Подкрутка - Харлан Кобен

Цукерман поднял руки:

– Ладно, хорошо, пусть так. Просто честный. Меня устраивает. – Он взглянул на Эсме Фонг: – Имей в виду, Майрон – мой противник. Злейший враг. Он всегда по ту сторону фронта. Но даже он признает, что я честный человек. Тебя это не убеждает?

Эсме тяжело вздохнула:

– Да, Норм, но ты ломишься в открытую дверь. Я уже говорила, что согласна…

– Тпру! – воскликнул Цукерман, будто осаживая норовистую лошадь. – Сделай паузу, потому что я желаю услышать мнение Майрона. Майрон, дело обстоит так. Я купил сумку для гольфа. Хотел посмотреть, что из этого получится. Она стоила мне пятнадцать штук в год.

Под покупкой сумки Цукерман подразумевал совсем не то, что могло показаться на первый взгляд. Он приобрел право размещать рекламу на сумке для гольфа. То есть попросту поставить на нее логотип «Зум». Чаще всего подобные права покупали крупные производители снаряжения для гольфа – «Пинг», «Титлайст», «Голден бэр». Но в последнее время тем же стали заниматься фирмы, не имевшие ничего общего с гольфом. Например, «Макдоналдс». Или «Спринг-Эйр матрацы». Или даже «Пеннцойл». Приходишь на турнир по гольфу, видишь логотип «Пеннцойл» и сразу бежишь покупать канистру бензина.

– И что? – спросил Майрон.

– А вот что. – Норм показал на кэдди. – Посмотри!

– Смотрю.

– А теперь скажи мне, Майрон, ты видишь логотип «Зум»?

Кэдди держал в руках сумку для гольфа. Обычную сумку, прикрытую сверху полотенцем, которым протирали клюшки.

В голосе Норма зазвучали певучие нотки, как у учителя младших классов.

– Можешь ответить мне вслух, Майрон, сказав твердое и короткое «нет». Или, если это будет напрягать твою гортань, ограничиться простым кивком, вот так. – Норм продемонстрировал требуемый жест.

– Он под полотенцем, – произнес Майрон.

Норм вопросительно приставил ладонь к уху:

– Прости?

– Логотип под полотенцем.

– Какого черта он под полотенцем! – заорал Цукерман. Зрители стали оглядываться на сумасшедшего типа с длинными волосами и огромной бородой. – А мне-то от этого какой прок? Когда я заказываю рекламу на телевидении, мне тоже должны занавесить камеру полотенцем? И когда я плачу парню сто тысяч миллиардов долларов, чтобы он носил мои кроссовки, ему тоже надо обмотать ноги полотенцами? Если бы полотенца висели на всех рекламных щитах, которые я…

– Я уже понял, Норм.

– Отлично. Не для того я плачу пятнадцать штук, чтобы какой-то болван кэдди закрывал мой логотип. Поэтому я подошел к нему и вежливо попросил его убрать полотенце с логотипа, а он посмотрел на меня вот так. Точно я грязное пятно на его унитазе. Будто я жалкий маленький еврей, которому нужно его чертово гойское дерьмо.

Майрон взглянул на Эсме. Она улыбнулась и пожала плечами.

– Изящно выражаешься, Норм, – усмехнулся Майрон.

– Что? Думаешь, я не прав?

– Я понимаю, почему ты злишься.

– А что бы ты сделал, если бы это был твой клиент?

– Постарался бы открыть логотип.

– Что и требовалось доказать. – Цукерман обнял собеседника за плечи и заговорщицки наклонил к нему голову. – С чего это ты вдруг решил заняться гольфом, Майрон? – прошептал он.

– Ты о чем?

– Ты ведь не гольфист. Клиентов среди них у тебя нет. И вдруг прямо на моих глазах ты начинаешь заигрывать с Тэдом Криспином, а теперь, как я слышал, метишь в чету Колдренов.

– Кто тебе это сказал?

– Слухи, Майрон, слухи. Кроме того, у меня есть свои источники. Так в чем дело? Откуда внезапный интерес к гольфу?

– Я спортивный агент, Норм. Представляю интересы разных игроков. Гольфисты тоже спортсмены. В определенном смысле.

– Ладно, но при чем тут Колдрены?

– О чем ты?

– Джек и Линда очень милые люди, конечно. Но у них есть кое-какие обязательства, если ты понимаешь, о чем я.

– Нет.

– Линду Колдрен представляет «ЛБА». Никто не уходит от «ЛБА». Сам знаешь. Там очень серьезные ребята. Джек – ладно, раньше он вообще никого не волновал и прекрасно обходился без агента, но Линда… В общем, я не могу понять, с какой стати Колдрены начали делать тебе авансы.

– А зачем тебе понимать?

Норм приложил ладонь к своей груди.

– Зачем?

– Да, почему тебя это так волнует?

– Почему? – переспросил Цукерман, словно не веря своим ушам. – Я объясню тебе почему. Ты мне небезразличен, Майрон. Я тебя люблю. Мы с тобой как братья. Как члены одной семьи. Я желаю тебе только самого лучшего. Видит Бог, это так. Если тебе когда-нибудь понадобится рекомендация, я дам ее не задумываясь.

– Угу, – буркнул Майрон без особой убежденности. – Так в чем проблема?

Норм вскинул руки к небу:

– Да кто говорит, что есть проблема? Разве я сказал – проблема? Разве я произносил это слово? Мне просто любопытно. Это часть моей натуры. Я очень любопытен. Обожаю сплетничать. Задаю тысячи вопросов. Сую свой нос во все дела. Такой уж у меня характер.

– Ясно.

Майрон бросил взгляд на Эсме Фонг, которая стояла слишком далеко, чтобы слышать их разговор. Она опять пожала плечами. Наверное, для работников Цукермана это привычный жест. Он входил в тактику Норма, любившего разыгрывать хорошего и плохого полицейского. Часто он вел себя непредсказуемо, почти неадекватно, а его помощницы – неизменно молодые и улыбчивые, с приятной внешностью – исполняли роль спасательного круга, за который хватался утопающий.

Норм ткнул его локтем под ребро и указал на Эсме:

– А она ничего, верно? Особенно для девчонки из Йеля. Ты когда-нибудь видел, какие уродки там учатся? Неудивительно, что их команда называется «Бульдоги».

– Ты ретроград.

– Да. Я старик, Майрон. Старику позволено немного побрюзжать. Мне это даже к лицу. Таких, как я, называют ворчунами. Кстати, я думаю, что в Эсме только половина.

– Половина?

– Китайской крови, – пояснил Норм. – Или японской. Или еще какой-то. А половина белой. Как ты считаешь?

– Пока, Норм.

– Ладно, как хочешь. И вправду, какая разница. Так объясни мне, Майрон, как ты подцепил Колдренов? Уин тебя представил?

– Пока, Норм.

Майрон отошел и на секунду задержался, чтобы посмотреть на очередной удар гольфиста. Он попытался проследить за полетом мяча. Ничего не вышло. Мяч почти мгновенно исчез из виду. Ничего странного – речь шла о маленьком шаре, летевшем со скоростью ста миль в час на расстояние в несколько сотен ярдов, – однако среди здешней публики Майрон был чуть ли не единственным человеком, который не обладал необходимой для этого ястребиной зоркостью. Чудаки они, гольфисты. Большинство не способно заметить обычный указатель на обочине дороги, зато легко следят за траекторией мяча, даже если запустить его на околоземную орбиту.

Что тут говорить, гольф – странный спорт.

На игровой площадке стояла толпа безмолвствующих фанатов. Хотя слово «фанат» казалось Майрону не совсем подходящим. Скорее, прихожан. Внимательных, благоговейно следящих за движениями игроков, застывших в почтительном молчании. Зато после каждого удара у них начиналось нечто вроде истерии. Они издавали блаженные вопли и подгоняли мяч истошными криками: «Выше! Быстрее! Ну давай! Держись! Еще немного! Вниз!» – чем-то смахивая на учителя самбы, только чересчур агрессивного. Они оплакивали плохой хук и неудачный слайс,[31] жесткую траву и мягкую, скользкий грин и вязкий, злосчастный стайми[32] и зловредный раф, стонали, когда мяч вылетал за пределы фервея или застревал в песке бункера, падал в воду, натыкался на свободные помехи, не докатывался до лунки, перекатывался, крутился очень быстро или не крутился совсем. Они орали от восторга, если игрок, несмотря на препятствия, «выходил сухим из воды» или делал «двойного орла»,[33] и мрачно хмурились на зрителя, громко заявлявшего, что тот или иной участник – крутой парень. Они ругали патер[34] за то, что мяч не закатился в лунку «как по маслу». А игроки без труда разыгрывали мячи, которые все дружно объявляли безнадежными.

Майрон покачал головой. У каждого вида спорта есть свой жаргон, но гольфистский сленг напоминал тарабарщину, о которую можно сломать язык. Нечто вроде суахили или рэпа для богатых.

Впрочем, в погожие дни, когда ярко светило солнце, небо было безоблачным и в летнем воздухе носились головокружительные ароматы, Майрон лучше понимал очарование гольфа. Он мог представить поле без зрителей, в тишине и покое, непорочно чистым и зеленым, как горные луга, где любят уединяться буддийские монахи, и таким бархатным и нежным, что по ним могли смело пройти стопы самого Бога. Конечно, это не значило, что Майрон обращался в ту же веру – он по-прежнему оставался скептиком или еретиком, – но так ему хоть на мгновение удавалось ощутить вкус игры, по которой сходило с ума столько людей в мире.

Когда он дошел до четырнадцатой лунки, Джек Колдрен находился на пятнадцатой. Дайана Хоффман вынула из ямки колышек. Почти на каждом поле для гольфа колышки увенчаны флажками. Но «Мэрион» – иное дело. Здесь вместо флажка вешали плетеную корзинку. Никто точно не знал почему. Уин рассказывал красивую историю, как в старину шотландцы, придумавшие гольф, таскали с собой на поле еду в таких корзинках, повесив на палки. Корзинки потом использовали в качестве маркеров, но Майрон полагал, что история больше попахивает легендой, чем историческими фактами. В любом случае члены клуба «Мэрион» безумно гордились корзинками. Что поделаешь, гольфисты.