Генетик - Анатолий Маев

– Почему через неделю? – поинтересовался Вараниев.

– Видите ли, друг мой… – встав со стула и прохаживаясь вокруг стола, заговорил Ганьский. – Я – не бог, а всего лишь ученый. Ученые могут и побеждать, и проигрывать. Торжествовать по поводу правильной гипотезы и признаваться в ошибках. Я могу с большой долей вероятности надеяться на непогрешимость своих научных изысканий, но не могу эту непогрешимость гарантировать. Тем более, очень часто практическое воплощение теоретических изысканий скрывает в себе подводные камни, а иногда и айсберги, о которые в пух и прах разбиваются надежды ученого. Короче, через неделю я узнаю, удался мне первоначальный этап или нет. От этого всe и будет зависеть. В случае неуспеха купленное вами оборудование верну незамедлительно. В случае успеха – оставлю себе.

– Что ж, спасибо, – кивнул Виктор Валентинович. – Перечисленное в списке привезу в субботу вечером.

– Договорились, – прозвучал ответ Ганьского.

Аполлон Юрьевич, последнюю неделю фактически живший у Марины, вернулся к ней сразу же после встречи с Вараниевым. От ее взора не ускользнуло выражение озабоченности и задумчивости на лице друга. Однако будучи женщиной умной и деликатной, она не подала вида, предоставив ученому самому начать разговор о том, что его волнует. И Ганьский заговорил четко, отрывисто. В его словах чувствовалось внутреннее, не поддающееся контролю напряжение:

– Марина, я должен сообщить тебе, что приступаю к постановке эксперимента, весьма необычного и чрезвычайно сложного. Это, возможно, главная работа в моей научной карьере. Сложность и уникальность задачи, которую я попытаюсь решить, обусловливают необходимость моего практически постоянного присутствия в зоне эксперимента. До сих пор еще никому не удавалось осуществить ничего подобного, даже при наличии великолепно оснащенных лабораторий и квалифицированных помощников. Твой покорный слуга набрался наглости провести его в домашних условиях, располагая лишь минимально необходимым набором оборудования. Однако качество наших отношений не должно пострадать. Говорю с тобой об этом в надежде на твою мудрость и замеченную мной потрясающую способность находить нестандартные выходы из непростых ситуаций.

Женщина подошла к ученому, обняла и мягко произнесла:

– Спасибо за комплимент. Есть над чем подумать. Абезвыходных ситуаций нет. Правда, Ганьский?

– Если голова не отрезана, – уточнил Аполлон Юрьевич.

– Сколько времени тебе потребуется на исполнение задуманного?

– Затрудняюсь сказать. Определенно не более шести недель.

– Аполлон, давай попробуем разложить ситуацию по полочкам. Наше проживание у тебя исключается полностью, ведь менять школу для Евгения было бы ошибкой. Следовательно, остается вариант свиданий. Что ж, я смогу к тебе приезжать, но оставаться на ночь не получится: все-таки Евгений еще недостаточно взрослый, чтобы спокойно оставлять его дома одного. – В голосе Марины улавливалось сожаление.

– В таком случае, – заметил Ганьский, – наши отношения по содержанию будут напоминать встречи любовников.

– А что остается, Аполлон? Мы оба связаны личными ситуациями. Нам придется это принять.

Ганьский подошел к телефону и позвонил Вараниеву, попросив о срочной встрече. Договорились увидеться у Аполлона Юрьевича дома за час до полуночи. Ганьский провел еще некоторое время у Марины – играл в шахматы с Евгением и дважды выиграл, рассказал подростку массу интересного из мира науки. Все вместе поужинали. Смотрели телевизор. Около часа ученый читал стихи Гумилева и Блока, Мандельштама и Цветаевой. Ровно в десять, нежно попрощавшись с Мариной и пожав руку ее сыну, Ганьский отправился домой.

Виктор Валентинович был подчеркнуто пунктуален, явился точно в назначенное время. И сразу спросил:

– Случилось что-то экстренное?

– Ровным счетом ничего, – успокоил Ганьский. – Но мне хотелось бы поведать вам о некоторых неудобствах, которые мне предстоит испытать, и с вашей помощью предпринять попытку их преодолеть.

– Чем смогу – помогу, – откликнулся председатель.

– Речь идет о неизбежности появления в связи с предстоящей работой чисто бытовых проблем, высокая степень выраженности которых безоговорочно выведет меня из рабочего состояния. Дело в том, что я, живой человек, буду вынужден на длительное время отказаться от своего привычного жизненного ритма: постоянное присутствие рядом с объектом эксперимента обязательно. Но! Если бы вы, уважаемый Виктор Валентинович, любезно согласились освободить меня от той части трудов, которая не требует моего личного присутствия как ученого, я был бы глубоко признателен.

