Ночной нарушитель - Валерий Дмитриевич Поволяев

Где-то рядом с парой Коряков-Лебеденко работали люди, работали собаки, но они были невидимы и неслышимы, они даже не ощущались, но они были, они также упрямо искали нарушителя и, несмотря на бесовские потуги пурги, фиксировали каждую зацепку, каждый малый след, попадавшиеся им на глаза – делали все, чтобы найти человека.

Коряков проверил край контрольно-следовой полосы, в двух местах выходил за пределы ее, углублялся в снег, погружался в него почти по горло, потом возвращался назад и отрицательно мотал толовой:

– Не то… все не то.

Еще в одном месте он также совершил бросок в сторону и очень скоро вернулся, отстегнул от пояса прочный капроновый шнур, дал один конец напарнику, второй зацепил себе за ремень, проверил, надежно ли защелкнулся карабин.

– Петро, подстрахуй… Без страховки не обойтись.

Лебеденко сел на снег, всадил каблуки высоких шнурованных теплых ботинок в закраину полосы, уперся в нее.

– Все, можно идти, товарищ лейтенант.

– Я пошел, – Коряков, увидев, что Найда пристроилась к ноге хозяина, плоско легла рядом, улыбнулся понимающе, в тот же миг сверху свалилась целая копна снега, накрыла напарника вместе с собакой, и они исчезли. Лишь серая шевелящаяся гора возникла на их месте. Коряков не стал ждать, когда напарник раскопается, двинулся по пробитому следу, потом остановился, посветил фонарем напарнику, Лебеденко посветил из снега ответно, и лейтенант, успокоившись, стал продвигаться дальше. Он шел, ставя подошвы ботинок перпендикулярно ходу, чтобы не сорваться вниз, на лед реки, когда поперек – лучше бывает зацеп, – дошел до края своего следа, огляделся, потом развернулся другой стороной, также огляделся.

Следы, обнаруженные раньше, ни к чему не привели. Коряков привык доверять не только тому, что видит, неким зримым фактам, совершенно неоспоримым, но и чутью. Если у человека есть собачье чутье, то эта штука такая же неоспоримая, как и зримый след. Коряков считал, что чутье у него – собачье. А чутье подсказывало ему, что сейчас он находится на верном пути.

Он прошел еще два метра, аккуратно ставя ногу к ноге, и по грудь погрузился в снег, замер, ожидая, что снег сейчас посыплется вниз. Не посыпался. Коряков перевел дыхание, сделал еще один крохотный шажок и погрузился в снег по горло.

Выждав несколько секунд – непонятно было, как поведет себя снег, он попробовал одной ногой, – словно бы зависшей над неким колодцем, – ощупать дно: что там?

Похоже было, что ноге не на что опереться, лейтенант, будто бы замер над бездной – ничего под ногою не было. Он сделал рукой легкое движение, подавая команду напарнику, но веревка продолжала оставаться неподвижной – в густых космах пурги ничего не было видно. Коряков дернул за конец веревки дважды. На этот раз до Лебеденко дошло, он все понял и потянул веревку с лейтенантом к себе.

– Хорошо… Очень хорошо, – пробормотал Коряков. Ветер буквально срезал слова у него с губ. Коряков не услышал самого себя и с досадою поморщился.

Оттянувшись назад на метр, Коряков вновь дернул веревку:

– Стоп!

Надо было замереть на несколько мгновений, послушать пространство, понять, что происходит вокруг и под ногами – уходит из-под них снег в преисподнюю или нет?

Не уходит. Почва под ногами была твердой. Коряков потыкал несколько раз носком ботинка, потом также несколько раз надавил пяткой и облегченно перевел дух.

1 января. Контрольно-следовая полоса. 2 час. 42 мин. ночи

Удачливый Ли открыл глаза. Ему показалось, что где-то над головой, совсем недалеко, он услышал тихий скребущий звук, словно бы мыши проедали в твердом снежном покрове дыры.

– Хэ-э-э-э! – пробовал кричать Ли, но захлебнулся собственным дыханием, подавился твердым комком, сбившимся у него во рту, что-то сильное, жесткое, загнало ему дыхание назад в глотку и он вновь потерял сознание.

Очнулся через несколько мгновений, вяло поводил головой из стороны в сторону, напрягся, пытаясь понять, слышен скрип мышей, грызущих снег, или нет?

Скрип был слышен, слабенький, далекий, пресекающийся. Но главное было не это, главное, что Удачливый Ли слышит его, знает, из какого угла воющего враждебного пространства он раздается. Это вселяло надежду.

– Хэ-э-э-э! – вновь засипел Удачливый Ли. – Я здесь! – Горло ему сжала боль, красные и оранжевые круги, плававшие перед глазами, сгустились, сделались яркими. – Я здесь! – просипел Ли и в следующий миг отключился вновь.

1 января. Станция Гродеково. 2 час. 45 мин. ночи

Закончив работу, Верников долго смотрел в таз, набитый горелыми картонными и бумажными хлопьями, шевелил синеватыми влажными пальцами босых ног и думал о жизни.

Было ему печально, холодно, по коже бегали колючие мурашики, вызывали болезненное ощущение. Верников тряс плечами, сопротивляясь холоду, потом понял, что холод этот не опасен, он не имеет ничего общего с резкой острекающей, будто крапива студью, что возникает внутри и потом трясет, трясет человека, делаясь гибельней, – это был холод дома, стен, мебели, пола, его прошлого…

Пурга набирала силу, ветер стремился забраться в любую, даже малую щель, выдувал из стен последнее тепло, старался обратить жилой дом в нежилой. Верников передернул плечами, стянул со спинки стула старую меховую кацавейку-безрукавку, утеплился ею.

Он думал, что теплая одежда поможет ему успокоиться – нет, не успокоила, не помогла.

– Вот те, бабушка, и Юрьев день, – произнес он хрипло. – Новый год называется!

Такой Новый год уже был в его жизни, непутевый… дай бог только вспомнить, когда это было… То ли в тридцать втором году, то ли в тридцать шестом… Вот память дырявая, сколько ни тренировал ее Верников, сколько ни начинял разными сведениями – ничего не помогло.

Тогда они перешли границу плотной конной группой, двух юных пареньков из пограничного наряда быстро уничтожили в перестрелке и очутились на красной территории, в большом селе.

В группе Верникова находилась шесть или семь человек, в национальной принадлежности которых никогда не ошибешься, с плоскими мордами, с узкими угольно-непроницаемыми глазами и зло сжатыми губами. Это были японцы. Им надо было провести акцию устрашения, они сколотили свою группу налетчиков, а штаб эмиграции, находившийся в Харбине, для выполнения черной работы дал свою группу, из числа белых офицеров; Верникову, – в ту пору, кстати, носившему фамилию Коробов, – поручили руководить этой группой.

Японцам важно было нагнать страха, показать всему миру, что они – главные на Дальнем Востоке, они тут хозяева, а не русские, и как они скажут, как велят, так история и провернет свое тяжелое колесо.

Руководил японцами капитан Икэда – маленький, подвижный, горластый, голос у него был резким, визгливым, как у вороны, которой давно не смазывали горло, он покрикивал на всех, – в том числе и на командира русской группы.

Село они тряхнули на рассвете – еще спал даже местный пастух, а он обычно в предрассветной темноте выгоняет стадо на дневной выпас, поэтому и зимой и летом просыпается рано, –