Иосафат Барбаро. Путешествие в Тану - Vagabondo

§ 15. Пройдя около Астрахани, они пришли в Таманские степи;[380] затем, обогнув Черкесию, они направились по пути к реке Дону[381] и к заливу Забакского моря;[382] и море и река Дон были покрыты льдом. Ввиду того, что и народу было много и животных было немалое число, им пришлось двигаться широким фронтом, чтобы идущие впереди не уничтожили всю солому и другую пищу, нужную для тех, которые шли сзади. Поэтому один головной отряд этого племени со стадами дошел до места, называемого Паластра,[383] а другой — до реки Дона в том месте, которое называется Бозагаз; это слово значит «серое дерево». Промежуток между этими местами составляет сто двадцать миль; на такое расстояние растянулся этот движущийся народ, хотя не все эти места были удобны для прохождения.

§ 16. За четыре месяца до прихода [татар] к Тане мы уже знали об этом; за месяц же до появления упомянутого царевича [Кезимахмета] начали приближаться к Тане отдельные сторожевые разъезды;[384] разъезд состоял из трех или четырех юношей на конях, причем каждый [всадник] имел еще одну лошадь на поводу.

Тех из них, которые заезжали в Тану, приглашали к консулу; им оказывался ласковый прием, и подносились подарки. На вопрос, куда они едут и что собираются делать, они говорили, что это все молодежь и что ездят они просто для своего удовольствия. Ни о чем другом не удавалось заставить их говорить. Они задерживались не более одного-двух часов и уезжали. Ежедневно повторялось одно и то же, кроме только того, что с каждым разом число их становилось несколько больше. Когда царевич приблизился к Тане на расстояние пяти-шести дней пути, они стали появляться в числе от двадцати пяти до пятидесяти человек, в полном вооружении; когда же он подошел еще ближе, они насчитывались уже сотнями.

§ 17. Наконец, царевич[385] прибыл и расположился около Таны на расстоянии выстрела из лука, в старой мечети. Консул немедленно решил отправить ему подарки и послал одну новенну ему, другую — его матери, третью — Наурузу, его военачальнику. Новенной называется дар, состоящий из девяти различных предметов, например шелковой ткани, скарлатового сукна и других [142] вещей, числом до девяти: таков обычай при подношениях правителям в этих областях.

Случилось, что именно я должен был отправиться с подарками; мы повезли ему хлеб, медовое вино, бузу — иначе пиво — и другие вещи, числом до девяти. Войдя в мечеть, мы застали царевича возлежащим на ковре и опирающимся на военачальника Науруза. Царевичу было года двадцать два, а Наурузу лет двадцать пять.

Поднеся ему все привезенные подарки, я препоручил [его защите] город вместе с населением, сказав, что оно пребывает в его власти. Он ответствовал мне самой вежливой речью, но затем, глядя на нас, принялся хохотать и бить в ладони, говоря: «Посмотри, что это за город, где на троих людей приходится только три глаза!». Это было действительно так: Буран Тайяпьетра,[386] наш переводчик, имел всего один глаз; некий Дзуан, грек, консульский жезлоносец, — также только один; и человек, который нес медовое вино, равным образом был одноглазый.

Получив от царевича разрешение удалиться, мы вернулись в город.

§ 18. Если бы кто-нибудь попал в эти места, ему могло бы показаться мало разумным, что упомянутые сторожевые отряды ездят группами по четыре, по десять, по двадцать и тридцать человек по этим равнинам, оставаясь вдали от своих людей на расстоянии добрых десяти, шестнадцати, а то и двадцати дней пути; и он мог бы спросить, чем же они питаются. Я отвечу ему, что каждый из этих [наездников], когда он отделяется от своего народа, берет с собой набольшой мешок из шкуры козленка, наполненный мукой из проса, размятой в тесто с небольшим количеством меда. У них всегда есть с собой несколько деревянных мисок. Если у них не хватает дичины, — а ее много в этих степях, и они прекрасно умеют охотиться, употребляя преимущественно луки, — то они пользуются этой мукой, приготовляя из нее, с небольшим количеством воды, род питья;[387] этим они и обходятся.

Когда я спросил одного из них, что же едят они в степи, он тут же задал мне встречный вопрос: «А разве кто-нибудь умирает от того, что не ест?», — как будто бы говоря: «Иметь бы мне лишь столько, сколько нужно, чтобы слегка поддержать жизнь, а об остальном я не забочусь». Они ведь довольствуются травами, кореньями и всем, чем только возможно, лишь бы была у них соль. Если они не имеют соли, то рот их покрывается нарывами и гноится; от этого заболевания некоторые даже умирают; случается у них и понос.

