Лед под кожей - Вилма Кадлечкова

«Боже, ну могли что-нибудь получше придумать», – крутилось у нее голове, пока она слушала их разговор. Но закрадывались и сомнения: «А вдруг он и правда умеет? Читать мысли? Ведь Лукас, очевидно, в это верит. Они оба верят. Для них это обычный факт».

Стоило Пинки допустить эту мысль, как мозг начал закидывать ее всем, о чем ей совсем не хотелось думать – начиная от пошлых шуток и небольших прегрешений до самого страшного. «Он знает о письме, – вдруг пришло ей в голову. Она бросила на Аш~шада взгляд, полный опасений. – Боже, что делать? Он знает».

Пинки отчаянно пыталась справиться с истерикой. «С другой стороны – какое ему дело? Это вообще его не касается. Ему невыгодно говорить об этом Лукасу.

Но он может начать меня шантажировать.

А разве ему что-то от меня нужно?»

Фомальхиванин ни разу не посмотрел ей прямо в глаза, будто и правда чувствовал страх, – это мог быть изощренный способ еще больше ее встревожить, но точно так же могло свидетельствовать о простом равнодушии. «Я, наверное, его не интересую, – думала Пинки. – Почти точно можно сказать, что ему все равно. Но что Лукас? После всех наших разговоров… после всех моих маневров ему наверняка любопытно. И он может просто спросить фомальхиванина». Может, фомальхиванин и не хочет вредить ей намеренно, но зачем ему ради нее лгать?

Убирая со стола, Пинки была готова к тому, что в любой момент Лукас незаметно отведет ее в сторону и заведет тот самый разговор, но он заявил, что ему нужно сделать пару звонков, а затем они поедут в город.

Этого Пинки ждать не стала. С невнятной отговоркой она схватила лыжную сумку и сбежала из дома.

Затем доехала до клуба своей команды, потому что больше не знала, где ей спрятаться. Там никого не было – девочки придут только завтра. Какое-то время она обдумывала, не пойти ли просто покататься; затем размышляла о том, что нужно позвонить Софии и сказать, что на обед она не придет; после подумала, что, наоборот, нужно ехать туда прямо сейчас и попросить у нее помощи; а в результате пришла к выводу, что ей все равно никто не поможет. Так что Пинки и дальше ходила по клубу туда-сюда и раздумывала, как сделать так, чтобы больше никогда не встречаться с фомальхиванином.

Боже, так не хотелось переезжать из квартиры Лукаса! Это было страшнее всего! Но и оставаться там она не могла.

«Да, я параноик, – заключила она. – И, к сожалению, ксенофоб… неприятно! Ну, хотя бы в расизме меня обвинить нельзя. И ведь Аш~шад по происхождению землянин, обычный человек. Он совсем не кажется таким чужим, как ӧссеане».

В этот момент ей в голову ни с того ни с сего пришла еще одна, куда более страшная мысль:

«Он такой же человек, как мы, а научился такому. Если телепатия действительно существует, нигде не написано, что у Аш~шада на нее патент! Такой навык может спокойно встретиться и на Земле. На Марсе. На Герде.

Быть может, на Ӧссе.

О письме уже давно может знать кто угодно».

Ее передернуло от ужаса. Пинки вдруг вспомнила ту ӧссеанку, которая заглянула к ней в гости и которую она про себя окрестила сланцевой кошкой. С простодушным доверием Пинки показала ей письмо, так как ее подкупило, что ӧссеанка знает все подробности, о которых сама Пинки ни с кем в жизни не разговаривала. «Ведь и „сланцевая кошка“ могла получить всю информацию не от старого профессора, как она сама утверждала, – задумалась Пинки. – Она могла вытащить ее из моей головы, увидев меня накануне в чайной».

Вдруг все стало выглядеть совершенно логично. «Ӧссеане знают о фомальхиванине и его способностях, и потому на Землю стекаются их телепаты. Тот, например, о котором говорил Лукас, тот зу… зуригал, а может, и другие. «Сланцевая кошка» рыскала вокруг Лукаса, и это ее заинтересовало. Содержание письма она, конечно, узнать не могла, потому что даже я его не знаю; так что она пришла на следующий день, выпросила его у меня и прочитала. После чего парализовала меня своим трёигрӱ, чтобы иметь возможность элегантно исчезнуть и не переводить мне письмо».

Руки Пинки затряслись. При одной только мысли, как серьезно подобное заявление, ее желудок свело хорошо знакомым ужасом. Теперь все будет куда хуже, чем если бы она сказала Лукасу сразу. Она не только открыла письмо, но и давала его другим!

«Неужели это нельзя решить никак иначе?!»

Как по заказу, на нее вдруг напали сомнения. «А вдруг ӧссеанка была права? Она взяла с меня клятву не показывать письмо Лукасу. Казалось, для нее это очень важно. Если бы она просто хотела его прочитать, ей было бы все равно, что с ним потом станет, разве нет?

Не стоит недооценивать ее предостережение».

Пинки стремительно приняла решение; и хотя ей все равно было страшно, но уже куда меньше.

«Я должна убедиться. Я должна снова с ней поговорить.

Все прояснить, пока я не проболталась безрассудно Лукасу».

Конечно, номера «сланцевой кошки» у Пинки не было, но по шрамам на носу она могла с легкостью ее описать. Размышляя об этом, она уже вполне точно знала, где ее искать.

* * *

Л

укас и Аш~шад сидели в такси.

– И куда ты потащишь меня первым делом? – поинтересовался фомальхиванин.

– В герданский швейный салон. Герданцы – лучшие в своем деле.

– Герда. Это Процион?

– Точно, альфа Малого Пса, одиннадцать световых лет от Земли. На герданском Геердарее, на ӧссеине Гуёрдабёӧёре, и все это значит что-то вроде «наш старый добрый мир». Мне они оказывают протекцию, – засмеялся Лукас. – Мы с Софией по матери герданцы. Когда Земля и Герда наладили дипломатические контакты, Аинеи Аниэми приехала в местный университет.

– И там познакомилась с твоим отцом?

Лукас замялся.

– Я даже не знаю, – признался он. – Мне кажется, на самом деле они познакомились где-то еще, но… у нас об этом как-то не говорили. Но в конце концов они работали на одной кафедре. Аинеи преподавала герданский и, бывало, ӧссеин. Эти языки очень похожи.

– То есть она учила герданскому и тебя? – интересовался Аш~шад.

– Нет. Она умерла, когда мне было три года. Софии было шесть, так что она в этом плане чуть более образованна, – пожал плечами Лукас. – Я немного владею герданским, но лишь потому, что учил его в школе. Я считаю себя землянином. Весь мой герданский патриотизм ограничивается герданскими рубашками.

– Так твоя мать умерла, – произнес Аш~шад задумчиво. – То есть после уже никто не