Бесценный символ - Хиллиард Нерина

— Беспокоишься о моей шкуре? — слегка улыбнулся он.

Стефани почувствовала, что краснеет, но посмотрела ему в глаза и очень твердо сказала:

— Да.

Он снова улыбнулся ей.

— Милая, я занимаюсь этим добрую половину моей жизни. Вероятно, я изучил все виды ловушек, которые ставят, чтобы защитить ценности, от ловушек, которые ставили инженеры фараонов в их гробницах до последних технологических новинок. Я никогда не бываю неосмотрительным.

Это успокоило ее, но только немного. Да, он знал, что делает, она не сомневалась в этом. Но она чувствовала глубину его отвращения к Говарду, и у нее было ощущение, что их ненависть взаимна. Если Говард знает, кто идет за ним по пятам…

Она резко спросила:

— Он знает? Знает, что ты преследуешь его?

Энтони поколебался, затем сказал:

— Вероятно.

Он нежно взял ее за руку и, освещая дорогу электрическим фонариком, повел в пещеру.

Проход резко свернул налево и уткнулся в стену. В электрическом свете они увидели статую мужчины в полный человеческий рост. В руках у статуи была шкатулка без крышки из того же серого материала, что и сама фигура. Она была пустой.

— Шкатулка того же размера, что и деревянный ящичек, в котором Габсбурги предположительно хранили распятие, — обратила внимание Стефани. — Все, что должен был сделать Говард, это вытащить ящичек и унести его с собой.

— Невероятно, причем здесь статуя? — размышлял вслух Энтони. — Курт мог оставить ящичек прямо на полу.

Стефани внимательно всмотрелась в лицо статуи и нахмурилась.

— Вероятно, из-за тщеславия. Это Курт. В книгах о Габсбургах есть его портрет. Лицо статуи похоже на него вплоть до маленького шрама над левой бровью, но все-таки что-то здесь не так.

— Портреты не всегда бывают точными, — напомнил ей Энтони. — Каждый художник по-своему видит портретируемого.

И все-таки что-то здесь было не так, что-то важное, что ей необходимо было вспомнить.

— Стефани?

Энтони быстро подошел к ней и, взяв на руки, вынес из пещеры.

На ярком свете она заморгала, приходя в себя.

— Сделай глубокий вдох, — потребовал он.

Она послушалась, медленно и глубоко вздохнула, головокружение прошло.

— Тебе лучше?

— Намного лучше, спасибо.

— В пещере, видимо, было скопление вредных газов. Говард отвалил камень от входа совсем недавно, поэтому она не успела проветриться. Если у нас будет время, мы еще вернемся сюда, когда отравленный воздух из пещеры выйдет. Готов держать пари, что статую отправят в музей, как только власти узнают о ней.

Стефани случайно посмотрела на руку Энтони, которая лежала на ее бедре, и мысли о статуе исчезли у нее из головы.

Он держал ее ногу жестом собственника. Ее тело мгновенно вспомнило безумства прошлой ночи, и она подняла на него взор, полный страстного желания.

Топазовые глаза Энтони полыхнули ответным жаром. Его рука начала гладить ее бедро.

— Подожди, дай нам только спуститься с этой чертовой горы.

Энтони шел первым. Это было не очень опасно, но он видел по ее глазам, что она нервничает. Стефани боялась высоты. И спуск с горы стал еще одним испытанием ее храбрости. Но Энтони знал, что у нее достаточно силы воли, чтобы подавить свой страх.

Когда-то он верил, что, овладев ею, успокоится. Как он ошибался! Он хотел ее все неистовее. Желание в нем росло, подобно приливу. Ей стоило только взглянуть на него вот так, как сейчас, и он терял голову от желания. Сегодня его ум был занят потенциальной опасностью, исходящей от Говарда, его собственной решимостью добыть распятие для Стефани и удивительными, выбившими его из колеи признаниями, которые она сделала ночью. Но он не мог размышлять трезво, когда дело касалось ее, и больше всего жалел о том, что они не могут просто побыть вдвоем.

Он с трудом оставил ее в постели одну сегодня утром. Ему хотелось остаться с ней, разбудить ее медлительными ласками, зажечь в ее теле огонь любви своими прикосновениями, чтобы глаза ее загорелись. Глядя на нее, свернувшуюся клубочком, он чувствовал очарование, желание и боль в груди. Она была хрупкой, испытывала сомнения в себе, но сила ее страсти была удивительной. И она сумела во второй раз так ранить его сердце, что он едва мог думать о чем-либо, кроме нее.

Она покорно согласилась принадлежать ему. Принадлежать ему… Что это значит? Стефани влюбилась в него однажды — он верил этому — и убежала от него в смятении к другому мужчине, которого не любила, но с которым чувствовала себя в большей безопасности. Это было десять лет назад. Теперь все было по-другому. И если уверенности в себе у нее не прибавилось, она не была больше школьницей, мечтающей о принце, и не чувствовала себя настороженной в его присутствии.