Вараниев внимательно слушал Ганьского, но не понял суть просьбы. И Аполлон Юрьевич, увидев недоумение на его лице, продолжил:

– Успешный результат дела в большой мере зависит от технического обеспечения. Короче, мне нужен помощник, который в ночное время будет следить за температурным режимом в комнате, правильным электроснабжением и некоторыми другими параметрами, обязательными для выполнения работы.

Председатель задумался. Подобная перспектива его никак не устраивала.

– К сожалению, я не могу взять это на себя: семья, ревнивая супруга… А вот нашего общего друга, считаю, привлечь можно. Я про Еврухерия.

Ганьский без энтузиазма посмотрел на гостя, но согласился.

Таким образом, кандидатура была определена – оставалось только получить согласие Макрицына.

Обстоятельство, что Еврухерий любит поспать, беспокоило ученого, однако Аполлон Юрьевич знал, как решить проблему на то время, которое предстояло провести ясновидящему в качестве помощника. Второй вопрос, который не давал покоя Ганьскому, был несравненно сложнее. После серьезных раздумий он решил отказаться от идеи выращивания ребенка в лабораторной посуде. Плод после трех-пяти недель развития, при благоприятном течении обстоятельств, Аполлон Юрьевич склонялся подсадить суррогатной матери. Вот этот вопрос он и поднял перед Вараниевым, сначала шокировав его, а затем озадачив.

– Да, да, уважаемый Виктор Валентинович, именно так, полагаю, необходимо сделать, дабы защитить себя от целого ряда последующих неприятностей – от дурацкой ситуации с регистрацией ребенка до кривотолков касательно его появления на свет божий. Как бы строго мы ни конспирировались, все равно факт лабораторного создания вылезет наружу. Ведь поговорка «Знают двое – знают все» абсолютно верна. К тому же вынашивание ребенка здоровой, желательно не курящей и не злоупотребляющей алкоголем женщиной, предпочтительнее – деревенской, дает нам намного больше оснований надеяться на благоприятный исход мероприятия.

– В деревнях-то нынче баб здоровых не осталось – пьют все, – заметил председатель.

– Резонно, – согласился Ганьский. – Что ж, я не настаиваю, можно взять городскую. В любом случае – после тщательного обследования на всевозможные инфекции, группу крови и резус-фактор. Надлежащие материально-бытовые условия, уверен, вы обеспечить сможете.

Ученый вдруг прервал монолог, сел в кресло, обхватил руками голову и забормотал:

– Впрочем… Н-да… Господи боже мой! Совсем заработался, замотался…

Вараниев забеспокоился было, что ему плохо, но Ганьский так же неожиданно поднялся со словами:

– Я говорю о какой-то суррогатной матери, совершенно упустив из виду, что лучшей кандидатуры, чем ваша сестра, и придумать трудно. Да, решено! Безальтернативно! И обсуждению не подлежит! Пожалуйста, потрудитесь попросить ее срочно сдать анализ крови и результаты немедленно предоставьте мне. Полагаю, ваша сестра чрезвычайно обрадуется возможности родить своего сына вновь. Или я не прав?

– Я все понял, – ответил председатель. – Могу я идти?

– Да, конечно. Огромное спасибо за понимание. Жду оборудование и немедленно приступаю, – сказал напоследок Аполлон Юрьевич.

Вараниев вышел из подъезда ученого в первом часу ночи (начиналась суббота), не на шутку озадаченный требованием Ганьского. Боб Иванович ждал председателя, и когда тот появился, второй человек в партии почувствовал: случилось нечто непредвиденное. До самого рассвета обсуждали товарищи сложившуюся ситуацию, выпив немереное количество чая и поглотив несколько пачек сушек. А утром, в шесть тридцать, связались с Костромой, с Жанеттой Геральдовной Хвостогривовой. Та удивилась столь раннему звонку, но вопросов лишних не задавала, приехать согласилась, испросив лишь разрешения остановиться на партийной квартире.

Еврухерия разбудить удалось только после двадцати минут непрерывного звона. Сняв трубку, Макрицын выдал всего одно слово, имевшее глубоко негативную эмоциональную окраску: «Сволочи!» Затем последовал закономерный вопрос: «Кто звонит?»

Шнейдерман поприветствовал Еврухерия словами: «Доброе утро, ненаглядный…» – но продолжить не успел – ясновидящему такое обращение не понравилось, и он повесил трубку. Однако Боб Иванович повторил звонок, и Макрицын сильно пожалел, что не отключил аппарат. Во всяком случае, через некоторое, совсем непродолжительное время ясновидящий уже шел по направлению к остановке общественного транспорта. А явившись на партийную квартиру, недобро глядя на товарищей, от предложенного чая отказался – ждал, когда объяснят причину экстренного вызова. Заговорил Вараниев: