Пржевальский - Ольга Владимировна Погодина

наполовину без сна, я сбивал пулями эти шишки, а затем на ночевке, сидя у костра, клал их в огонь и доставал орехи. Впоследствии я до того напрактиковался в щелкании этих последних, что, пожалуй, мог поспорить с любым сибиряком, который с измальства уже привыкает к подобной забаве {Во всей Сибири кедровые орехи составляют одно из главных лакомств простого люда, и часто собравшееся общество, за неимением интересных для сообщения предметов, проводит большую часть вечера молча, только пощелкивая орешки, которые и слывут в этих странах под метким названием „сибирского разговора“.}».

Миновав небольшие речки, 1 декабря экспедиция вышла к реке Та-Уху.

Тропинка, по которой шли путники, часто выходила на самый берег моря, где в тихих пустынных заливах путникам удавалось видеть китов, пускающих фонтаны. На песчаных, низменных берегах валялись кости и черепа этих великанов в обрамлении водорослей и раковин, среди которых попадались морские звезды и великолепного малинового цвета медузы. Отмели перемежались мысами, где над самой водой нависали высокие отвесные утесы, у изножья которых бились о берег холодные волны.

От реки Та-Уху до гавани Св. Ольги, на протяжении около 120 верст, лежало самое пустынное место всего морского побережья, начиная от залива Посьета. Только на одной реке Пхусун встретилось путникам китайское население (около двадцати фанз), а затем снова безлюдье. Даже серебряная руда, находящаяся, по слухам, в вершине реки Ванцин, не привлекала старателей в ее долину.

Все это время приходилось ночевать в лесу. Обычный день путешествия выглядел примерно так:

«Обыкновенно за час или полтора до заката солнца сильно уставшие ноги начинают громко напоминать, что время отдохнуть. Притом желудок также давно уже заявляет о своей пустоте, и все это настолько сильные побуждения, что мы начинаем выглядывать по сторонам дороги место, удобное для ночлега. Для этого обыкновенно избирается лесная лужайка на берегу какого-нибудь ручья, чтобы иметь под боком дрова, воду и пастбище для лошадей. В здешних местностях все это очень нетрудно отыскать: ручьи текут в каждой пади, и вода в них не хуже знаменитой невской, трава растет везде и всюду, а в лесу столько сухого валежника, что нетрудно добыть сколько угодно дров.

Выпадет, бывало, такое удобное место, хочется отдохнуть, соблазнителен и греющий костер на морозе, но солнце стоит еще высоко, целый час до заката, так что можно успеть сделать версты три — и с досадой идешь далее.

Тут мой юный спутник обыкновенно начинает ворчать: „Надо остановиться, сегодня и так уже много прошли, а тебе бы все больше да больше; другого такого места не будет, а здесь, посмотри, как хорошо“, и т. д. в этом роде. Большей частью я оставался глух ко всем подобным просьбам и увещаниям, но иногда соблазн был так велик, что по слабости, присущей в большей или меньшей степени каждому человеку, останавливался на ночлег ранее обыкновенного времени.

И как магически действует надежда! Уставшие солдаты и лошади идут молча, шаг за шагом, повесив головы, но лишь только я скажу: „Сейчас остановимся ночевать“, — все мигом ободрятся, даже кони пойдут скорее, завидя огонек, который мой товарищ уже успел разложить, уйдя вперед.

Пришли на место, остановились… Солдаты развьючивают лошадей и, привязав их за деревья, чтобы дать остынуть, рубят и таскают, пока светло, дрова на костер, который необходимо держать целую ночь, иначе нет возможности хотя сколько-нибудь заснуть на морозе. Тем временем я отправляюсь нарубить кинжалом веток или сухой травы, чтобы сидеть, по крайней мере, не на голом снегу, а товарищ варит кирпичный чай, вкусом и запахом мало чем отличающийся от настоя обыкновенного сена. Однако в это время и подобный согревающий напиток кажется слаще нектара олимпийского, в особенности если в приложение к нему жарятся на палочках тонко нарезанные куски козы или оленя.

Закусив немного, я достаю дневник и сажусь писать заметки дня, разогрев предварительно на огне замерзшие чернила {Я всегда предпочитал писать свои заметки чернилами, а не карандашом: последний скоро стирается, так что потом трудно, а иногда даже невозможно разобрать рукопись.}. Между тем солдаты уже натаскали дров, пустили на траву лошадей и варят для себя и для нас ужин. Часа через два все готово, дневник написан и мы ужинаем, чем случится: фазаном, убитым днем, куском козы или рыбы, а иногда и просто кашей из проса.

После ужина посидишь еще немного у костра, поболтаешь или погрызешь кедровых орехов, а затем укладываешься спать, конечно, не раздеваясь и только подостлав под себя побольше травы, а сверху укрывшись какой-нибудь шкурой, в которую закутаешься герметически. Но при всем том, несмотря даже на усталость, спишь далеко не спокойно, потому что со стороны, противоположной огню, ночной мороз сильно холодит бок и заставляет беспрестанно поворачиваться. Мои солдаты очень метко говорили, что в это время „с одной стороны — петровки {То-есть петров пост, который бывает в июне, следовательно, в период жаров.}, а с другой — рождество“.

Наконец, все уснули и кругом водворилась тишина… Только изредка трещит костер, фантастически освещающий своим пламенем окрестные деревья, да звенят бубенчики пасущихся невдалеке лошадей. Широким пологом раскинулось над нами небо, усеянное звездами, а луна сквозь ветви деревьев украдкою бросает свои бледные лучи и еще более дополняет впечатление оригинальной картины…

Часа за два до рассвета встают солдаты, собирают лошадей, дают им овес или ячмень, затем варят для себя и для нас завтрак. Когда последний готов, тогда поднимаемся и мы, часто дрожа от холода, как в лихорадке, но горячий чай хорошо и скоро согревает. Позавтракали, а еще только что начинает светать. Тогда я велю вьючить лошадей; сам же, по обыкновению, отправляюсь вперед, и только в полдень останавливаемся мы на полчаса, чтобы немного закусить и произвести метеорологические наблюдения».

К вечеру 7 декабря экспедиция вышла в гавань Св. Ольги, где Пржевальский расположился в доме начальника поста. После ночевок под открытым небом, на снегу и морозе, невыразимо отрадно было заснуть в теплой уютной комнате, предложенной радушным хозяином. Сильная усталость, в лохмотья изношенные сапоги, сбитые спины у четырех лошадей — все это красноречиво говорило в пользу того, чтобы прожить здесь хотя с неделю, отдохнуть и починиться, променять сбитых лошадей на здоровых, и подготовиться к дальнейшему пути. Кроме того, Пржевальский должен был переписать крестьян в окрестных деревнях и исполнить некоторые служебные поручения в самом посту.

Этот пост, включавший церковь, двенадцать жилых домов и два казенных магазина, был расположен в вершине бухты Тихая Пристань, составляющей часть гавани Св. Ольги. Сама по себе гавань была непригодна для стоянки судов, но эта бухта,