Записки профессора - Юрий Петров

Таким образом, за три года, проведённых в ЛОМИ, с весны 1957 года по весну 1960 года, удалось сделать очень много: придумать и изготовить настольную вычислительную машину, защитить диссертацию, найти законы оптимального управления, сделать устройство, воссоздающее условный рефлекс. А в основе успеха лежали те хорошие, товарищеские отношения, которые сложились в ЛОМИ и которые воспитывались и укреплялись его тогдашним директором Георгием Ивановичем Петрашень. Он правильно уловил, что интриги и склоки зарождаются прежде всего в среде административного персонала, и сократил его до минимума. На институт, где работали примерно 300 человек, был один заместитель директора по хозяйственной части, один инспектор по кадрам – и всё. Бухгалтерии не было – мы пользовались бухгалтерией управления Ленинградского отделения Академии наук, но она была далеко от нас и в интриги не входила. В результате в институте укрепилась удивительно дружеская, товарищеская обстановка, и среди нас – молодых инженеров, и среди нашего руководства, в котором мы видели не начальство, а старших товарищей. Никакого подхалимажа, подобострастия; только взаимное уважение и товарищество, которое особенно ярко проявлялось на весёлых и остроумных вечеринках, со стихами и танцами, которое устраивались в ЛОМИ очень часто и на которых наше руководство веселилось вместе с нами. А как работали! Вычислительная техника переживала тогда период становления, работа над нею была романтической, но трудной, вычислительные машины были сложны и капризны, наладка их требовала полного напряжения сил, работы «на пределе возможного». Помню, с каким энтузиазмом и с каким напряжением работавшая рядом с нами группа инженеров несколько месяцев налаживала одну из первых больших вычислительных машин на электронных лампах. В тот день, когда после нескольких месяцев напряжённой работы машина, наконец, заработала, группа собралась вечером у своего руководителя – Сергея Ивановича, отпраздновали, выпили немного коньяку. Радостно возбуждённый Сергей Иванович долго не мог уснуть и принял таблетку снотворного. Переутомлённый организм отреагировал неожиданно – глубочайшим сном, который невозможно было прервать несколько суток. За это время развилось воспаление лёгких, и Сергей Иванович умер, не просыпаясь. Ему не исполнилось и 33 лет. Помню его похороны. Мы, его товарищи, потрясённые стояли у гроба. Нашему делу, машинам, которые мы создавали, Сергей Иванович принёс в жертву свою жизнь.

Потом вычислительные машины развивались, совершенствовались. Они стали привычными, надёжными, послушными. Но был у них романтический период, у которого были свои подвижники и свои жертвы, о некоторых из них я рассказал.

Мне посчастливилось провести первые годы своей научной работы в изумительном, редком, очень дружном коллективе ЛОМИ. Точнее, это я потом понял, что тогдашнее ЛОМИ – это редкое исключение, а тогда мне по своей неопытности и наивности казалось, что в науке везде так, и это ложное впечатление послужило причиной многих ошибок, которые я потом сделал.

Руководил нашей группой и всем вычислительным бюро, как я уже говорил, Николай Николаевич Поснов – человек очень мягкого, поддающегося внешним влияниям характера. Директор – Г. И. Петрашень – создал в институте товарищескую обстановку, Николай Николаевич был слепком с этой обстановки, и наша группа жила с ним душа в душу. Мы знали и о его семье, знали как он любил жену и маленькую дочку. Но вот на базе вычислительного бюро ЛОМИ решили создать большой совместный Вычислительный центр Академии наук и ленинградского совнархоза, а Николая Николаевича назначили его начальником. Началось строительство, получение больших вычислительных машин, их наладка. Н. Н. Поснов вышел из подчинения директору ЛОМИ Петрашеню и попал в тесный контакт с совсем другим кругом людей – директорами строительных трестов, директорами предприятий, поставляющих вычислительные машины, директорами предприятий, заказывающих нам вычисления и т. п. Вступив с ними в тесный контакт – а это были совсем другие люди, диаметрально противоположные директору ЛОМИ Петрашеню, Н. Н. Поснов стал меняться прямо у нас на глазах. Исчезло товарищеское отношение, появились амбиции, начальственный голос, отрывочные команды. Мало того, что изменилось его отношение к нам, к подчинённым, изменилось и его отношение к собственной семье. Он разошёлся с женой, которую ранее так искренне любил, женился на другой женщине, уже из нового круга его общения. Новая жена отметила своё появление на территории нашего Вычислительного центра тем, что устроила нагоняй заместителю Н. Н. Поснова: «Почему машина директора не была подана утром к моей квартире? Я ведь должна съездить на рынок!» Причём все эти изменения произошли с Н. Н. очень быстро, всего за один год. И уж если изменилось его отношение к семье, то не могло не измениться и его отношение ко мне. Мою группу, занимающуюся тогда усовершенствованием устройств, реализующих условные рефлексы, он распустил, меня «бросил» на проектирование энергопитания большой электронной машины. Это направление работ было для меня совсем не интересно, я обиделся. К этому добавилось желание заняться оптимальным управлением, и я покинул ЛОМИ, перешёл в Институт электромеханики, благо он был расположен совсем рядом – на другом этаже того же здания, на углу Фонтанки и Невского проспекта. Решение это, безусловно, было ошибкой. Такого коллектива, как в ЛОМИ, мне уже потом не удалось найти, а Н. Н. Поснова и его странные выходки надо было, наверное, просто терпеливо переждать. Тем более, что директором Вычислительного центра он был недолго – ему, с его мягким характером, невозможно было ужиться в новой среде, среди «хищных волков», всех этих директоров предприятий, строительных трестов и т. п., с которыми ему теперь пришлось иметь дело. Менее, чем через год его уже «съели», нашли «провинность», сняли с директорского поста, и ему даже пришлось уехать из Ленинграда в Минск. Но это уже было после моего ухода из ЛОМИ. Я встретился с Николаем Николаевичем через 15 лет. Он преподавал в Минском университете, но когда я спросил о его научной работе, то он только замахал руками: «Сейчас меня интересует только мой дачный участок, мой сад и яблоки, а наука меня уже не интересует совсем». Так меняются люди.

Отмечу ещё раз, что такой истинно научной и товарищеской обстановки и таких хороших людей, как в ЛОМИ, я уже позже не встречал. Это говорит о том, какими хорошими могут быть люди, если они попадают в нормальную обстановку научной работы, а обстановка в ЛОМИ была не идеальной, а просто нормальной, без склок (по крайней мере в области науки), и этого уже было достаточно для хорошей жизни и очень успешной работы. Годы, проведённые в ЛОМИ, я вспоминаю как лучшие годы моей жизни. Отмечу ещё, что потом, после кончины Г. И. Петрашень, когда в ЛОМИ пришёл новый директор, всё изменилось: ЛОМИ стал обычным институтом Академии наук, с обычной для большинства её институтов бюрократией. Исключением из правил ЛОМИ быть перестал.