Но любовь? Она не говорила о ней. И он подумал, что если бы она любила его, то сказала бы прошлой ночью, ибо это была ночь откровений. А вдруг он сам и Льюис Харди излечили ее от желания любить кого бы то ни было? Один из них прятал свои чувства настолько совершенно, что она считала его бездушным, в то время как неистовая буря страстей другого не продлилась дольше медового месяца:

Вероятно, Стефани увлекла лишь физическая сторона любви.

Что касается собственных чувств, Энтони избегал копаться в них. Она была у него в крови, да и его страстное желание ее казалось сильнее с каждой минутой, но он не мог забыть, что пережил, когда Джеймс вручил ему кольцо и сказал, что его невеста изменила ему с другим. Это было подобно удару ножа по открытой ране — боль была такой ужасной, что понадобились месяцы, чтобы уменьшить ее остроту. Он ии за что не хотел ощутить подобное снова, не хотел, чтобы потеря любимой стала таким потрясением.

Тем не менее, он нуждался в ней, в ее губах, отвечающих на его поцелуи, в медлительных улыбках, чувственных взглядах, сладкой страсти.

Теперь, держа свою руку на ее бедре и помогая ей спускаться, он наблюдал за ее гибкими движениями, и каждый мускул его тела медленно напрягался.

Спуск занял бы на пару часов меньше, чем им потребовалось, чтобы добраться до пещеры, но это был больший срок, чем он мог выдержать. Как только они ступили на твердую почву, его сердце забилось, дыхание стало прерывистым, он положил обе руки на ее бедра. Стефани отступила на шаг, но он немедленно притянул ее к себе.

— Энтони… — начала было она, затем замолкла, почувствовав, что он прижался к ней сзади.

Его руки обвились вокруг ее груди, губами он откинул ее волосы и прильнул поцелуем к шее.

— Я хочу тебя, — пробормотал он охрипшим, задыхающимся голосом.

Ноги Стефани ослабели. Даже сквозь плотную ткань джинсов она чувствовала его возбуждение. Руки, сжимавшие ее грудь, слегка дрожали, почти грубые от сильного желания.

Когда он сказал, что надо подождать, пока они не спустятся с горы, она предположила, что он имеет в виду возвращение в отель. Если бы ей в голову и пришла мысль о том, каково заниматься с ним любовью под открытым небом, — а такая мысль даже не приходила, — она мгновенно отбросила бы ее, как нелепую: разве мог такой сдержанный, элегантный мужчина, как Энтони, настолько быть захвачен чувством, чтобы наплевать на приличия и комфорт постели в уединенной уютной спальне. Она сама бы пришла в ужас от такой мысли, если бы ей дали минуту подумать.

Но он не дал ей ни минуты. Его руки и рот соблазняли ее, неистовое желание было таким сильным и неудержимым, что в ней мгновенно вспыхнул ответный огонь. Она задыхалась, охваченная всепоглощающей страстью. И ей не было дела до того, где они находились. Она едва поняла, что ее подняли в воздух и несут на руках, потому что его губы прильнули к ней в неистовом поцелуе. Если бы он положил ее прямо на острые выступы скалы, она бы не запротестовала.

Но он отнес ее на площадку, где росли высокие деревья, там положил на густую зеленую траву и начал срывать с нее одежду.

Если бы она была в состоянии думать, то ожидала бы, что он снимет лишь необходимую часть одежды. Но Энтони хотел, чтобы их тела были полностью обнажены.

Стефани не почувствовала легкой прохлады горного воздуха. Летнее солнце нагрело землю под ней, его жаркое тело накрыло ее. Она была такой же неистовой и безрассудной, как он, извивалась под ним, крепко обхватив его шею своими руками и обвив ногами его бедра. Огонь молниеносно распространился по ее венам, опаляя ее, и она застонала, когда почувствовала, как его напряженная плоть глубоко погружается в ее тело.

То ли это было воздействием древней земли под ними и широкого неба над их головами, то ли в них проснулись первобытные инстинкты, но их акт любви был быстрым и немного грубым, их тела слились друг с другом в почти безмолвном экстазе, старом, как горы, возвышавшиеся над ними.

Стефани была настолько утомлена, что не могла двинуться. Она лежала на мягкой траве. Энтони был тяжелым, но ее тело, казалось, превосходно приспособилось выносить его тяжесть без напряжения или дискомфорта, и на этот раз ее чувственные ощущения не вызвали в ней ни робости, ни смущения. Она даже не думала о том, что они лежат обнаженными на освещенной солнцем лужайке, до которой мог добраться какой-нибудь любопытный турист.