жадно впитываю все, и мне это разрешают. Разрешают быть такой же красивой, как они. Мы с Верой обе в белоснежных блузках и длинных темно-синих юбках выглядим почти как сестры. Вера чуть выше меня, и ее черные волосы гуще моих. Но кого это волнует. Вера говорит, мы родственные души. Поэтому мы вместе всегда, когда это возможно. Но не в школе – она учится в параллельном классе —, а в свободное время. Наши любимые занятия: «Монополия» и «Занимательная география». Мы бросаем кости по всему земному шару, кто первым найдет кратчайший путь, тот и выиграл. Больше всего мы любим морское сообщение, бросив «единицу», можно попасть из Дакара в Монтевидео. В путешествиях мы профи, на игровом поле. Названия городов так и слетают с наших губ.

С Верой мне никогда не бывает тесно.

Как и с профессором Хаймом, геологом из дома № 10. Пожилой, седовласый господин, с ним мы однажды столкнулись на улице, и который вдруг пригласил меня к себе в гости. Во мне боролись смущение и любопытство. Но любопытство победило. Передо мной предстало жилище ученого: множество фолиантов, атласов и витрин (с окаменелостями), лупы и микроскопы, и книги, книги. Я рассматривала яркие образцы пород, трогала ископаемые и слушала рассказы о геологических эрах Земли. От огромности временных промежутков кружилась голова. И взгляд пытался за что-то зацепиться. За морских улиток, за искрящиеся голубые глаза профессора. Спрашивай, не стесняйся, прерывает он свою речь. Но я будто зачарована. Он уже рассказывает о раскопках, раскопах, о минералогических, палеонтологических находках. И указывает то на окаменевший древесный уголь, то на кварц, то на кремний и графит, на сверкающие крупинки самородков, заботливо рассортированные.

После посещения дома № 10 стоит мне только закрыть глаза, и я вижу глиняные поля, мысы, вижу мостки, ямы, в которых что-то блестит и мерцает, вижу нижний этаж мира.

Теснота в доме заканчивается сразу же, как исчезает Берта и приходят гости. Знакомые моих родителей, венгры, югославы. Они бурно жестикулируют и громко спорят. Они вносят жизнь в тихий дом. Мне разрешают выйти ненадолго и посидеть со взрослыми. На столе горячие бутерброды с ветчиной и сыром, салями с паприкой, шпик, к ним вино и сливовица. И на десерт маковый пирог. Я пробую все, но потихоньку. В разговорах не участвую. Меня смущают уже одни венгерские приветствия. Все эти «целую ручки» и то, как даже самые привлекательные женщины превращаются в тетенек. «Целую ручки, тетя Жофи», это я произнести не могу, не этой тридцатилетней красавице, и на ты к ней обратиться не могу тоже. Так что я просто слушаю. Рассказывают анекдоты, то и дело упоминается имя Тито, и имена, которых я не знаю. Бокалы поднимают за присутствующих, громко: Egészségére! Или: Na zdravje! И уже в постели я слышу веселые голоса, смех. Пока меня не уносит сон.

Больше всего гостей бывало, когда папа работал в югославском консульстве. Ведь есть же обязательства перед обществом. Мама не всегда рада, жалуется, что тяжело. Она предпочла бы сходить в кино, а не изображать радушную хозяйку. После этих приемов она валится с ног от усталости. Все эти кокетливые Бранки, Иванки… Но что же делать. Проблема однажды решится сама собой, когда папа покинет свой пост. И у нас станет очень тихо.

Теперь папа работает дома. Целыми днями он сидит за своим письменным столом и копается в книгах. Это называется самообразование. Речь идет об экономике предприятия, как я слышу. Папа, дипломированный инженер-химик, хочет сменить профессию. Я не спрашиваю, почему. Знаю только, что мешать ему нельзя.

Но занятий на фортепиано не избежать. Прежде чем поставить будильник – он зазвонит через пятнадцать минут, не больше – я стучу в его дверь. Ну, играй, отмахивается он. Я играю тихо, скованно, изо всех сил стараясь не ошибаться. Потому что на каждой фальшивой ноте он кричит: «Повнимательнее! Врешь!». Его музыкальный слух очень строг. Он страдает. И я тоже начинаю страдать.

Пройдут годы, прежде чем я смогу играть свободно. Легко попадая по клавишам. Не глядя на часы.

XXXV. Господин С.

Моего учителя зовут господин С. У него мягкое рукопожатие, чувственные губы и белые волосы, он носит очки в металлической оправе и темно-серый китель. Мы – последний его класс, после нас он уйдет на пенсию.

С мальчиками господин С. строг. С девочками обращается мягче. И для меня у него всегда есть улыбка. Может быть, потому что я лучшая ученица по немецкому, и немецкий – самый любимый предмет господина С. У учителей тоже есть свои любимые предметы. И любимые ученики.

Это я, и я счастлива. Сама вызываюсь читать вслух, пересказывать. «Сокровища» Хебеля, например. И двор на переменах солнечный, только самый дальний угол в тени огромной сосны.

Из классной комнаты вид на заснеженные горы. Надо только повернуть голову налево и можно увидеть краешек озера и над ним вершины, целая цепь. Мы часто пялимся в окно, в полудетской задумчивости. Или следим за пылинкой, мушкой, танцующей в косом луче солнца. Волшебство исчезает, когда господин С. опускает шторы. Теперь взгляд довольствуется соседом. Синие тетради мало кому доставляют радость.

Слева от меня сидит непоседливая Элиана, справа – тихая Анжела, белокурый ангел бразильского происхождения. Мы образуем трио, к которому у господина С. особое отношение, он любит похлопывать нас по спине. Хотя дольше всего он задерживается возле меня. Я чувствую тепло его мягкой руки, которая становится все горячее. Иногда она осторожно подбирается к моей маленькой груди.

Физкультуру я не люблю. Лазаю как обезьяна, а в остальном – посредственно, посредственно. Даже кувырки меня пугали. И жесткие кожаные мячи, которые могли попасть в мою и без того больную голову. Господин С. относился с пониманием. Часто я просто сижу на деревянной скамейке и наблюдаю. Самой себе я кажусь ненужной. И немного себя стыжусь. Пока другие стараются изо всех сил: Ханс, Макс, Лео, Эва, Элиана, Регина, Анжела, Алекс, Додо. Играя в мяч, и в других занятиях. Минутная стрелка настенных часов движется очень медленно. Я слышу свой собственный пульс. Слежу за мухой. Думаю о монгольской принцессе из сказки «Восход луны» и, когда все отправляются в раздевалку, выхожу из зала самой последней.