Разговорчики в строю № 1 - Олег Рыков

С трудом прогоняя непривычное чувство похмелья, полковники взялись за дело.

И вот – карта. Громадная, длиной в несколько метров искусно нарисованная карта учений. Карта ещё лежит на полу на особом помосте, специально обученный прапорщик наносит на неё последние штрихи. Лицо у него вдохновенное, как у Микеланджело, завершающего роспись Сикстинской капеллы.

Самый смелый из нас с фломастером приближается к карте, чтобы нанести так называемые «яйца», т.е., зоны подавления.

– Стой, бля, куда?!

– Так зоны подавления нанести…

– Карту помнёшь!!!

– А как же…

– Стой, тебе говорю! Хамракуллов! Гусев! Ко мне!

Из темных глубин ЗКП выскакивают 2 бойца со строительными носилками. Ручки у носилок непривычно длинные. Прапорщик, подобно турецкому султану, усаживается в носилки, а бойцы искусно имитируют каретку плоттера, перенося его над картой.

– Ну, – снисходительно вопрошает прапор, – где вам зону нарисовать?

Драма на полётах

Великий русский драматург Денис Фонвизин давал персонажам своих пьес такие фамилии, чтобы неискушённому читателю сразу было ясно, с кем он имеет дело. Тарас Скотинин, например, был отпетым мерзавцем, а госпожа Простакова – редкостной дурой.

Когда замполитом нашего батальона назначили капитана Дурнева, народ сначала не придал этой своеобразной и красноречивой фамилии значения. А зря.

Капитан Дурнев был дураком совершенным, законченным и своей фантастической глупостью вызывал у офицеров некое извращённое уважение. Обращались с ним так, как ведут себя родители юного дауна: стараются, чтобы и занят был и головку не перетрудил, ну, а если, к примеру, лужу на ковре сделает и начнёт в ней кораблики пускать – умиляются: наш-то Васенька, как царь Пётр на Плещеевом озере…

Поздним майским вечером я сидел в недостроенной беседке на точке. Полёты закончились, основные средства я выключил, только посадочный радиовысотомер продолжал отбивать поклоны. «Ну чего аппарат гоняют, перелётчика, что ли какого ждут? – лениво подумал я, – ведь прямо на дорогу светит, опять деревенские будут жаловаться, что у них герань на окнах вянет и коровы не доятся».

Жалобы сельчан в общем-то были справедливы, мегаваттный передатчик молотил так, что неоновая лампочка в руке мерцала опасным оранжевым светом, а стрелки у выключенных приборов таинственным образом отклонялись от нулевой риски… Вдобавок, посадочный курс и направление ветра на аэродроме почти всегда были такими, что высотомер извергал трёхсантиметровые мегаватты на соседнюю дорогу и деревню за дорогой. Делегация аборигенов ходила к командиру дивизии с просьбой отодвинуть полосу, но командир вежливо заметил, что гораздо дешевле будет отодвинуть деревню или, в качестве паллиатива, накрыть её заземлённой сеткой.

После дневного грохота реактивных турбин на точке было необыкновенно тихо, слышно было, как на соседнем болотце яростно орали сексуально озабоченные лягушки, да временами с низким гудением пролетал толстый майский жук.

Небо было усыпано яркими весенними разноцветными звёздами. Звезды иногда подмигивали, от этого казалось, что смотришь на громадный индикатор кругового обзора, на котором не хватает только масштабной сетки…

Солдаты дежурной смены тоже собрались в беседке, никто не курил и не разговаривал – после шумных и прокуренных аппаратных возвращаться в душный домик никому не хотелось.

– Ну что, мужики, – начал я, поднимаясь, – пора спать, завтра первая смена – наша…

– Трщ старший лейтенант, – затараторил вдруг дальномерщик Васька Манкуш, – вроде едет кто-то!

Я обернулся. На дороге шатались столбы от фар дальнего света, но машины видно не было.

– Чего-то быстро, это по нашей-то дороге! – удивился кто-то из солдат.

Дорога к нашей точке не ремонтировалась, наверное, с тех пор, как от Москвы отогнали немцев. Казалось, что её долго и педантично бомбили. Без особого риска к нам проехать можно было только на КрАЗе.

Внезапно к калитке подлетел Уазик, из него стремительно катапультировался Дурнев и, оттолкнув патрульного, гигантскими прыжками понёсся к домику дежурной смены. Он был похож на громадного взбесившегося кенгуру в фуражке.

Я поднялся навстречу.

– Товарищ капитан! За время моего дежурства происшествий не слу…

– Как не случилось?! Меня сейчас обстреляли!!!

