Расставание с дьяволом - Дарья Вершиннина

Ну и ладно. Рано или поздно я все равно усну, и уж тогда-то мы поговорим.

Звонок в дверь.

Господи, опять! В этот раз я уже смеюсь. Пусть в этот раз меня ждет что-то приятное.

В дверной глазок я увидела игрушечный глаз и какую-то однотонную поверхность песочного цвета.

– Соня, это я, Михаил Федорович! Открывай!

Однако здравствуйте. Паша. Я открыла дверь, и сначала в нее «зашел» мой медведь. Бывший выглядывал из-за его уха.

– Привет, Паш! Давно не виделись, аж с утра…

– Салют! Ты о чем вообще? Мы же неделю назад на остановке расстались, так и не пересекались больше.

Что ж, по крайней мере, в Паше уже нет демона. Отлично.

– Да это я шучу. А ты как меня нашел вообще?

– Ты же рассказывала, что раньше жила рядом со своим колледжем. И даже дом показывала. Я спросил пожилого мужчину во дворе, где здесь квартира генерала Белова, и он сказал, что в этом подъезде нужно подняться на четвертый этаж. Ну, а тут я просто позвонил в первую дверь, и ты открыла.

– Но я же не говорила, что буду здесь.

– Мне показалось, что если ты из гордости не захочешь жить на нашей съемной, то вернешься к бабушке. Не у Коли же тебе жить, в конце концов? Это уже было бы вне всяких границ.

– Ну да, ты прав…

– Не пригласишь?

– Ой, прости! Разувайся, проходи.

Мы занесли Михаила Федоровича и чемодан с одеждой в мою комнату, а потом я проводила Пашу на кухню. Наверное, он больше привык к такой обстановке, чем к реалиям нашей квартиры. Пусть мы и навели там какой-никакой уют.

– Я подумал, что Михаил Федорович все-таки должен остаться у тебя. Помню, как ты ему обрадовалась в тот день. Да и что бы мне еще с ним делать?

– Ну да…

– Слушай, а ты классно сделала перестановку.

– Я?

– Ну, не я же книжные шкафы таскал.

– Да, точно, спасибо.

– Ты какая-то рассеянная сегодня, – сказал Паша, подходя к холодильнику. Я стою на входе в комнату и наблюдаю за ним, как за призраком. – Да ладно тебе, не чужие люди! И спасибо, что занималась всем по дому. Даже шкафы таскала, кошмар.

– Да… не за что. А тебе не кажется странным, что мы так свободно общаемся?

– Ты-то пока не очень свободно, ma chère Софи, – со смехом ответил мой бывший, а потом заглянул в холодильник и с разочарованием его закрыл. Он уселся за стол, приглашая меня к нему присоединиться. Будто это не он здесь гость. Очаровательная непосредственность! – А чего здесь странного? Мне бы хотелось, чтобы мы расстались друзьями. Мало ли как между нами все сложилось. Но я всегда восхищался и буду тобой восхищаться. Ну, знаешь, как танцор танцором.

– Правда?

– Правда. – Паша взял паузу. – Ты ведь такая пластичная, правдивая, настоящая в танце. Будто не просто исполняешь одно движение за другим, а проживаешь их. И при этом ты устанавливаешь связь со зрителем, рассказываешь ему о чем-то важном. Даже если это просто о том, чтобы замечать красоту и абстрагироваться от лишнего. Поэтому твои танцы завораживают. И особенно я уважаю тебя за трудолюбие, которым не обладаю сам.

– Боже, Паша… спасибо тебе большое. Ты никогда мне такого не говорил.

– Наверное, просто был зациклен на себе.

– И знаешь, я не думаю, что ты не трудолюбив. Ты же столько впахивал в хореографическом колледже…

– Какое там! Никто, кроме родителей, не знает, но балет – это просто моя каторга, и я никогда не делал больше того минимума, который от меня требовали. После совершеннолетия я компенсировал это батрачество с друзьями в баре, а до этого нам покупали алкашку старшие товарищи. Я здоров как бык, так что по мне не видно, как много я выпил за последние года три. Да и напитки употреблял качественные.

– А я не замечала, чтобы ты приходил пьяным.

– Это потому, что я умею пить. Да и вообще, ты многое не замечала. – Паша улыбается, и мне начинает казаться, что он помнит что-то из нашего недавнего разговора. Но это только кажется.

