Лубянская империя НКВД. 1937–1939 - Жуковский Владимир Семенович

Как видим, в данном вопросе тов. Жуковский счел за благо пойти на компромисс.

Все сведения в главных чертах просуммированы и вместе с выводами изложены во второй части, которую даем в основных выдержках.

«Заключение

*

Был ли т, Жуковский большевиком с 1917–1919? Его принадлежность к партии в эти годы ничем не подтверждается. Правда, два члена партии — Хильков и Кабанов устанавливают, что в 1917 г. он был большевистски настроенным, но знали они его только 2–3 месяца… и не подтверждают, что он был в партии.

Так что т. Жуковский, несомненно, не был большевиком. Но и не в этом суть дела.

Важно другое, что весь период нахождения его в Киеве по приезде из Таганрога он вел себя не как большевик. Его поведение при белых — почему он остался в зоне немецкой оккупации, каким образом он, будучи большевиком, помещавшим свои статьи в большевистских киевских газетах, был так быстро выпущен на свободу, — остается неясным и вызывает большие сомнения в правдивости его рассказов об этом периоде его жизни…

Заставляет сомневаться и утверждение Жуковского, что он был освобожден при помощи его бывшего учителя в 1918 г., видимо петлюровца Стешенко. Мы так и не знаем достоверно, почему его, как большевика, освободили!..

Может быть, если понадобится (?? Не понадобится. — В.Ж.), мы что-либо еще найдем в киевских архивах, для чего придется послать своего человека. Но и то, что сейчас мы выяснили, говорит об одном: темное невыясненное прошлое у Жуковского в период 1917–1919 гг.

Второе — о его троцкистском прошлом. Несомненно, что т. Жуковский писал неверно об этом в своих анкетах. Он обязан был ясно ответить, когда он колебался, а не прикрывать «колебаниями» своей принадлежности к оппозиции в 1923 г. Он был троцкистом, что подтвердил т. Маленков.

Что касается его дальнейшей работы, то у нас нет материалов, которые бы говорили, что он в последние годы занимался троцкистской деятельностью. Ему поручалась в это время ответственная работа, и нет данных, что он был против партии. («Ряд лиц подтверждают, что он проводил правильную линию». Эта фраза, опущенная в «Заключении», содержится в шкирятовском тексте, куда она явно допечатана. — В.Ж.) (Подчеркнуто мной. — В.Ж.)

Третье — о внешнеторговой работе т. Жуковского. Этот период нам было трудно проверить, ввиду отсутствия некоторых архивных материалов и плохого состояния архива Нквнешторга.

Правда, в это время т. Жуковский работал исключительно с врагами — с Любимовым, Биткером, Вейцером, Пятаковым, Розенгольцем. Одно это, конечно, еще ничего не доказывает, но, несомненно, накладывает на него тень. (Не доказывает, но накладывает! — В.Ж.)

Не видно также, чтобы он вел борьбу с этими врагами. Его слова, что эти враги оттирали его от работы, — оказались неправдой.

Была ли тут сознательная поддержка окружавших его врагов, или он мог в них не разобраться — на этот вопрос ответить трудно.

Предложения

Мы считаем, что если бы т. Жуковский правильно рассказал ранее о своем прошлом, он не был бы избран в члены КПК.

…он… неправильно указывал свой партстаж с 1917 г. До 1919 г. он большевиком не был.

Поэтому считаем необходимым внести в ЦК предложение о выводе т. Жуковского из членов Комиссии Партийного Контроля».

Все. От комментариев избранных мест удержаться невозможно. Приковывает к себе внимание тезис, увенчанный выделенной фразой («…нет данных, что он был против партии»). Не может быть ни малейшего сомнения — члены Комиссии писали это не по собственной доброй воле. Не говоря уже об очевидном дефиците таковой, за подобную «мягкотелость» цену заплатить пришлось бы крайнюю. Если фраза Шкирятова «Ряд лиц подтверждает, что он проводил правильную линию» в «Заключении» опущена, — этот факт говорит лишь о том, что партийные судьи сохранили какие-то следы чувства собственного достоинства. Одним словом, указание о «правильной линии» шло с самого верха. Объяснение?