§ 19. Но вернемся к тому, на чем мы остановились. После отъезда царевича начал подходить народ со стадами. Сначала шли табуны лошадей по шестьдесят, сто, двести и более голов в табуне; потом появились верблюды и волы, а позади них стада [143] мелкого скота.[388] Это длилось в течение шести дней, когда в продолжение целого дня — насколько мог видеть глаз — со всех сторон степь была полна людьми и животными: одни проходили мимо, другие прибывали. И это были только головные отряды; отсюда легко представить себе, насколько значительна была численность [людей и животных] в середине [войска].

Мы все время стояли на стенах[389] (ворота мы держали запертыми) и к вечеру просто уставали смотреть.[390] Поперечник равнины, занятой массами этих людей и скота, равнялся 120 милям; все это походило на некую паганею.

Это греческое слово, которое я впервые узнал, будучи в Морее,[391] на охоте у одного князька. Он привел с собой сто вилланов; каждый из них держал в руках дубину. Они были размещены на расстоянии десяти шагов один от другого и подвигались вперед, ударяя дубинами в землю и выкрикивая какие-то слова, чтобы заставить зверей выбежать [из лесу]. Охотники же, кто верхом, а кто пеший, с птицами и собаками, расстанавливались по местам, где им заблагорассудится. Когда наступал подходящий момент, они бросали [в воздух] птиц и спускали собак.

§ 20. Среди другой дичи, которую этот народ [татары] гнал перед собой, были куропатки и еще один вид птиц, который у нас называют индейками:[392] у них короткий хвост, подобный куриному, а когда они стоят, то голову держат прямо, как петухи; по величине они почти равны павлинам, на которых похожи и своей окраской, но не хвостами.

Тана лежит среди многих земляных валов и рвов, тянущихся на пространстве примерно десяти миль (там, где некогда была древняя Тана),[393] и большое количество птиц обычно скрывается в этих заброшенных валах и рвах. Одним словом, вокруг стен Таны и внутри рвов было столько куропаток и дроф, что все эти места казались [птичьими] дворами каких-нибудь добрых фермеров. Местные мальчишки ловили этих птиц и продавали их по аспру[394] за пару, что по-нашему равно восьми багатинам[395] за одну птицу.

В то время жил в Тане некий брат Термо, францисканец. При помощи сети он устроил из двух обручей один большой обруч и укрепил в земле за городской стеной изогнутый кол. Таким образом, он ловил от десяти до двадцати птиц сразу. От их продажи он набрал столько денег, что купил на них черкесского мальчика, которому дал прозвище «Куропатка» и сделал его монахом. Кроме того, если в городе ночью оставляли окна открытыми, а внутри был свет, то иногда птицы влетали даже в дома.

Что же касается оленей и других диких животных, то можно представить себе, сколь много их было, но они не подходили близко к Тане, оставаясь на равнине, где обитали татары.

§ 21. Если попытаться установить приблизительно общую численность [татар, пришедших тогда к Тане], то окажется, что [144] их было весьма много. Так, в одном только месте, называемом Бозагаз,[396] где была одна моя тоня [произошло следующее]. После того как сошел лед, я отправился туда на лодке, а это место расположено примерно в сорока милях от Таны. Тамошние рыбаки рассказали, что за зиму они наловили и засолили много морены и заготовили много икры; когда же этот народ частично побывал там, то оказалось, что взята вся рыба — как соленая, так и несоленая (там были и такие сорта, которые у нас не употребляются в пищу), вплоть до голов, и похищена вся икра, и начисто забрана вся соль (она здесь крупная, как соль с Ивисы)[397] — до того, что, ко всеобщему удивлению, не осталось на месте ни крупицы. Они унесли доски от бочек, вероятно для того, чтобы приспособить их к своим телегам. Они разломали три мельницы для размола соли, так как в них внутри имелись железные стерженьки, которые они взяли.

То же самое, что причинили мне, постигло решительно всех, даже Дзуана да Балле, который, как и я, имел тоню. Узнав, что приближается тот самый царевич, он велел вырыть большую яму и сложить туда до тридцати тачек икры; затем приказал забросать яму землей, а сверху — чтобы не было заметно — поджечь дрова. Однако они [татары] обнаружили маскировку и не оставили ему ровно ничего.

§ 22. У этого народа в употреблении бесчисленные повозки на двух колесах, повыше наших. Они устланы [сверху] камышовыми циновками и покрыты одни войлоком, другие сукнами, если принадлежат именитым людям. На некоторых повозках помещаются дома, которые они строят следующим образом: берут деревянный обруч, диаметром в полтора шага, и на нем устанавливают несколько полуобручей, пересекающихся в центре; промежутки застилают камышовыми циновками, которые покрывают либо войлоком, либо сукнами, в зависимости от достатка. Когда они хотят остановиться на привал, они снимают эти дома с повозок и живут в них.[398]