Ночной нарушитель - Валерий Дмитриевич Поволяев

той поры, а он до сего времени спасается от стрельбы. Верников выругался и, ощущая, как под мышками у него родились мелкие холодные капли, острекавшие, будто крапива, поползли вниз, выругался снова…

1 января. Застава № 12. 2 час. 20 мин. ночи

Лена с огорчением отметила, что в большом помещении канцелярии они продолжают пребывать с тетей Диной вдвоем: девушки-связистки, имен которых Лена не запомнила, вернулись на свои места – служба-то ведь шла, – остальные брали нарушителя, застава была пуста. Тетя Дина поскучнела, около глаз у нее образовались «куриные лапки» – морщины, губы обвяли, и тетя Дина заметно постарела.

В глазах ее проглянула усталость. Глубокая, сидящая у нее внутри, которую тетя Дина на людях умело скрывала, сейчас же скрывать ее было не перед кем, Лена – чужой человек, она ничего не поймет.

А если поймет, то никому не расскажет – никого ведь здесь не знает.

Повариха озабоченно посмотрела на часы:

– Что-то наших долго нет…

– А вообще поимка нарушителя, шпиона или кого-нибудь еще – это долгая история, тетя Дина, или нет?

– Раз на раз не приходится. Иногда бывает долго, иногда нет. Все зависит от условий, – тетя Дина горделиво выпрямилась, будто полковник из штаба отряда или того выше – из штаба округа, и Лена отметила про себя, что она здорово похожа на Ирину Исаковну из аптеки – ну просто один к одному. Повариха зорко глянула на Лену, пошевелила губами, словно бы что-то прикинула про себя и сказала: – А ведь ты спать хочешь?

– Хочу, – не стала скрывать Лена. – Устала очень. На работе тяжелый день был. Приближается эпидемия гриппа и все словно бы ошалели – всем нужны лекарства.

– Первейшее лекарство от гриппа – шиповник, – знающе заявила тетя Дина, – настой его…

– Чистый витамин «Це», – подтвердила Лена, – лучшего снадобья для поддержания организма нет.

– Все остальное – потом, – добавила тетя Дина. – Пойдем, Леночка, я тебя провожу в квартиру лейтенанта. Иначе он потом не простит, если узнает, что я за тобой ухаживала, ухаживала, да недоухаживала. Ты отдохни, отдохни… К той поре, когда вернется лейтенант Коряков, будешь как огурчик. Отдохни.

Лена шла за тетей Диной и ощущала, что на ходу тело ее наливается тяжестью, ноги делаются деревянными, негнущимися, руки перестают слушаться – пальцы уже ничего не ощущают, кончики наполнились холодом и сделались чужими.

Тетя Дина уложила ее в постель и Лена стремительно заснула – ощутила себя стоящей в каком-то легком темном челне, в руках у нее оказался длинный шест. Лена оттолкнулась этим шестом от берега, челн заскользил по неспокойной рябой воде, и Лена отключилась.

1 января. Застава № 12. 2 час. 25 мин. ночи

Большой черный аппарат, стоявший перед дежурной связисткой Олей Керосиновой, ожил, задергался, запрыгал, приподнимаясь над столом то одним боком, то другим. Оля поспешно подняла трубку, доложилась.

Звонили из Гродеково – дежурный по пограничному отряду, подполковник с незнакомой фамилией, видать, из новых, – спросил, как идут поиски нарушителя.

– Поиски продолжаются, – браво отрапортовала Керосинова.

– Помощь нужна?

– Никак нет, товарищ подполковник.

– Связь с начальником заставы есть?

– Так точно, товарищ подполковник!

– Ну-ка, перебросьте разговор на него!

О чем они там говорили, Оле не было известно: у командиров свой уровень общения, у нее – свой.

За окнами продолжала веселиться, гоготать пьяно, куражливо, страшно ночная пурга, черные стекла перечеркивали стремительные косые линии. Сообщений от групп, вышедших на поиск, не было.

Хоть и наступил Новый год, а настроение было совсем не новогодним.

1 января. Контрольно-следовая полоса. 2 час. 30 мин. ночи

Удачливого Ли все прочнее и туже засасывала в себя снежная воронка, этот мерзкий холодный желудок съедал человека живьем, ворочался, чавкал, ссыпался своими стенками вниз и всасывал в себя Удачливого Ли, уже проглотил человека почти целиком – немного осталось.

– Э-э-э! Ы-ы-ы! – кричал, напрягался Удачливый Ли, звал на помощь, но все было бестолку – крик застревал у корейца в глотке, никто не слышал его.

И сам Удачливый Ли не слышал собственного крика, он задыхался, перед глазами плавали красные тени, в ноздри лез запах пота, усталости, гибели…

Дело близилось к развязке.

1 января. Контрольно-следственная полоса. 2 час. 35 мин. ночи

Лебеденко на ходу присел, осадил собаку и крикнул Корякову:

– Стоп, товарищ лейтенант!

Тот также присел – в таком положении меньше шансов, что ветер завалит человека, уволокет его куда-нибудь в сторону, – развернулся всем корпусом к напарнику, движение было заторможенным, словно бы кто-то сдерживал лейтенанта, такой сильный был ветер.

– Чего, Лебеденко?

– Я слышал посторонний звук.

– Что за звук?

– Голос.

– Где?

Лебеденко ткнул в сторону реки.

– Оттуда шел. Снизу.

– Ехали, ехали и приехали… Глюки пошли. – Коряков покрутил головой. Словно бы отзываясь на это движение, его с верхом накрыл ветер, нахлобучил целую копну снега – лейтенанта не стало видно.

Поспешно прижав к себе собаку, чтобы ее не унесло, Лебеденко крикнул в пустую темноту, в которой, кажется, уже никого не было, все смел ветер:

– Товарищ лейтенант!

Из темноты, из серых пляшущих косм снега послышался спокойный голос:

– Не бойся, Лебеденко, тебя одного я не оставлю. – Коряков выпростался из копны снега, будто из некого кокона, встряхнул плечами, сбрасывая с себя мокрую налипь. – Ну и погода! Такая в здешних краях бывает, говорят, раз в пятьдесят лет.

– Что будем делать, товарищ лейтенант?

– Как что? Жить. – Коряков поднял палец, предупреждая напарника, вслушался в воющий звук пурги. Осыпающиеся, скрипучие валы снега тяжело неслись над землей, угрожающе ревели, сшибая с деревьев ветки, мимо людей медленно прополз столб, с корнем выдранный из инженерной линии, на столбе, подобно серым обледенелым змеям остались обрывки проводов. Коряков проводил столб удрученным взглядом, проговорил сдавленно, стараясь перекричать удары свирепого ветра:

– Все обследовали – нет нарушителя! Но уйти он не мог. Теперь понятно, где этот хорь находится – он угодил в сыпняк.

Вообще-то в годы Гражданской войны сыпняком звали сыпной тиф (был еще тиф брюшной), сейчас стали звать курумник – береговые осыпи. Очень опасные, в которых гибнут и люди, и звери: случается, даже огромные сильные маралы не могут выбраться из осыпи, даже ловкие медведи, и те погибают – бывает, утащит иного шустрого мишку осыпь, вгонит в какую-нибудь яму, сверху запечатает тяжелой обледенелой пробкой, которая по прочности своей не уступает броне – такая же, как и танковая броня, неуязвимая, – вот и оказывается зверь в гробу.

– Будем продолжать поиск нарушителя, Лебеденко, – прокричал лейтенант, – чтобы впредь неповадно было переходить границу в неположенном месте. – Коряков содрал с лица снеговую корку, похожую на коросту, и скомандовал привычно: – Вперед!

Навалился грудью на ветер, лег на него почти плашмя, согнулся в поясе, уходя вниз, под железный поток, сделал несколько шагов, остановился, перевел дыхание и вновь сделал несколько шагов.

Стихия разгулялась не на шутку – светопреставление не желало кончаться, – редкое это явление для Дальнего Востока, хотя, понятно, светопреставления бывали тут и раньше, но не такие, душу не наматывали, словно ремень на кулак… Коряков подумал о Лене и в ту же минуту