Забытый человек - Дарья Бобылёва

Отдых

Начинающему писателю Сергею Викторову повезло: он прославился. Точнее, повезло ему несколько раньше: Сергей Викторов был сыном того самого Петра Евсеевича Викторова, который под псевдонимом Евсей Громов производил многотомные эпопеи из деревенской жизни и громил в печати кого надо. В конце жизни он прогремел еще раз, уже с мемуарами, в которых стер в порошок оставшихся коллег, а также знакомых партфункционеров.

Первая книга Сергея Викторова как раз и была посвящена тяжелым взаимоотношениям внутри необыкновенного громовского семейства. Он безжалостно и подробно описал все конфликты, причуды и стыдные тайны покойных родителей, лишь слегка изменив имена и фамилии. Удачной приправой к повествованию о жизни в сумрачной «сталинке» стали узнаваемые приметы интереснейшего времени – рубежа 80–90-х годов прошлого века. Литературные знакомства, доставшиеся в наследство от отца, стали третьей составляющей успеха, и Сергей Викторов продал семейную историю легко и прибыльно.

Он всласть полюбовался на ставшие вдруг незнакомыми буквы своей фамилии, зажившей новой респектабельной жизнью в книжных витринах. Был упомянут в осторожных рецензиях. В блог к нему набежало больше 500 новых никнеймов. Его стали приглашать на литературные вечера. Сергей жмурился от благодушного самодовольства и планировал новую книгу.

Планировал месяц, два, полгода. Работа все переносилась на завтра, потому что сегодня надо было собраться с мыслями, набросать план, встретиться с кем-то, отправить в блог очередную острую фразу, чтобы сорвать бурю восторженных комментариев. К тому же Сергей и не думал о том, что после такого удачного дебюта у него может что-то не получиться. Он заволновался, только когда планированию исполнился год, а о нем как о начинающем писателе все уже забыли.

Между тем все было закономерно: проблема заключалась в том, что родившийся в необыкновенной семье и выросший в не совсем обыкновенное время Сергей Викторов сам по себе был абсолютно обыкновенным. И все необыкновенное в своей жизни он истратил сразу, собрав в одну-единственную книгу.

Мириться с тем, что писать ему больше нечего и не о чем, Сергей не стал. Сначала он действовал хаотически – то впадал в депрессию, то пытался написать полностью выдуманный роман на криминальную тему, то мучительно вспоминал мельчайшие подробности своей скучноватой жизни, надеясь выжать из них хотя бы «повестушку». Потом все обдумал и решил подойти к проблеме прагматично и, как ему тогда казалось, здраво.

Сергей избавился от того, что его новые мыслящие друзья называли «пожирателями времени» – от телевизора, Интернета и сразу нескольких мобильных телефонов. Потом пропали куда-то и друзья. Дни стали длиннее. Но мозг Сергея, на который начинающий писатель возлагал столько надежд, молчал. Он перестал даже производить острые фразы, поскольку на бурю комментариев рассчитывать уже не приходилось. Сергей застыл в ожидании. Он стал охотиться за каждым потенциально творческим спазмом молчаливого мозга. Завел для записи своих мыслей сразу несколько блокнотов. Даже ночью вскакивал, если в сонную голову вдруг забредало случайное соображение, при свете дня неизменно становившееся жалким и нелепым.

Но стало только хуже. Видимо, мозг, заметив, с каким восторгом встречают каждое порождение его творческой активности, вконец обленился.

Сергей испугался. Он слишком долго убеждал себя и окружающих в собственной необыкновенности, чтобы зажить теперь обыкновенной серенькой жизнью. Начинающий (он все еще надеялся на это) писатель решил, что мозг надо заставить работать. Подхлестываемый многочисленными примерами из истории – ведь даже безобидный Шиллер нюхал, кажется, гнилые яблоки, – Сергей стал испытывать на содержимом своей черепной коробки различные стимуляторы.

Он начал с разрешенных и даже рекомендуемых теина, кофеина, специальных таблеток для убыстрения соображения, а вот закончилось все уже в нелегальном чаду. Стараясь не перечитывать в редкие моменты просветления пугающий бред, который ему удавалось натворить под воздействием разноплановых веществ, Сергей все с большим остервенением мучил своего подопытного. Он поливал безответное вместилище разума алкоголем, посыпал порошком и таблетками, возжигал ему дурманящие курения и не спал сутками в надежде, что этот несгибаемый партизан разговорится. Что хотя бы в последних конвульсиях серая студенистая тварь извергнет из себя творческое, гениальное, настоящее. Что белые кристаллики, вызывающие беспричинный животный восторг пилюли и сладкий дым заставят его взглянуть на скучноватую жизнь в заурядном мире именно под таким ракурсом, который ищут все художники.

Мозг молчал, лишь изредка, в забытьи, порождая нежизнеспособных чудовищ. Заканчивались деньги. Пришлось экономить на еде. Хорошо, что от таблеток есть уже почти не хотелось.

Долгое потливое отрезвление проходило уже в больнице, куда худого, немытого и колючего Сергея доставили в бессознательном состоянии. Тут до него в предпоследний раз докатилась волна наследственного везения: больница была если и не необыкновенная, то уж точно непростая. Лечащий врач, занятой коротенький мужичок, не стал ставить Сергея на унизительный учет или говорить ему о вреде радикальных методов. Он кивал, по-беличьи цокая, а потом, когда пациент уже очевидно стал выздоравливать, безапелляционно заявил ему:

– Вам нужен отдых.

Опухший и закисший Сергей с ним молчаливо согласился.

Денег на привычный отдых с соленым морем уже не хватало, и тут замученный мозг вспыхнул вдруг нетворческой, но счастливой мыслью. Он вспомнил о престижном в свое время доме отдыха, куда Евсей Громов когда-то возил сына и домовитую, услужливую супругу. И пока отец солидно расслаблялся и творил, Сергуня резвился на лоне неяркой родной природы.

И вскоре, протрясясь известное количество километров в поезде, Сергей Викторов прибыл в некогда престижный дом отдыха, обитель круглогодичного лета и бесконечного радостного детства. Он никому не рассказал о том, куда уезжает. С собой Сергей взял только самое необходимое, и важнейшим из необходимого были несколько толстых блокнотов приятной расцветки.

Дом отдыха предстал перед ним в точности таким же, каким Сергей покинул его в последнее лето жизни отца, то есть лет двенадцать назад. И только внимательный взгляд обнаруживал печальные приметы насилия времени над пространством: прогнившие доски, выломанные перила, выбитые стекла, густой мох на крышах и перекошенные стены. Когда-то укрощенная и прилично подстриженная растительность бурно лезла во все стороны, сплетаясь над дорожками и скрывая под зеленой толщей небольшие деревянные домики, индивидуальные дачки, в которых отдыхала от суеты творческая интеллигенция. Из-под вспученного асфальтового покрытия тоже рвалась какая-то фотосинтезирующая жизнь.