Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [с иллюстрациями] [Странный человек + Гром победы, раздавайся] - Борис Акунин

— Это хорошо. Повышает боевой дух. И плохо — противник насторожился. Удесятерит разведывательную активность. Учитывая ограниченность имеющихся в моем распоряжении ресурсов, главную ставку я делаю на фактор внезапности…

Подполковник понял, что беседа дошла до главного, подобрался.

— Все предыдущие попытки наступления проваливались из-за того, что противник заранее знал направление наших ударов. Если и в этот раз не удастся соблюсти секретность, нас разобьют. Положу сотни тысяч людей, а результата не добьюсь.

«Старик» говорил очень спокойно, тихо. У него была репутация сухаря, человека холодного и резкого. Штабные леденели под взглядом его медленных голубых глаз. Уважать уважали, но не любили. Гневаясь, генерал никогда не кричал — наоборот, понижал голос. Говорили, что и с высочайшим начальством он не церемонничает.

— Ваше управление должно обеспечить подготовке идеальное прикрытие.

Он приподнял брови, позволяя задать вопрос.

— Ваше высокопревосходительство, после того как меня… перевели сюда из Петрограда, — не совсем ловко выразился Козловский, имея в виду кадровую чехарду, случившуюся зимой после смены руководства контрразведки, — я сумел перетянуть на наш фронт лучших своих сотрудников. Уверен, что мы справимся с любой задачей. Однако я должен хорошо понимать ее конкретное содержание.

— Разумеется.

Главком встал и подошел к карте. Раздвинул занавески.

С изумлением князь увидел, что красных флажков, которыми обозначается направление ударов, что-то слишком много.

— Завтра начинается подготовка на 25 участках моего тысячеверстного фронта. Инженерно-саперные работы, движение войск, всевозможная активность. Цель сей суеты — сбить противника с толку. Гетцендорф не будет знать, к какой точке ему стягивать резервы. Этого пока никто кроме меня не знает. — «Старик» вздохнул. Ткнул указкой в один из флажков и неохотно проскрипел. — Участок номер 12. Мы ударим здесь. Теперь это известно двоим: мне и вам. Завтра я посвящу в тайну начальника штаба и четырех генералов, которые возглавят прорыв. Дальнейшее расширение круга посвященных не предусмотрено. Вплоть до дня «Минус Два».

Козловский сделал движение — чуть приподнялся. Это означало: не понял?

— День «Минус Два» — 48 часов до начала наступления. Время, необходимое для размещения на огневых позициях тяжелой артиллерии и переброски подкреплений на передовую. За двое суток австрийцы, даже зная, откуда мы ударим, серьезных резервов подтянуть все равно не успеют. Теперь ваша задача ясна?

— Так точно. Отвести подозрение от участка 12.

— Но учтите: ваши люди не должны проявлять там никакой подозрительной активности. Нельзя резко увеличивать личный состав. Привлечение кадров со стороны может быть лишь самое минимальное, не бросающееся в глаза. Вам самому там появляться не следует. Разве что очень коротко, для видимости, как бы с обычной инспекцией. Понимаю, что все эти ограничения усложняют вашу работу. Однако у противника прекрасно налажена разведка во фронтовой полосе и в нашем ближнем тылу. Малейшая неосторожность чревата катастрофой.

Уяснив задачу, князь дальше слушал вполуха. Про австрийскую разведку и меры маскировки он, слава Богу, знал побольше его высокопревосходительства и уже начал прикидывать, как все устроить и кому поручить.

В дверь постучали. Заглянул старший адъютант, немолодой полковник.

— Ваше высокопревосходительство, вы велели предупредить…

Генерал досадливо скривил губы.

— Уже здесь? Ее императорское величество пожаловали. Пожелали оказать честь личным посещением.

Князь почтительно склонил голову. О приезде ее величества он, разумеется, знал. Царица объезжала эвакогоспитали на собственном санитарном поезде. Неудивительно, что изволила посетить и Главюгзапа.

— Как не вовремя! Мы с вами не закончили. — «Старик» показал в дальний угол. — Встаньте вон там. Долго это не продлится.

Высочайшее посещение

С тех пор, как государь, следуя голосу сердца и своему Божественному предназначению, лично возглавил обескровленную армию державы и перенес резиденцию в Могилев, управлением огромной империей занималась царица. Ей делали доклады руководители гражданских ведомств и губернаторы. Организацией тыла тоже ведала она. Все эти многотрудные обязанности ее величество исполняла старательно, с истинно немецким прилежанием и истинно православной верой в Промысел Господний, но по-настоящему государыне давало отраду лишь попечение над ранеными воинами.

Еще в начале войны она и ее старшие дочери прошли курс медицинского обучения и работали сестрами милосердия, не страшась крови и грязи. Лечебные учреждения, созданные императрицей, почитались образцовыми. И теперь, когда царица чувствовала, что изнемогает под бременем государственных забот, единственный отпуск, который она себе позволяла, заключался в инспекционных поездках по фронтовым госпиталям.

Всякую другую монархиню, столь самоотверженно трудящуюся ради отчизны, в народе бы боготворили. Но у ее величества не было дара вызывать любовь подданных. Все ее поступки истолковывались превратно, в самом благородном деянии видели лишь позу и фальшь.

Подполковник Козловский никогда не наблюдал императрицу вблизи, даже когда служил в гвардейской кавалерии. Поэтому, забравшись в угол кабинета и постаравшись слиться со шторой, он воззрился на открытую дверь с любопытством.

Послышался сдержанный гул голосов. Летящим шагом, который должен был знаменовать решительность и целеустремленность, вошла государыня. Она была в наряде милосердной сестры, с большим, но очень простым медным крестом на груди.

Главком склонил голову. Козловский вытянулся и спрятал палку, чтоб не бросалась в глаза. Он стеснялся своей хромоты.

Впрочем, августейшая особа в его сторону не посмотрела.

— Здравствуйте, милый, здравствуйте, — сказала она генералу с легким акцентом, но с совершенно русскими интонациями. — Ну что вы…

Это она не позволила поцеловать себе пальцы — взяла главкома обеими руками за кисть и прижала ее к своему сердцу.

— Знаю, всё знаю. Великую на себя ношу взвалили, храни и оберегай вас Господь!

Притянула плохо гнущегося генерала к себе, поцеловала в лоб.

«Зачем уж так-то?» — подумал подполковник. И заключил: «Хочет быть душевной, по-русски. Старается». И стало ему вдруг жалко повелительницу империи.

«Старик», деревянная душа, ни польщенным, ни растроганным не выглядел. Мог бы хоть видимость изобразить, из уважения к сану и полу. А он:

— Ваше величество, стоило ли утруждаться. Я бы сам явился к вам в вагон. Вот только дела срочные завершил бы…

В дверях и коридоре стояла многочисленная свита: военные в больших чинах, какие-то штатские господа, дамы.

— Дорогой вы мой, разве сейчас до церемоний? — сердечно молвила императрица. — Ну рассказывайте, что у вас происходит? Что наступление?

Обернувшись, она подала знак, и сопровождающие попятились. Адъютант снаружи прикрыл дверь.

— Я молюсь за успех вашего великого начинания денно и нощно! Как движется дело?

— Готовлюсь, ваше величество, — коротко ответил генерал.

Царица увидела карту с флажками. Подошла.

— Куда ударите? На Львов? На Перемышль?

Главнокомандующий изобразил простодушие — эта мина на его надменном лице выглядела крайне неубедительно.

— Пока еще не определился. Вот, сами изволите видеть: веду разведку на двадцати пяти участках.

Козловский не поверил собственным ушам. Лгать государыне? Невообразимо!

— А когда решите?

— За 48 часов до начала операции, — сказал он твердо и не отвел глаз от ее пристального взгляда.

После некоторого замешательства она спросила:

— Разве так бывает? Вы, верно, к чему-то все-таки склоняетесь?

— То к одному, ваше величество, то к другому.

Ее величество вспыхнула. На бледных щеках проступили красноватые пятна. С лица сползло выражение сердечности, и оно сразу стало более естественным. Неприязненно, с горькой обидой царица смотрела на полководца. Козловский переступил с ноги на ногу, ему хотелось провалиться сквозь землю, только бы не присутствовать при затянувшейся мучительной паузе.

Движение привлекло внимание императрицы. Она взглянула на незнакомого офицера. Он щелкнул каблуками — кивнула. Представлять подчиненного главком не стал, ибо невелика птица.

— Всеподданнейше признателен за высокую честь, — сказал Старик тоном, означавшим: шли бы вы с Богом, ваше величество, мешаете работать.

Князь снова поежился. А императрица — вот что значит выдержка и королевское воспитание — улыбнулась грустно и снисходительно. «Знаю, что меня не любят, — значила улыбка, — но Господь вам всем судья».