Полынь Половецкого поля - Мурад Аджи

Тяжелое предчувствие укреплялось в Аттиле, измены плотным кольцом окружили его, он кожей чувствовал предательства, тайные и явные. Степь, поддавшись римской политике, сходила с ума. И великий полководец не знал, что предпринять, как излечить народ. Требовалось искусство дипломатии, но Аттила не владел им.

А Рим вдохновенно вел свою игру, плел интригу за интригой. Простодушные кипчаки, не искушенные в тонкостях дипломатии, выслушивали от его посланников одно, а видели другое. Наконец появились верные сведения о сборе явных и тайных противников степняков, об их подготовке к нападению.

Впервые царя Аттилу охватило беспокойство (но не страх!), и Иордан передал его.

«Был он мужем, рожденным на свет для потрясения народов, ужасом всех стран, который, неведомо по какому жребию, наводил на всех трепет, широко известный повсюду страшными о нем представлениями. Он был горделив поступью, метал взоры туда и сюда и самими телодвижениями обнаруживал высоко вознесенное свое могущество. Любитель войн, он был умерен на руку, силен здравомыслием, доступен просящим и милостив к тем, кому однажды доверился. По внешнему виду низкорослый, с широкой грудью, с крупной головой и маленькими глазами, с редкой бородой, тронутой сединою, с приплюснутым носом, с отвратительным цветом кожи, он являл все признаки своего происхождения. Хотя по самой природе своей отличался самонадеянностью, но она возросла в нем еще от находки Марсова меча, признаваемого священным».

Приск рассказал легенду: меч этот — символ божественного избрания — был открыт случайно. Некий пастух заметил, что одна телка в его стаде хромает. Озабоченный, он пошел по кровавому следу и обнаружил меч, на который она наступила. Пастух извлек меч и принес его Аттиле. Марсов меч, по преданию, даровал могущество…

Однако тогда, в 451 году, беспокойство и смутное предчувствие давили полководца. Он искал выход из непонятной ситуации и не находил его. С тяжелым сердцем обратился к гадателям. По обычаю зарезали самого крупного барана, и, когда гадатель взглянул на лопатку животного, он отшатнулся и предрек беду. (Не исключено, что и гадатель получил подарок, Византия и Рим тогда не скупились, они все поставили на карту.)

Так еще до битвы на Каталаунских полях Аэций ходил в победителях, ему удалось подкупить кое-кого из кипчаков, собрать объединенное войско Европы, ему сошла с рук смута, посеянная в сердце Аттилы. Все получалось у Аэция, все было на его стороне. Кроме справедливости.

Кто же захочет позже, даже в проигранной войне признать поражение?

Аттила принял условия Аэция, стал готовиться к бою именно на Каталаунских полях. Рельеф местности благоприятствовал римлянам. Снова дурное предчувствие обожгло его сердце. Он весь ушел в себя, словно ждал чьего-то совета. И — промедлил с атакой, это еще сильнее огорчило его. Будто какая-то сила связывала руки, мутила разум. Он не находил места. Метался.

Неуверенность полководца передалась войску, армия забеспокоилась. Прошло желанное утро, а бой так и не начался. Едва ли не до полудня протянул Аттила, терзаемый сомнениями. Он молчал, глядя на Небо, молчал и Аэций.

«Бегство печальнее гибели», — наконец сказал великий кипчак и отдал приказ к атаке. Солнце стояло уже высоко.

С возгласом «ура» всадники устремились в бой. Битва разыгралась, как внезапная буря.

Аэций, воспитанник Аттилы, прекрасно знал тактику степняков, он рассчитал правильно. Атака захлебнулась. Такого с Аттилой не бывало. Кипчаки опешили.

И… вот тогда их царь проявил свою былую мудрость: он успокоился сам. Пошел к войску и нашел, что сказать. Его спокойные и краткие фразы, как звуки рубящей шашки, распаляли сердца степняков: «Защита — признак страха»; «Отважен тот, кто наносит удар»; «Мщение — это великий дар жизни»; «Пусть воспрянет дух ваш, пусть вскипит ваша ярость»; «Идущего к победе не достигают стрелы».

«Кто пребывает в покое, когда Аттила сражается, тот уже похоронен» — эти слова были последними. «Сарын къоччакъ!» — прогремел наконец полководец, и его возглас[8] утонул в яростном «у-ра-а», что на языке кипчаков означает «бей», «рази».

В одно мгновение все смешалось. Боевые кличи, блеск шашек и пыль, которая поднялась за ринувшимися всадниками; мир перевернулся. «Алла билэ! Алла билэ!» («Бог с нами!» или «С Богом!») — боевой клич кипчаков, как гром, разливался над осиянными Каталаунскими полями: солнце теперь отражалось в кипчакских шашках. Небо смотрело на них.

