Пржевальский - Ольга Владимировна Погодина

то вытягивалась фронтом в линию, то, наконец, летела углом, или разбивалась на другие меньшие стаи, которые вскоре опять соединялись с общей массой…

Вместе с тем начался настоящий валовой пролет уток, которые, за исключением клоктунов, появлялись до сих пор только отдельными небольшими стайками. Но теперь стадо за стадом, сотня за сотней, целые тысячи несутся к северу, останавливаясь для отдыха и продовольствия на Сунгаче, которая в буквальном смысле кишит и голенастыми птицами. День и ночь стоит здесь настоящий кагал от всевозможного крика, свиста и писка, среди которого нельзя разобрать отдельные голоса…»

Каждодневные охотничьи экскурсии, к восторгу охотника, теперь баснословно удачны, так как уток можно было настрелять сколько угодно. Случалось за одну охоту подстрелить 30–40 штук, так что недостатка в продовольствии у путешественников не было.

«Возвратясь с восходом солнца из засадки домой, мы пили чай, завтракали и тотчас же отправлялись на охоту вниз по Сунгаче. Часто, кроме одного двухствольного ружья, я брал с собой еще штуцер для стрельбы крупных и осторожных птиц, и хотя очень накладно было носить одно ружье в руках, а другое за спиной, но зато я мог стрелять всех и каждого, не заботясь о расстоянии.

Лишь только мы выходили из дома, как тотчас же начиналась стрельба и охота, об удаче которой в это время года нечего здесь и спрашивать. На каждой луже, на каждом шагу по берегу реки — везде встречаются стада уток, гусей, крохалей, бакланов, белых и серых цапель, реже лебеди, журавли и ибисы. Все это сидит, плавает, летает и очень мало заботится о присутствии охотника.

Выстрел за выстрелом гремит по реке, но ближайшие спугнутые стада тотчас же заменяются новыми, между тем как еще целые массы, не останавливаясь, несутся к северу, так что в хорошее утро слышен в воздухе только неумолкаемый крик на разные голоса и свист крыльев. Иногда среди этого хаоса вдруг раздается шум наподобие бури и, быстро оглянувшись кверху, видишь, как целое стадо уток, в несколько сот экземпляров, летевшее высоко, но вздумавшее присесть на Сунгачу, бросается, словно падающий камень, из-под облаков на поверхность воды.

Идя по берегу и беспрестанно стреляя то в лет, то в сидящих, мы с товарищем скоро набивали порядочное количество, и для того чтобы не таскать убитых понапрасну взад и вперед, обыкновенно оставляли их где-нибудь в заметном месте и брали уже на возвратном пути».

Мне кажется, читая эти восторженные строки дневников Пржевальского, каждый, кто когда-либо чувствовал азарт охоты, непременно вздохнет от того, что ему не довелось побывать в это время в этом месте.

По возвращении с охоты начиналась кропотливая работа по препарированию и выделке чучел, обычно до вечера. В сумерках охотники снова выходили пострелять, а с наступлением темноты возвращались домой, и Пржевальский принимался писать свои заметки, после чего, в 9–10 вечера, ложились спать.

«С приближением апреля весна начала, наконец, сильнее вступать в свои права, и несколько теплых дней, бывших в конце марта, окончательно распустили болота, на которых везде показались разливы. Сюда откочевали теперь все водные и голенастые птицы, так что по Сунгаче держится их очень немного и охота там кончилась. Зато везде на болотах стоит пир горой, и тысячи самых разнообразных голосов оживляют еще так недавно совершенно безмолвные равнины.

Громкий крик журавлей, кряканье уток, гоготанье гусей, свист куликов, песнь жаворонков, токанье тетеревов, писк чибисов — все это сливается в один общий, неясный шум, свидетельствующий о полном разгаре и приволье здешней весенней жизни.

Между тем валовой пролет уток и гусей, к которым теперь присоединились лебеди-шипуны (Cygnus olor), кроншнепы и большие крохали, усиливался с каждым днем, но особенно был велик в первых числах апреля.

Обыкновенно такой лет начинается с восходом солнца, всего сильнее бывает с 6–8 часов утра, а затем уменьшается и, наконец, вовсе прекращается около 11 часов дня. В это время пролетные стада садятся отдыхать где попало: на льду озера, на лужах, разливах, выжженных местах — словом, везде и всюду.

Однако, несмотря на всю усталость, эти стада не дремлют и ни в каком случае не прозевают опасности. Редко, редко, разве как-нибудь из сухой высокой травы, можно подкрасться, в особенности к большому стаду гусей, и счастливый выстрел вознаграждает тогда за трудности хождения по весенним разливам и ползание по густой траве.

Но вот солнце спускается к западу, и часов с четырех пополудни снова начинается лет, который продолжается уже до поздних сумерек. Тогда утомленные путники рассыпаются по речкам и разливам, проводя там ночь, а утром снова пускаются в путь, спеша без оглядки к обетованным местам, в которых будут выводить детей».

Такой валовой пролет птиц продолжался примерно до 8 апреля, хотя долго еще летели на север запоздалые стаи. Апрель на озере не принес южного тепла. Лед на Ханке еще нисколько не тронулся, так что по нему можно было совершенно безопасно ходить, а на берегу озера, куда зимой намело огромные сугробы, лежали их остатки толщиной в метр. После 10 апреля, как это и бывает в Сибири, резко потеплело, хотя ночами температура еще падала ниже нуля. Пржевальский наблюдает появление еще 21 вида птиц.

Но не одними птицами оживлялись сунгачинские равнины. С первых чисел апреля или даже с конца марта начался ход диких коз, которые ежегодно осенью и весной совершают периодические переселения из бассейна Уссури далее к югу и обратно.

Как страстный охотник мог упустить такой шанс?

«Добравшись сюда с большим трудом и устроив предварительно склад запасов как охотничьих, так и продовольственных, а потом выбрав место для засадки, с следующего же утра я приступал к самой охоте.

Бывало, еще совершенно темно, а я уже сижу в своей засадке и с нетерпением жду рассвета. Далеко впереди раздается изредка глухой, отрывистый голос козла самца или, как в Сибири его называют, гурана, а на ближайшем болоте, неумолкая, гукает выпь; все еще спит, и кругом полная тишина. Но лишь только станет заниматься заря и мало-помалу начнут просыпаться лесные и болотные птицы, каждая по-своему приветствуя наступление дня, как показывается первая коза или чаще целое стадо. Шагом или тихой рысью идет оно, беспрестанно останавливаясь, прислушиваясь и пощипывая траву.

Вот уже приблизилось шагов на двести… далеко, думаю я, и подпускаю еще ближе. Наконец, раздается выстрел и громким эхом, с различными перекатами, гремит в тишине раннего утра.

…Однако, несмотря на обилие промахов, мне случалось убивать за утро по три, даже по четыре козы, а один гольд[32], специально посвятивший себя этой охоте, убил на том же самом увале за все время хода,