Двойная тайна от мужа сестры - Яна Невинная

затем хмыкаю: — Вопрос в другом. А хорошая ли ты сама мать, раз выбрала своим детям такого никчемного отца? Лишила родного, любя…

— Заткнись! — вдруг толкает меня в грудь, бьет своими кулачками. — Заткнись! Ты!

Перехватываю ее за запястья, жестко фиксируя и не давая двигать руками.

— Не зли меня, — произношу как можно более холодно. — Я заберу детей себе, хочешь ты того или нет! — Принимаю взвешенное решение, а затем говорю то, о чем потом пожалею, но желание ранить ее сильнее, чем здравый смысл: — Из Миланы ведь неплохая мать выйдет, правда?

Вижу, как перекашивает лицо Евы, дергается мышца на щеке, а в глазах появляются паника и страх. Сожаление об этих словах тут же овладевает мной, ведь я лишь хотел этим ее уязвить. За то, что выбрала когда-то не меня. Отплатить той же монетой. Но причинил боль не только себе.

— Я не отдам вам детей! — хрипит, обхватывает горло двумя руками, словно ей тяжело дышать.

Молчу. Злюсь на ее упрямство. Мул, не иначе.

— Ты скрыла от меня сыновей! — после паузы говорю твердым голосом, не оставляя сомнений, что зол и настроен решительно подтвердить свое отцовство. — Думала, что тебе сойдет это с рук?

Девчонка пугается и делает шаг назад, затем еще один и еще, пока не упирается спиной в прохладную поверхность стены. Пытается прийти в себя после моих слов. Но мне совершенно не до сантиментов.

— Напомнить тебе… — теряется, а затем смотрит на меня с вызовом. — Напомнить, кто отправил меня на аборт?

Снова она за свое. Будет до скончания веков припоминать мне мою ошибку. Недовольно смотрю на нее, хмурясь и ощущая складки на лбу.

— Дети есть здесь и сейчас! — хочу закрыть эту тему раз и навсегда, даже себе не признаюсь, какая горечь разливается в груди от своей ошибки и тех жестоких слов. Дети ведь не виноваты, что их мать — тварь, предавшая мое доверие. — Они — живые, Ева, и им нужен отец!

Подхожу к ней ближе, но она лишь отшатывается, словно от прокаженного, что ранит мое и так подорванное самолюбие еще больше.

— У них есть отец! — кричит, еле сдерживая слезы. — Который воспитывает их, любит! А ты кто такой?

Дыхание сбивается от нехватки воздуха. Что она только что посмела сказать?!

— Кто отец? — в эти слова вкладываю всё то презрение, что испытываю к этому ничтожеству, который посмел занять мое законное место. — Олег? Это чмо, неспособное заработать ни копейки без своего папочки? Ты серьезно? Что он может дать тебе? Детям?

И Ева хочет, чтобы мальчишек воспитывал тот, кто даже звания мужчины недостоин?

— А ты кто? — парирует, дерзко выдвигаясь вперед. — Донор биоматериала?

Пульс колотится на пределе, она меня точно до бешенства и нервного срыва своим упрямством доведет.

— Не шути со мной, Ева, — цежу уже на пике терпения, — завтра же я подам документы на установление отцовства! Ты лишила меня пяти лет их жизни, больше я тебе этого не позволю!

Не знаю еще, как проходит процедура, но сегодня же свяжусь с адвокатом. Ни секунды больше не желаю терять. И так уже упустил по ее вине пять лет жизни пацанов, своей крови и плоти.

— Тебе не нужны дети! Ты просто хочешь получить пакет акций, Давид. Я знала, что ты бездушное чудовище, но не настолько же… — несет она какую-то чушь.

Прикрываю глаза, пытаясь успокоиться, чтобы не наговорить лишнего.

— Что я могу сделать, чтобы ты оставил нас в покое? — добивает меня своим вопросом окончательно. — Неужели нельзя разобраться полюбовно? Пожалей их… Пожалей нас, Давид…

Хмыкаю, делаю шаг к ней, упираюсь руками о стену по обе стороны от ее головы. Она думает, что я это всё затеял ради наследства? Что ж… Поиграем, наивная девочка Ева?

— Ты можешь кое-что сделать, Ева… — шепчу в губы, ощущая аромат ее тела, что будоражит кровь. Пальцы так и зудят огладить ее кожу, губы горят от желания захватить ее губы в плен, но я держу себя в руках. Пока что…

— Милый, вы… — вдруг раздается голос Миланы. — Поговорили? Секретарша сказала, что…

Растерянный вид жены вызывает во мне только ярость. Мало того, что треплет нервы, так и тут мешается под ногами.

— Забудь об этом! Только посмей! — отталкивает меня Ева и уходит, виляя своей пятой точкой, на которой я сосредоточиваю свой взгляд.

— Мои дети будут жить со мной! — не желаю скрывать этот факт ни от кого. Ставлю обеих сестер в известность о своих намерениях: чтобы одна поняла серьезность, а вторая — не противилась разводу. — И если ты вздумаешь мне препятствовать…

Не договариваю, но она знает меня и мои методы. Всем будет плохо.

— К-какие дети, Дав? — раздается голос Миланы, и оба взгляда — мой и Евы — скрещиваются на ней.

Глава 14

В кабинете полная тишина. Только звуки нашего тяжелого дыхания. Я смотрю четко на Давида. Ну, и как ты объяснишь всё своей жене? Законной, не той, которую можно прятать и стыдиться. Как же больно в груди, как же стыдно перед сестрой. Но я всё равно продолжаю смотреть на мужчину с вызовом. Не я начала эту войну, не мне и оправдываться сейчас.

— Томас и Гектор — мои сыновья, — отвечает невозмутимо, без капли раскаяния, но продолжает при этом пялиться на меня.

— Как это? — делает шаг назад Милана, обмахивается ладонью и обессиленно падает на кресло. — Их отец — Олег. Правда же, Ева? Олег же? Вы меня разыгрываете? Это не смешно.

Ее голос дрожит, звучит надломленно, словно ей тяжело дышать. С жалостью и болью я перевожу на нее взгляд. До чего же гад этот Горский, так бездушно и равнодушно сообщать своей жене, что у тебя дети на стороне. Впрочем, в этом вся я. Думать о сестре больше в тот момент, когда у самой полный швах.

— Я похож на шутника? — практически рычит этот мужлан, выдвигая вперед челюсть.

В его словах отчетливо слышится злость и агрессия. Пока что сдерживаемая, но еще чуть-чуть — и он уже потеряет контроль над своими эмоциями.

— Боже, — всхлипывает Милана, в то время как я отступаю, прислоняясь к стене, безуспешно пытаясь унять бешено колотящийся пульс.

К горлу подкатывает тошнота, меня вот-вот вырвет, настолько омерзительна вся эта ситуация, словно попала в очередную душещипательную серию мыльных опер, что так любит смотреть Глафира.

— За моей спиной, — ярится, вдруг привставая с кресла, лицо ее перекашивает неподдельной ненавистью, она оборачивается в мою сторону: — Ты! Это всё ты!