– Кто?

– Не знаю! – взвизгнул капитан. Зубы у него стучали.

– Может, вы на стоянку заехали? Она уже под охраной…

– Нет! Я ехал по дороге, к вам, а тут – очередь!!!

– У меня на точке оружия нет… У патрульного – штык-нож, ну, у меня пистолет…

Некурящий замполит рухнул на лавочку и попросил закурить, я дал ему сигарету. Страдалец долго пытался попасть в огонёк зажигалки, у него тряслись и руки и губы. «Не обосрался бы он у меня в новой беседке», – подумал я, а вслух сказал: «Я пойду машину вашу гляну». В предвкушении интересного зрелища за мной потянулись солдаты.

За калиткой стоял командирский Уазик. Знакомый сержант-водитель лежал животом на капоте и дико ржал, дрыгая ногами. Никаких пробоин ни на лобовом стекле, ни на радиаторе, естественно, не было.

– Ты чего учудил? – спросил я.– Пассажира твоего чуть Кондрат не обнял. Кто стрелял-то?

– Жуки! – выдавил сержант и вновь рухнул на капот.

– Какие жуки?! Вы что с замполитом – клея нанюхались?

– Майские, трщ старший лейтенант, – объяснил водила, вытирая ветошью слезы. Сейчас им самое время вылетать, а они как под высотомер ваш попадают, сразу дохнут, ну и стучат по кабине, они ж большие… А трщ капитан, когда стук-то услышал, на полик упал и как закричит: «Гони, пропадём!»

– А ты?

– А чего я, – усмехнулся водитель – погнал…

Опасная инспекция

В советские ещё времена мы на пару с американцами сокращали что-то очень стратегическое и наступательное: то ли ракеты, то ли шахты, а может, ракеты вместе с шахтами – не важно. А важно то, что процесс сокращения у нас контролировали янки, а мы, соответственно, у них.

И вот, с очередной инспекцией в ракетную часть прибыли американцы. Прибыли-то они к ракетчикам, а «Геркулес» их сел на ближайшем аэродроме Дальней авиации. С аэродрома они уехали на автобусе, посмотрели что надо, а перед отлётом по плану был обед.

Кормить супостата решили в лётно-технической столовой, благо у «дальников» всегда готовили отменно, ну, и задача продслужбе была поставлена заблаговременно. Кроме того, везти американцев в гарнизон компетентные товарищи не рекомендовали, опасаясь, видимо, что хитроумный вероятный противник по репертуару кинофильмов в доме офицеров сумеет вычислить урожай зерновых в Вологодской области. Лётно-техническая столовая была очень удачно расположена рядом с лётным полем.

Американцев встретили тщательно отобранные официантки в коротких деловых юбках и почему-то в кокошниках.

Расселись, съели закуску, официантки стали обносить столики супом.

Внезапно американцы заметили, что русские лётчики молча встают, держа в руках тарелки. За их столиком возникла тихая мгновенная паника. Перед отлётом к русским их, конечно, тщательно инструктировали, однако о таком странном обычае не рассказывали. Старший могучим усилием мысли постиг, что это, наверное, какой-то обряд в память погибших пилотов и подал знак своим. Вежливые американцы встали, держа в руках тарелки.

Внезапно столовая наполнилась рёвом и грохотом. Зашатались стены и пол, задребезжала посуда. Это взлетал Ту-22.

Когда до американцев дошло, в чём причина такого странного поведения русских, они опять переглянулись, с облегчённым видом поставили тарелки на стол, собираясь сеть, и… жестоко обломались. Потому что в этом полку бомбардировщики всегда взлетали парами.

Репетиция оркестра

Плац.

На плацу – трибуна. На трибуне – командир мотострелецкой дивизии по кличке «Кинг-Конг» проводит репетицию ноябрьского парада. Комдив похож на громадную обезьяну из-за аномально длинных рук, привычки сутулиться и бешеного характера. Красный околыш генеральской фуражки гармонично перекликается с бордовой после трёхдневной пьянки рожей военачальника.

Перед трибуной военный оркестр извлекает из своих инструментов хамские звуки. Оркестр – типичный «жмурсостав», набивший руку на проводах в последний путь гарнизонных пенсионеров, и поэтому даже военный марш приобретает в их исполнении какой-то загробный оттенок.

Некоторое время генерал, насупившись, слушает музыкантов, а затем поворачивает к себе микрофон:

– Что вы там хрипите, как старый унитаз? – гремят мощные динамики по сторонам трибуны.

Комдив ко всем обращается исключительно на «ты», поэтому обращённое к оркестру «вы» истекает ядом.