Записки профессора - Юрий Петров

Отмечу ещё раз, что такой истинно научной и товарищеской обстановки и таких хороших людей, как в ЛОМИ, я уже позже не встречал. Это говорит о том, какими хорошими могут быть люди, если они попадают в нормальную обстановку научной работы, а обстановка в ЛОМИ была не идеальной, а просто нормальной, без склок (по крайней мере в области науки), и этого уже было достаточно для хорошей жизни и очень успешной работы. Годы, проведённые в ЛОМИ, я вспоминаю как лучшие годы моей жизни. Отмечу ещё, что потом, после кончины Г. И. Петрашень, когда в ЛОМИ пришёл новый директор, всё изменилось: ЛОМИ стал обычным институтом Академии наук, с обычной для большинства её институтов бюрократией. Исключением из правил ЛОМИ быть перестал.

Ко времени работы в ЛОМИ относится и моё вмешательство в общественную жизнь, в защиту моего коллеги К. В 1958 году я был избран членом бюро комсомольской организации ЛОМИ и сразу узнал, что неделю назад у нашего комсомольца К., научного сотрудника ЛОМИ, в райкоме комсомола был отобран комсомольский билет – не только без решения нашего комсомольского собрания, но даже без уведомления нас. Я заинтересовался, расспросил К. Оказывается, он бывал несколько раз на квартире своего знакомого Револьта Пименова, которого потом вызывали в КГБ, в чём-то обвинили, и в конечном счёте засадили в тюрьму. Много лет спустя, в 1990 году, Р. Пименов стал народным депутатом Верховного Совета России, а в 1991 году – скоропостижно скончался. Но это было много лет спустя, а тогда нашего коллегу К. вызвали в райком комсомола, поругали за то, что он «связан с идеологически вредным» человеком (Р. Пименовым), и велели отдать комсомольский билет. Он отдал, и ему объявили, что он исключён из комсомола. Мне это не понравилось. Право организации самой – и только самой – решать вопрос об исключении своего члена казалось мне основой любой демократии, любой нормальной – а не рабской – жизни. Быть рабом не хотелось. Тогдашний устав ВЛКСМ был на нашей стороне, я решил дать бой и защитить К. от «волчьего билета» (исключение из комсомола в те годы было ему равносильно). Я позвонил в райком комсомола: «Мы считаем исключение К. незаконным, противоречащим Уставу ВЛКСМ, и настаиваем на том, чтобы вы вернули ему комсомольский билет. Комсомольские взносы в райком мы можем нести только от всей организации. Пока не вернёте билет К. – взносов не будет». Это был правильный ход, поскольку без задержки взносов райком и разговаривать бы со мной не стал, но за сумму взносов они отчитывались, и поэтому реакция была мгновенной. Уже через час ко мне прибежала представительница райкома – благо райком был почти напротив нас. «Мы исключили К. в соответствии с уставом ВЛКСМ. У райкома есть такое право!» Я протянул ей устав ВЛКСМ: «Покажите мне, где, в каком месте устава это сказано?» Она растерянно полистала устав, не нашла ничего и упорхнула, сказав на прощанье: «Я доложу в райкоме».

На следующий день пришла сама первый секретарь райкома. Эта уже устав знала. «Мы исключили К. не в соответствии с буквой устава, а в соответствии с его духом», – заявила она.

Я: «Не могу согласиться с таким противопоставлением буквы и духа. Скажите, в чём виновен К.?»

Она: «Он распространял контрреволюционные листовки».

Я: «Хорошо, принесите эти листовки в наше комсомольское собрание и покажите их. Если они контрреволюционные, мы исключим К. немедленно. Но – принесите листовки».

Она (после недолгой заминки): «Листовок не было».

Я: «А что было?»

Она: «Они распространяли не листовки, а рукописный журнал».

Я: «Контрреволюционный?»

Она: «Нет, журнал был математический. Но согласитесь, ведь математический журнал мог перерасти в контрреволюционный».

Я: «Нет, не соглашусь. Раз у вас нет ничего против К. кроме рукописного математического журнала, вам придётся вернуть ему комсомольский билет. Так требует устав ВЛКСМ».

Она: «Вы что, не верите органам КГБ? Они сказали нам, что листовки были».

Я: «Мы верим органам КГБ, но ещё больше верим собственным глазам. Принесите листовки. Не увидев их, мы К. не исключим».

Коллегу К. мне удалось тогда отстоять. Билет ему вернули, а через год он вышел из комсомола спокойно, по возрасту, без «волчьего билета», а исключение из комсомола могло стать в те годы «волчьим билетом» на всю жизнь. Но уже через год вышел новый устав ВЛКСМ, где было записано право райкома ВЛКСМ исключать помимо первичной организации. Был ли этот пункт в новом уставе принят именно после моего разговора с первым секретарём райкома, или было много подобных случаев, и мой был лишь одним из многих, этого я не знаю. Однако совершенно ясно, что бюрократия поняла, как опасно оставлять в руках рядовых комсомольцев такое оружие, как их суверенное право решать вопрос о членстве своего товарища. А ведь только опираясь на это оружие, я мог так твёрдо говорить с райкомом. Бюрократия сумела лишить комсомольцев этого оружия, изменив устав ВЛКСМ. Так закончился мой «бой против бюрократии». Первый раунд удалось выиграть, конкретного человека удалось отстоять. Но затем был изменён устав ВЛКСМ, оружие из наших рук было выбито. Ну, а к чему все это в дальнейшем привело – это хорошо известно.

С 1960 г. я уже не работал над вычислительной техникой, но, чтобы не прерывать изложения, расскажу о дальнейшей судьбе нашей настольной вычислительной машины. В конце 1959 года у нашей группы на столе стоял уже исправно работающий макет машины, названный нами «Нева», и начались поиски завода, который бы принял машину к серийному изготовлению. Это оказалось очень не лёгким делом. Хорошо помню свой разговор с директором одного из заводов: «Нет, не возьмусь за освоение выпуска вашей машины. Она – слишком маленькая. Это – не «рапортоёмкая» продукция. Вот если бы машина была бы большая, а лучше – гигантская, тогда возможны премии и награды. А ваша машина – нет, она не «рапортоёмкая», наград не принесёт, я её не возьму».

Мы обратились к директору другого завода. Тот ответил подробнее и более обоснованно: «Я вообще не берусь никогда за освоение и выпуск новых машин. Ведь это – много работы и много риска. Ведь новая машина может «не пойти», может оказаться неудачной. Тогда мне будет нагоняй. А в лучшем случае, если машина окажется хорошей и удачной, то мне всё равно нужно затратить много труда, а что будет в результате? Мизерная премия от Министерства – и всё. Она далеко не окупит моих трудов. Теперь Вы понимаете, почему и я, и другие директора будем обеими руками отказываться от вашей машины».

Я спрашиваю директора: «А как же за рубежом? Ведь там охотно берутся за освоение и выпуск новых машин. Почему у нас всё наоборот? В чём причины?» Директор: «Причина простая. За рубежом если владелец фирмы или её исполнительный директор возьмутся за освоение новой машины и она окажется удачной, то и владелец, и директор получают огромные деньги, которые сразу переводят их в другое социальное состояние, и хватает им этих денег на много лет, а то и на всю жизнь. При таком крупном вознаграждении за освоение нового они готовы и потрудиться не жалея сил, и рискнуть. А у нас, в СССР, и труд и риск не вознаграждаются сколько-нибудь заметно, поэтому наши директора бегут от всего нового, как от чумы, и я бегу тоже».