Великая война. 1914–1918 - Джон Киган

«Я его решу», — ответил Николай[94]. Решал он недолго. Очень скоро Сазонов телефонировал Янушкевичу и сказал, что император подписал приказ о всеобщей мобилизации. «Теперь можете разбить свой аппарат», — сказал в заключение министр иностранных дел. Дело в том, что начальник Генерального штаба грозился разбить телефон, когда в следующий раз получит приказ о всеобщей мобилизации, чтобы опять не услышать о его отмене. Янушкевич поклялся, что станет недоступным, а процесс в это время не только начнётся, но и дойдёт до того, что повернуть обратно станет невозможно.

Час пробил. В тот же вечер объявления с указом о мобилизации появились на улицах Санкт-Петербурга и всех остальных российских городов. Резервистам было предписано явиться на сборные пункты на следующий день, в пятницу 31 июля. По каким-то до сих пор неизвестным причинам официальное сообщение о том, что было известно каждому русскому человеку, достигло Лондона и Парижа только вечером того же дня. Британский посол не спешил воспользоваться телеграфом, а телеграмма Палеолога почему-то задержалась… Немцы оказались проинформированы, что называется, вовремя. Они всё знали уже в пятницу утром. В 10:20 в Берлин поступила телеграмма от немецкого посла в Российской империи графа Фридриха фон Пурталеса: «Первый день полной мобилизации русской армии — 31 июля»[95]. Именно этого ждал Мольтке. Теперь будет получено разрешение, необходимое для принятия превентивных мер, которые он считал жизненно важными. Бетман-Гольвег ожидал совсем других новостей… Вплоть до получения телеграммы он сохранял надежду, что Австрию удастся склонить к прямым переговорам с Россией и Россия в конечном счёте признает войну против Сербии локальной. Теперь этого уже не будет. В 12:30 пришло известие о всеобщей мобилизации в Австрии. Настал черёд действовать немцам. Ещё через полчаса Германия объявила состояние угрозы военной опасности.

Данное состояние являлось внутренней мерой, не включающей мобилизацию. Тем не менее с учётом того, что Россия и Австрия уже приводили свои армии в боевую готовность, немцы пришли к выводу, что тоже объявят мобилизацию, если русские не отменят свою. Ультиматум с этим условием был отправлен днём 31 июля, в начале четвёртого, — в Санкт-Петербург и Париж. В каждом содержалась следующая фраза: «[Германия] объявит мобилизацию, если Россия не отменит все военные мероприятия, направленные против нас и Австро-Венгрии». От России в течение 12 часов требовали получения твёрдых гарантий относительно этого, а французов предупреждали, что мобилизация неизбежно означает войну, и предлагали в течение 18 часов объявить о нейтралитете в русско-германском военном конфликте[96].

Таким образом, полдень 31 июля стал кульминацией кризиса, который начался 34 днями раньше убийством в Сараеве наследника австро-венгерского престола. Реальная продолжительность коллапса была гораздо меньше. С террористического акта, 28 июня, до завершения австрийского расследования и признания заговорщиков, 2 июля, прошло всего пять дней. Австрийцы могли бы решиться действовать сразу и сделать это в одностороннем порядке — не отыскивая себе союзников, и тогда вмешательство России, всегда благоволившей к сербам, стало бы маловероятным. Вместо этого Австрия добивалась поддержки Германии, которую получила 5 июля, через восемь дней после убийства Франца Фердинанда и его супруги. Далее последовала пауза, длившаяся 19 дней, — австрийцы ждали окончания государственного визита французского президента в Российскую империю. Таким образом, реальное начало кризиса можно датировать днём появления австрийской ноты Сербии, в которой устанавливалось время ответа (48 часов), то есть 24 июля. По истечении этого срока, в субботу 25 июля, дипломатическая конфронтация внезапно превратилась в военный кризис. Такое развитие событий оказалось неожиданным для всех сторон. Австрия действительно хотела наказать Сербию, но только Сербию и никого другого. Германия желала дипломатического успеха, который поддержал бы престиж её союзницы Австрии в глазах всей Европы, но не войны. Россия тоже воевать не собиралась, но не учла, что её поддержка Сербии не просто усилит опасность вооружённого конфликта, а сделает его неизбежным.

30 июля, через 33 дня после убийств в Сараеве, Австрия находилась в состоянии войны с Сербией, но пока не предприняла никаких конкретных действий. Всеобщую мобилизацию она объявила, но войска на границе с Россией не сосредоточивала. Россия, в свою очередь, объявила частичную мобилизацию, но конкретного врага у неё не было. В Германии кайзер и рейхсканцлер всё ещё верили, что Российская и Австро-Венгерская империи могут договориться и отменить мобилизацию, хотя начальник немецкого Генерального штаба уже настаивал на том, чтобы вооружённые силы были отмобилизованы. Франция не заявляла о приведении своей армии в боевую готовность, но всё больше опасалась действий Германии. Британия, осознавшая реальную угрозу кризиса только в субботу 25 июля, в четверг 30 июля всё ещё надеялась, что Россия смирится с тем, что Австрия покарает Сербию, но знала, что Францию в беде не оставит.

Именно события 31 июля — распространение новости о всеобщей мобилизации в России и немецкий ультиматум России и Франции — поставили Европу на грань войны. На следующий день, 1 августа, 35-й после террористического акта в Сараеве, должна была начаться мобилизация в Германии против России, что, как говорилось в немецком ультиматуме Франции, сделало бы войну неизбежной. Отозвать ультиматум Германия не могла — великие державы так не поступают, а Россия по той же причине не имела возможности согласиться с выдвинутыми ей условиями. Согласно условиям франко-русского союза — конвенции 1892 года, обе страны должны были объявить мобилизацию в случае нападения Германии на одну из них и вести войну как союзницы.

31 июля, по мере того как истекало указанное в ультиматуме время — 12 часов на ответ для России и 18 часов для Франции, — потенциальные противники были на волосок от войны, но надежда ещё оставалась. Строго говоря, конвенция, подписанная Францией и Россией, условием войны против Германии ставила её нападение на кого-нибудь из них. А Германия всего лишь объявила о переходе своих вооружённых сил на военное положение. Даже объявление войны, но без реальных боевых действий, не давало оснований вводить положения конвенции 1892 года в действие. Тем не менее французы понимали: мобилизация немецкой армии означает, что вскоре последует объявление войны России, а в начале XX века ситуация, когда великая держава в таком случае не начинала боевые действия, выглядела маловероятной. 12 часов, отведённые Германией Российской империи на принятие ультиматума, были последними, когда мир всё ещё можно было сохранить. У Франции, правда, времени было меньше. Барон Вильгельм фон Шен, немецкий посол в Париже, который в шесть часов вечера в пятницу 31 июля приехал во французское Министерство иностранных дел, чтобы сообщить об ультиматуме России, точно не знал, когда начинается и