– Паш, а почему ты не рассказывал, что так несчастен?

– Не поверишь, но у меня есть совесть. Родители обеспечивают меня всем. Чего жаловаться? Да и стыдно было, что я, здоровый лоб, предпочитаю идти на поводу у le maman и заниматься нелюбимым делом, потому что не могу пойти на бунт из страха потерять финансовое обеспечение. Это же мне еще и работать пришлось бы! А что я умею, кроме ненавистного балета? Не все такие смелые, как ты. Это еще одна причина, по которой я тебя уважаю.

– Может, в тебе проснется трудолюбие, когда ты найдешь дело по душе? – C этими словами я потянулась к полке с запасами, а Паша так заерзал на стуле, будто ему не терпится, и хочется, и колется что-то сказать.

– Ай, ладно. Не планировал никому говорить раньше времени, но я наконец-то понял, чем хочу заниматься! Кроме тебя об этом знает только папа. Оказывается, до этого он не помогал мне сбежать из хореографического, потому что ждал, когда я сам проявлю инициативу! Как мужчина, понимаешь?

– Понимаю-понимаю. Так и отучился пять классов да три курса. А что за дело-то? Чем ты хочешь заниматься? – Я положила на стол пакет с овсяным печеньем и стала набирать воду в чайник.

– Уж прости, начну издалека. Ты никогда не читала об экспериментах по депривации сна? – Тут я замираю с полным чайником в руке и стараюсь, чтобы глаза лезли на лоб в пределах разумного. – Депривация – значит отсутствие. Я просто нашел у себя в телефоне заметку с этой фразой, «депривация сна», и сразу стал искать информацию по этой теме. Не помню, как писал это, наверное, наткнулся на эти слова в полудреме и на автомате записал, чтобы потом забить их в поисковик. Что я, собственно, и сделал. Оказалось, что первые такие эксперименты в тысяча восемьсот восемьдесят четвертом провела Мария Манасеина, российский биохимик и сомнолог. Она лишила сна десять щенков в возрасте от двух до четырех месяцев и выяснила, что сон важнее пищи. От голода щенки умирали в течение двадцати – двадцати пяти дней, а от отсутствия сна – не позже чем через пять суток. А мировой рекорд по отсутствию сна поставил студент Рэнди Гарднер. Он не готовился к экзамену и не пустился в безудержное веселье, а просто проверял, сколько продержится без сна. Ради науки, конечно: за студентом наблюдал профессор Вильям Демента. Это был тысяча девятьсот шестьдесят четвертый год. Тогда Рэнди установил мировой рекорд, проведя без сна одиннадцать дней и двадцать пять минут.

– Ничегошеньки себе. Почти две недели!

– Возможно, самые тяжелые в жизни бедного Рэнди. – Паша редко проявляет сочувствие к особям своего пола, но этот случай стал исключением. – К исходу эксперимента парень находился в состоянии психоза, страдал галлюцинациями и не помнил своего имени. Правда, после суток сна он пришел в норму.

– А со временем никакие последствия не вылезли?

– Нет. Но провести столько суток без сна, измотать свое тело и психику в любом случае мало удовольствия. – Фух. Значит, двое суток без сна Паше тоже не нанесли сильного вреда. Особенно если учесть, что сейчас он снова выглядит на все сто. И заодно так загорелся новой темой, что превратился в ходячую энциклопедию.

– А ты сам над собой такие эксперименты никогда не ставил?

– Что ты! Сама знаешь, в нашей среде имеет место культ тела и здоровья.

– Поэтому ты с друзьями еще до совершеннолетия стремился походить на древнегреческих богов.

– Точно!

– Типа Диониса.

– А я уж надеялся, что ты сравнишь меня с Аполлоном. – Паша подмигнул мне без тени стыда. А ведь действительно похож на Аполлона, чертяка! Добровольно-принудительные занятия физической культурой не прошли даром, да и природное обаяние никуда не спрячешь.

– И как эксперименты по депривации сна связаны с тем, чем ты хочешь заниматься? – Чайник закипел.

Глава 26

– Понимаешь, те исследования нашей соотечественницы можно считать первыми шагами в сомнологии! Я хочу помогать людям, у которых проблемы со сном.

– А где учат на сомнологов?

– Проблема в том, что в вузах этой специальности нет. Но я уже продумал свою «дорожную карту». Для начала окончу онлайн-курс на базе своего среднего