В то же время. Эссе и выступления - Сьюзен Зонтаг

его путешествием, его инициацией. («Этот отчет не просто в моей крови — он слился в одно с плотью моей жизни».) Путешествие заканчивается, когда откровение оказывается фантомом и исчезает. Утопия эротической трансформации в итоге была лишь сном. Но инициацию так просто не отменить. Главному герою придется потрудиться, чтобы вернуться к реальности.

Роман-сон_Читатель узнает отчетливые признаки мира снов из скандинавской мифологии, в котором мужчину в его духовном поиске поддерживает и наделяет силой щедрое, неуловимое и вечное женское начало. Как Сольвейг из Пера Гюнта Ибсена и Дочь Индры из Игры снов Стриндберга, Уа — женщина неодолимых чар, которая постоянно трансформируется: ведьма, шлюха, мать, сексуальный инициатор, кладезь мудрости. Уа говорит, что ей пятьдесят два, то есть она в два раза старше Эмепа, — такая же разница в возрасте была у святых Терезы и Хуана де ла Круса, добавляет она, когда они встретились, — но на самом деле она оборотень, бессмертная. Вечность в форме женщины. Уа была женой пастора Йона (хотя она католичка), хозяйкой борделя в Буэнос-Айресе, монахиней и имела еще бессчетное число личин. Судя по всему, она говорит на всех распространенных языках. Она непрерывно вяжет варежки — для перуанских рыбаков, поясняет она. Самое странное из ее истории — что она умерла, превратилась в рыбу и сохранилась в леднике, где ее несколько дней назад нашел и воскресил пастор Йон, а теперь ей предстоит стать любовницей Эмепа.

Это — вековая нордическая мифология, а не просто пародия на миф. Как Стриндберг писал во вступлении к своему забытому шедевру, Игре снов: «Время и пространство не существуют». В романе-сне, пьесе-сне время и пространство эфемерны. Время можно отмотать назад. Пространство множественно.

Стриндберговское безвременье и бесприютность не ироничны, как у Лакснесса, который рассеивает по роману инородные вкрапления, признаки исторической реальности, которые напоминают читателю, что он находится не только в некой эпохе нордического мифа, но еще и в году, вошедшем в историю духом апокалиптической тревоги и эгоцентризма: 1968-м. Автору книги, который напечатал первый роман в семнадцать лет и за свою долгую (он умер в девяносто пять) и отнюдь не провинциальную жизнь написал около шестидесяти романов, на тот момент стукнуло шестьдесят шесть. Он родился в сельской Исландии и во второй половине 1920-х жил в США, в основном в Голливуде. В 1930-х он какое-то время провел в СССР. В 1952 году он получил Сталинскую премию «За укрепление мира между народами» и Нобелевскую премию по литературе в 1955-м. Он прославился эпическими романами о бедных исландских фермерах. Он был писателем совести. Многие десятилетия он упорно поддерживал советскую идеологию, а потом заинтересовался даосизмом. Он читал Святого Жене Сартра, публично осуждал размещение американских военных баз в Исландии и войну во Вьетнаме. Но Христианство у подножия ледника не отражает этих его пристрастий и убеждений. Это в высшей степени произведение насмешки, свободы и остроумия. Ничего подобного Лакснесс больше в своей жизни не писал.

Комический роман_Комический роман часто имеет наивного рассказчика, человека не всё понимающего, неуемно и неуместно радостного и оптимистичного. Пастор Йон, Уа, деревенские жители — все говорят Эмепу, что он не понимает. «Ты немножко туговат, да, мальчик мой?» — нежно спрашивает Уа. Ошибаться, но не падать духом; играючи признавать свои ошибки и бодро идти дальше — самая комичная в своей сути ситуация. (Комедия непосредственности лучше всего работает, если протагонист молод, как в автобиографической повести Жизнь Анри Брюлара Стендаля.) Искренний, невинный герой, с которым случаются возмутительные вещи, пытается принимать их спокойно, и в большей части случаев ему это удается. Тот факт, что безымянный рассказчик иногда говорит «я», а иногда говорит о себе в третьем лице, вызывает странное чувство деперсонализации, тоже комическое. Эта задорная смесь голосов прорезается сквозь пафос; она выражает хрупкость ложной уверенности комического героя.

Комичность еще проявляется в ситуациях, когда человек не удивляется чему-то поразительному или абсурдному. Наказ епископа непредвзято смотреть на всё, что встретится молодому эмиссару, сразу готовит этот глубоко комический сценарий. Эмеп всегда невозмутимо реагирует на нелепые ситуации, в которых он оказывается, например, на еду, которую ему каждый день подает экономка пастора, пока он гостит у них: это всегда только сладкие пироги.

Вспомните фильмы Бастера Китона или Гарри Лэнгдона; вспомните тексты Гертруды Стайн. Основные элементы комической ситуации: отсутствие реакции, повторение, неадекватная возбудимость, непонимание (по крайней мере, внешнее) того, что персонаж делает (что интеллектуально ставит публику выше героя), наивная торжественность, неуместная веселость — всё это ассоциируется с детским поведением.

Еще комичное жестоко. Это роман об унижении — унижении героя. Ему приходится испытывать бессилие, недостаток сна, недостаток еды. (Нет, церковь не работает. Нет, сейчас есть нельзя. Нет, я не знаю, где пастор.) Это столкновение с неведомой силой, которая не показывает себя. Пастор Йон оставляет свои обязанности и перестает проводить службы в церкви, решив вместо этого стать механиком, хотя в действительности он обрел доступ к иной, высшей силе — мистической, космической, галактической. Общество, в котором оказался Эмеп, — это собрание влиятельных фигур, чье происхождение и природа власти так и остаются для него загадкой. Конечно, они изгои, шарлатаны — и в то же время нет; по крайней мере, их доверчивые жертвы готовы их слушать (как и в Сатанинском танго Ласло Краснахоркаи, гораздо более мрачном венгерском романе о духовных наставниках-шарлатанах и сельских простаках). Куда бы Эмеп ни сунулся, он ничего не понимает, и ему не помогают понять. Пастора нет, церковь закрыта. Но, в отличие от К. в Замке Кафки, Эмеп не страдает. Сколько бы его ни унижали, ему как будто всё равно. Этот роман странно холоден. Он жесток и уморителен одновременно.

Визионерский роман_У комического и визионерского романа тоже есть нечто общее: отсутствие ясности. Один из аспектов комического — это бессмысленность, нелепость, которая служит отличным источником как комедийного, так и духовного — по крайней мере, в восточной (даосистской) трактовке, которая так интриговала Лакснесса.

В начале романа молодой человек продолжает какое-то время возражать, что он не годен для миссии епископа. «Что я скажу?» — вопрошает он. «Что я должен делать?»

Епископ отвечает: «Просто делай и говори как можно меньше. Смотри в оба. Говори о погоде. Спроси, какое у них выдалось прошлое лето и позапрошлое. Скажи, у епископа ревматизм. Если там у кого-то тоже, спроси, где у них болит. Не пытайся ничего наладить».

И еще немного мудрости от епископа:

«Не говори о личном. Будь сух!.. Как можно чаще делай записи от третьего лица… Не ищи доказательств!.. Не забывай, что люди редко выдают больше, чем толику правды; половину правды не говорит почти никто, не говоря уж