В извивы специфической сталинской гениальности проникнуть трудно, можно лишь догадываться. Возможно, бросили кость уцелевшим партаппаратчикам, вчерашним сослуживцам отца. Пусть убедятся в мудрой взвешенности решений, направляемых Великим Указующим Перстом. К чему торопиться. Через пару недель за дело возьмутся «органы» и выполнят все что нужно, но в глубокой тайне, сведя резонанс к минимуму. Натворил, дескать, что-то. И все.

Вернемся к итоговому документу Комиссии. На мой взгляд, судя по поведению в Таганроге, отец имел моральное право числить себя большевиком с дооктябрьским (1917 года) стажем. Что касается формальной стороны, то вряд ли в те смутные месяцы существовал единообразный ритуал фиксации того момента, самого счастливого в жизни имярека, когда он становился членом большевистской партии. Не отца бы им корить в прибавке злополучного партстажа. Липовый дооктябрьский стаж (март 1917 г. вместо 1919 г.). Сталин задним числом установил Берии. Аналогично назначен стаж и Ежову: вместо 1918 года— 1917-й14. Информированный бывший чекист утверждает: «почти все сталинские соратники, заполняя партийные анкеты, приписывали себе дореволюционный партийный стаж, которого в действительности не имели»15.

В третьем пункте «Заключения» конкретных упреков делового характера по поводу внешнеторговой работы не содержится, хотя материал — и фактический, положительный, и доносительский — добыт богатый. Скорее всего, сбор урожая оставили органам, что служит ярким примером слаженной работы тандема «партия — органы», а если более выпукло, — «Шкирятов — Ежов».

Тем не менее работа т. Жуковского «с врагами» «несомненно, накладывает на него тень». И затем: «Была ли тут сознательная поддержка окружавших его врагов, или он мог в них не разобраться — на этот вопрос ответить трудно».

Но вы же только что ответили, господа товарищи: «Ему поручалась в это время (после 1923 г. — В.Ж.) ответственная работа, и нет данных, что он был против партии».

Торгпреды, наркомы — все, оказывается, враги. Но тень от них, согласно причудливым законам сталинской политической оптики, падает не на тех, кто возвышал «врагов», но на людей, от них зависевших, подчиненных.

И еще мощнейший криминал. «Мы так и не знаем достоверно, почему его, как большевика, освободили!» (Из-под ареста, год 1918, Киев.) Моментально возникает ассоциация: многим участникам Отечественной войны, чудом вырвавшимся из фашистского плена, предстояло в бессильной тоске отвечать на вопросы доблестных чека-гебистов: «Л почему вас не расстреляли (не застрелились)?»

Отчасти даже и логично: если сам убежден, что при малейшем сомнении целесообразно подозреваемого «пустить в расход», то и мысли не допускаешь, будто петлюровские власти за отсутствием улик способны выпустить человека на свободу.

И наконец, фраза из «Предложений», «что если бы т. Жуковский правильно рассказал ранее о своем прошлом, он не был бы избран в члены КПК», — эта фраза в сущности попросту цинична. Давно ушло даже то время, когда были хоть возможны внутрипартийные дискуссии по вопросу о выборности и «назначенстве». Члены Комиссии прекрасно знали, что на XVII съезде выборы явили собой пустую формальность (с той, конечно, оговоркой, что при тайной вотировке членов ЦК Сталин не набрал ста процентов голосов, однако и этот «огрех» был счетной комиссией «исправлен»). Членов КПК фактически назначил Каганович, разумеется, с одобрения Сталина.

В отрочестве, когда отец еще был для меня живым и досягаемым человеком, я воспринимал его так, как и надлежит тринадцатилетнему подростку, — любил, уважал, гордился достигнутым им положением, конечно, тщеславился его, а через него и своей принадлежностью к элите, ценил очевидную скромность отца, его умеренное отношение к материальным благам. Наблюдая, чувствуя, размышляя над слышанным, главным образом от матери, я убедился, что своей успешно складывающейся карьерой отец обязан прежде всего себе, и если он встречал со стороны сильных мира сего, например Дзержинского, Куйбышева, или Кагановича, благожелательное отношение, то объяснялось оно, в первую очередь, деловыми качествами отца, а также его ровным, без выбросов в ту или иную сторону, характером. Однако в чем те деловые качества состояли и как проявлялись — об этом судить мне было не дано.