Антимавзолей - Андрей Воронин

Ему вдруг стало интересно, какая судьба постигла его собственный партбилет. Перед отправкой в Афганистан, откуда лейтенант ВДВ Сиверов по официальной версии уже не вернулся, ему пришлось вступить в партию. После его второго рождения об этом уже никто не вспоминал, да и сам он вовсе не стремился освежать в памяти эту в высшей степени незначительную страницу своей биографии. Господи, как давно это было! Ветеран партии... Что ж, пожалуй, что и ветеран. А впрочем, вряд ли: коммунисты не прощают отступничества, кто не с ними – тот против них, и никакие былые заслуги тут в расчет не принимаются. Особенно если никаких заслуг перед партией у тебя и в помине не было.

– Видите ли, молодой человек... Как, кстати, вас зовут?

– Виктор Баркун, – неохотно представился очкарик.

– Федор Молчанов, – сказал Глеб. – Молчанов я по отцовской линии, а девичья фамилия моей матери – Ульянова. Я бы носил двойную фамилию, но Молчанов-Ульянов, согласитесь, как-то не звучит.

– То есть, – медленно произнес журналист, – вы хотите сказать...

– Я хочу сказать, что в этом деле у меня личный интерес, – заявил Глеб, твердой стопой становясь на скользкую тропинку самозванства и не испытывая по этому поводу угрызений совести.

Увы, произведенный его заявлением эффект получился каким-то странным. Журналист Виктор Баркун фыркнул, искоса посмотрел на Глеба, фыркнул еще раз и вдруг захохотал, хлопая себя свободной рукой по обтянутому линялыми джинсами костлявому колену. Смеялся он искренне и непритворно, и это выглядело довольно странно.

– В чем дело? – прохладным тоном спросил Глеб. – Я сказал что-то смешное?

Баркун с видимым усилием перестал хохотать, вынул из кармана пиджака носовой платок и принялся утирать выступившие на глазах слезы.

– Вы читали "Золотого теленка"? – в свою очередь спросил он. – Помните встречу сыновей лейтенанта Шмидта в кабинете председателя?

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Глеб оскорбленным тоном.

– Я хочу сказать, что вы разминулись со своим... гм... родственником. Он был здесь буквально позавчера, и по тому же поводу – качал права.

– Да бросьте, – сказал Глеб. – Не может быть!

– Еще как может, – тихонько посмеиваясь, сказал Баркун. – Если бы вы были журналистом, вы бы так не удивлялись. Сюда приходит столько, мягко выражаясь, чудаков!

– И я в их числе, – продолжил за него Глеб.

– Извините. Вы выглядите вменяемым, иначе я бы вам этого не сказал.

– Гм... И что он говорил, этот самозванец?

– Ну, во-первых, он не самозванец. У него целая пачка бумажек с печатями – копии паспортов, свидетельств о рождении, показаний каких-то очевидцев, бумаг из семейного архива... Толстая такая папка и очень убедительная – чувствуется, что ему не впервой удостоверять свою личность. Знаете, бывают такие типы, которые посвящают всю жизнь увековечению себя, любимого, рядом со знаменитым родственником. Вот... Это во-первых. А во-вторых, что он говорил – это, прямо скажем, вас не касается. Я вас вижу впервые в жизни, а ваше заявление о том, что вы, дескать, родственник Ленина, согласитесь, голословно. С какой радости я вам стану пересказывать, о чем мы тут с ним беседовали? Даже если бы вы сейчас показали мне документ, подтверждающий ваше родство, я бы вам все равно ничего не сказал. Вы уж извините меня за прямоту, но, по-моему, лучше, чтобы с самого начала все было ясно.

– Бесспорно, лучше, – согласился Глеб. – Но, с другой стороны, вы не священник, а журналист. Уж если взялись с присущей вам прямотой расставлять все по местам, так доведите же дело до логического завершения!

Баркун заинтересованно посмотрел на Глеба.

– Послушайте, я что-то не пойму, что вам надо. Сначала устроили скандал, потом объявили себя родственником Ленина, а теперь пытаетесь вытянуть из меня информацию... Учтите, информация – это товар, который в наше время недешев.

– Ну, и сколько, по-вашему, он стоит?

– Смотря что вы хотите узнать.

– Например, содержание вашей беседы с... э... моим родственником.

Некоторое время Баркун молча разглядывал Глеба, явно что-то прикидывая в уме, а затем объявил:

– Две тысячи долларов.

Глеб рассмеялся.

– Я дам вам двести, и ни центом больше. Позвольте, я объясню, – быстро добавил он, заметив возмущенное движение журналиста. – Будь у вас на руках сенсация, вы не стали бы предварять ее той глупой заметкой. Следовательно, имеющаяся у вас информация не стоит выеденного яйца, и продать ее, кроме меня, вы никому не сможете, даже своему главному редактору. У вас минута на размышление, Виктор.

– А что потом – встанете и уйдете?

– Отнюдь. Потом я попытаюсь убедить вас отдать мне эту информацию безвозмездно...

Журналист заметно напрягся.

– Это вам даром не пройдет!

– А я думаю, что пройдет. Вы теряете время.

– Это шантаж, – неуверенно произнес очкарик.

– Не ожидали? – улыбнулся Глеб. – Работали бы каменщиком на стройке, и никто бы вас не шантажировал. В утешение могу пообещать, что после того, как вы поделитесь своей информацией, я поделюсь своей.

– Да бросьте, – уныло отмахнулся Баркун, – какая там у вас информация!

– Ну, не то чтобы информация, а так... В общем, поверьте, вам будет приятно это услышать.

– Приятнее всего мне будет услышать, как за вами захлопнется дверь.

– Вы ошибаетесь, – сказал Глеб. – Но спорить с вами я не стану, потому что ваша минута уже истекла.

– А деньги?

Сиверов вынул бумажник и показал журналисту деньги.

Тот вздохнул, с тоской покосился на дверь редакции и начал рассказывать.

Заметка, из-за которой разгорелся сыр-бор, увидела свет примерно полторы недели назад. Редакция спокойно пережила привычный в подобных случаях шквал возмущенных звонков – довольно, впрочем, вялый ввиду неактуальности темы, – и заметка была благополучно забыта, тем более что ни подтверждения, ни опровержения изложенных в ней фактов Виктору Баркуну получить так и не удалось.

Позавчера, однако, о ней пришлось вспомнить, потому что прямо с утра в редакцию ввалился некий гражданин средних лет (по паспорту ему было шестьдесят без пары месяцев, но это выяснилось немного позже). Он был хорошо упитан, громогласен, одет как мелкий чиновник и сразу же произвел на всех сотрудников редакции, а их в тот момент насчитывалось пятеро, самое неприятное впечатление. Иного он произвести просто не мог, поскольку прямо с порога принялся раздавать направо и налево обещания затаскать по судам, пустить по миру и показать кузькину мать.

Когда это громоподобное словоизвержение иссякло, выяснилось, что упитанного гражданина привела в редакцию пресловутая заметка. Естественно, как только прозвучало заветное слово "Ленин", дружный коллектив журналистов во главе с главным редактором сплоченными рядами покинул поле боя, оставив Виктора Баркуна с глазу на глаз с разгневанным посетителем, и принялся, хихикая и перемигиваясь, наблюдать за развитием событий с безопасного расстояния.

После долгих словопрений и потрясания многочисленными бумажками, о которых уже говорилось, потомка вождя мирового пролетариата удалось убедить в том, что злосчастная заметка, хоть и явилась, по сути, пересказом непроверенной сплетни, не содержит в себе тем не менее ничего оскорбительного или порочащего память вечно живого покойника. Сделать это оказалось нелегко: посетитель, как и все остальные подобные визитеры-жалобщики, никак не мог расстаться с заученными словечками, как то: "опровержение", "клевета", "инсинуация", "защита чести и достоинства", значение которых он, похоже, представлял себе довольно смутно и в основном по телевизионным сериалам.

Когда же его наконец удалось обломать и уломать, когда Баркун уже готов был облегченно вздохнуть и предложить старому идиоту на выбор кофе или чай, тот совершенно неожиданно поднес ему новый неприятный сюрпризец. Этот плешивый носитель славного имени заявил, отдуваясь и утирая лысину носовым платком, что, по сути дела, возмущает его вовсе не содержание злосчастной заметки, а те последствия, которые публикация имела для него лично. А последствия эти, по его словам, были таковы, что ему ничего не оставалось, кроме как в судебном порядке требовать от Баркуна возмещения нанесенного морального и физического ущерба.

Выяснилось, что через пару дней после выхода заметки Игоря Ивановича Зимина-Ульянова (так, если верить паспорту и его собственному утверждению, звали посетителя) в его саратовской квартире навестил некий представительный мужчина, похожий на отставного военного. Мужчина этот обратился к Игорю Ивановичу с необычной просьбой: ему зачем-то понадобились пробы крови, волос и кожных тканей – его, Игоря Ивановича, крови, волос и тканей. В обмен на этот пустячок визитер предложил потомку вождя тысячу долларов США.

Игорь Иванович, который, по наблюдениям Бар-куна, был мужчиной мнительным и вдобавок исполненным сознания собственной значимости, немедленно заподозрил в визитере маньяка, вознамерившегося нанести ему какое-то непоправимое увечье – например, заразить вирусом СПИД. Помимо этого, он здраво рассудил, что раз уж ему предложили тысячу долларов за такой пустяк, как капелька крови, прядь волос и микроскопический клочок кожи, то на самом деле стоит этот пустяк намного дороже – насколько именно, он даже не представлял. Исходя из этих соображений, Игорь Иванович немедленно и в высшей степени решительно указал гостю на дверь. Но тот не спешил уходить, а пустился в объяснения, из которых следовало, что образцы нужны ему для проведения генетической экспертизы. Потомок, который в молодости был неразборчив в связях, тут же заподозрил, что кто-то мечтает навесить совершенно ему ненужное отцовство, и указал гостю на дверь еще решительнее, чем раньше.