На этот раз битва с объединенной армией Европы закипела по-настоящему.

Десятки тысяч трупов остались там. Степняки вернулись в свой лагерь глубокой ночью, усталые и довольные. Утром, пощадив римлян, Аттила дал уйти недобитой армии Аэция, что европейские историки расценили по-своему: они засчитали Аттиле поражение, а поверженному Аэцию — победу… Вот так «делают» историю, победу называя поражением.

«Проигравший» тюркский царь, не зная, как через века будет расценена минувшая битва, двинул свое войско на Рим. Он, «разгромленный», прошел по городам Северной Италии, оставляя на их месте руины. Никого не щадил. В первую очередь карал изменников. Предательство — это высшее преступление в Дешт-и-Кипчаке. Прощали все, но только не предательство.

На подступах к Риму выстроилась депутация императора во главе с папой римским Львом. На Амбулейском поле они умоляли Аттилу миром решить судьбу Империи. Папа римский даже встал на колени. Аттила был немногословен: желая унизить императора Валентиниана, он потребовал, чтобы привели его сестру Гонорию с причитающейся ей долей императорского имущества. И при всех взял ее.

С тех пор Рим стал «Вечным городом», а Аттила с тяжелой добычей повернул домой, оставив за плечами опозоренную столицу Западной Европы.

Часть 2

Запись битвы, как запись симфонии, она позволяет и через тысячу лет воспроизвести иные аккорды этой великой музыки жизни.

Война, что любовь, что смерть, что песня, была и будет спутником человека. Понимая это, древние тюрки воспитывали молодежь по-своему. По-мужски. Например, юноше, не прошедшему армейскую закалку, запрещалось жениться. В Великой Степи особо уважали воинов и войны, по ним сверяли годы, с них начинали фамилии. Там неплохо умели оценить исход любого сражения.

Каталаунская битва, конечно, не была исключением.

Почему же никого из европейских сочинителей не смутило, что «поверженный» Аттила камня на камне не оставил от Северной Италии, что только чудо (о котором будет сказано позже) спасло Рим от нового неминуемого разорения. А блестящий «победитель» сам привел свою сестру на поругание и просил пощады у «побежденного» Аттилы… И это называется ИСТОРИЕЙ?

Люди из зараженных источников черпают знания. Потом они становятся памятью народа, передаются детям, и те уже стыдятся своих предков — кипчаков, перед которыми трепетала Европа и которых она же оболгала. Незаслуженно оболгала.

Иордан пишет: под знаменами Аттилы стояло полмиллиона воинов. Допустим. Эта цифра позволяет провести необходимые расчеты и заявить, что в западных каганатах Дешт-и-Кипчака обитало до трех миллионов человек. Но в остальной Европе вряд ли проживало больше?!

Выходит, каждый второй европеец имеет тюркские корни!.. И уже не знает об этом.

Заметим, до IV века, то есть до прихода кипчаков, Центральная Европа пустовала. Римлян эти земли, как известно, не привлекали из-за климата, об их «унылом виде» говорил еще латинский историк Тацит. Поэтому интересы Римской империи редко уходили дальше берегов Средиземного моря.

Значит, кипчаки были первопроходцами иных европейских краев. И первыми поселились там! Вот они, следы Великого переселения народов. Не могли исчезнуть, как не мог покоритель Европы — тюркский народ! — раствориться в небытии.

Да, в угоду политике они поменяли имена, язык, веру, но избавиться от своих обычаев не сумели. Внешне измениться тоже не сумели: синеглазые, светловолосые, чуть скуластые — остались такими же, как предки. И обычное зеркало напомнит им былое. Генетическое послание прошлого проявляется не только во внешности, но и в характере, в физиологии людей.

О чем это говорит? О том, что в Европе нет «этнической чистоты». Цельной ткани не найти ни в Германии, ни во Франции, ни в Италии, ни в Испании, ни в Англии — нигде! Как бы ни кичились своей «чистокровностью» немцы, англичане или французы, но современная Европа зачата тюркской плотью. Надо ли забывать об этом?

Язык кипчаков еще недавно был понятен баварцам, австрийцам, саксонцам, англичанам, каталонцам, с колыбели они слышали его. Он был родным также для сербов и хорватов, для болгар, украинцев, казаков, венгров, чехов, поляков, шведов… А можно ли принять, например, савойцев и бургундов за французов, если в их жилах течет кровь тюрков? Тюркские ханы привели их в Галлию. Привели в V веке.