Наследник - Александр Прозоров

Поправив заменяющую дверь рогожу из камыша, вербовщик поднял обмотанную нитью руку:

— Нас больше никто проверять не будет?

— До утра молодых тревожить не принято. Чаруша за Пленой тоже проследит и спать в бане уложит. Я ее еще накануне упредила.

— Слава друидам! — Ротгкхон выдернул нож и наслаждением рассек путы. — Свобода!

Он расстегнул пояс и бросил в траву — проследив, однако, чтобы рукоять меча была направлена в сторону кошмы. Расстегнул и стянул через голову рубаху:

— Ой, как это приятно, когда воздухом по коже обдувает! А одеяло здесь не предусмотрено? Замерзнем ведь ночью.

— Кошма большая. Завернемся, еще и жарко покажется. — Зимава стала распутывать завязки платья, выбралась из его плотных объятий, опустив вниз, аккуратно разложила в стороне от постели. Помялась, оглаживая исподнюю рубаху, распутала завязочку у шеи. Лесослав уже вытянулся на кошме, и она решилась: скинула последнюю одежду и торопливо легла, прижавшись к мужу.

— Давай помогу. — Вербовщик закинул дальний край кошмы на девушку и старательно подоткнул со своей стороны, превращая ее в подобие кокона. Потом набросил на себя свою сторону полотнища из мягкого войлока и, довольный, вытянулся во весь рост.

— Лесослав, ты чего? — не поняла девушка.

— Чего? — Ротгкхон тоже не понял ее вопроса.

— Ну… Мы же муж и жена. У нас теперь брачная ночь. А ты отворачиваешься.

— Да, день получился длинный. Бортовой системный был на пару часов короче. Хорошо хоть до завтра нас никто не побеспокоит. Давай отдыхать.

— Почему отдыхать? — полувылезла из кокона Зимава. — Ты же мне муж! Тебе ныне отдыхать рано.

— Я очень устал…

— Нет, подожди… — Она за плечо повернула вербовщика к себе. — У мужа есть супружеские обязанности, а не просто ночью поспать. Хотя, погоди… Ты ведь леший… Наверное, ты просто не мужчина? Ты не понимаешь, кто такие женщины? Ты не способен быть мужем?

— Да все я могу! — не выдержал Ротгкхон. — Но ведь и ты тоже должна понимать… Пойми, близость мужчины и женщины — это не просто оплодотворение яйцеклетки. Когда двое сливаются воедино, когда проваливаются в сладкое безумие, когда забывают обо всем ином в мире, когда сливаются своими душами и желаниями, когда открываются полностью, без остатка, без жалости, когда готовы на все ради своего избранника, — перевел он для Зимавы слова из учения четвертого друида, — это должно быть высшей степенью желания и доверия. Избранник должен страдать таким безрассудством сердца и души, перед которым невозможно устоять. Только тогда таинство рождения новой жизни превратится в чудо, ради которого можно творить и разрушать миры. Иначе это всего лишь физиология. Жалкое опошление великого дара, завещанного нам Создателем. У нас с тобою уговор: ты получаешь достаток и мужа, взамен ты хранишь мою тайну. И ничего более. Я могу платить золотом, вещами, временем, удовольствиями, знанием. Но я не торгую своей душой.

— То есть… То есть ты просто меня не хочешь? Я кажусь тебе некрасивой? Слишком старой?

— Ты так ничего и не поняла. — Лесослав вздохнул и отвернулся, накрыв плечо краем кошмы.

Но Зимава поняла. Она поняла, что на миг перед ней приоткрылось нечто томительное и недостижимое, нечто таинственное и возможное только в волшебном мире леших и берегинь, но недоступное простым смертным. Этот миг просочился в ее сердце маленькой горячей каплей и заставил его дрогнуть и полыхнуть.

Учение четвертого друида никогда не было бы признано таковым, если бы не умело намертво выжигать души своих жертв.

На недавно скошенном лугу за Кожемятьим ручьем большая дружина Мурома с самого утра занималась пешим боем. Тут самым важным было не умение мечника, не храбрость или решительность — а спокойствие и привычка ощущать рядом плечо друга. Отроки и новики, еще не успевшие впитать в плоть и кровь привычку смыкать щиты, держать строй, ходить в ногу — раз за разом собирались в линию, укладывая правый край круглого щита на левое плечо товарища, а левым плечом упираясь в край своего, и так, плотной единой стеной, двигались в разных направлениях: наступая, поворачивая, пятясь, не оставляя при этом противнику ни единого шанса дотянуться острием клинка или копья до живой плоти.

Во время занятий на них постоянно нападали самые опытные и умелые из бояр и дружинников, пытаясь уколоть, оттянуть топориком верхний край щита, толкнуть нижний, порвать строй, разорвать тонкую линию.

На самом деле ранить стоящего за стеной из щитов воина практически невозможно. Пока линия цела — ее защитники совершенно неуязвимы. Но чтобы это понимание стало главным знанием воина, молодых витязей приходилось гонять нещадно, бить, колоть, толкать. Приказывать разойтись, перемешивая, разбивая на крупные и мелкие группки — и снова командуя вступить в бой.

Мастерство это еще не раз спасет отрокам жизнь, когда оказавшись на поле боя, во вражеском стойбище или попав в засаду втроем или впятером, при первой опасности они не начнут метаться или рубиться с врагом, а немедленно сомкнутся в хорошо защищенный отряд и вообще не подпустят недруга на удар копья или меча. Будут знать, что и как делать, даже если рядом окажется совершенно незнакомый ратник из чужого десятка или вовсе другого, но союзного, города.

Раз за разом молодые бойцы собирались плечом к плечу, смыкали щиты, отражали наскоки противника, прячась за деревянные диски от ударов или нанося уколы сами, едва только где-то опытным учителям удавалось разомкнуть оборону, создать щель. Затем, после небольшого отдыха, Святогор поставил новичков друг против друга — чтобы попытались не только выдержать свой строй, но и разбить чужой, после чего, совсем уже вымотанных, повел в город.

Первым въехав в детинец, княжич спрыгнул на мощенный деревянными плашками двор, бросил поводья подбежавшему мальчишке, но тот, поклонившись, сообщил:

— Велено передать тебе, воевода, князь Вышемир тебя в покои свои кличет.

Обращение «воевода» непривычно кольнуло слух Святогора, он даже слегка осерчал — однако требовать к себе обращения, как к князю, и вправду не имел права. Тем более — вслух и прилюдно. Посему обиду княжич проглотил и сразу, как был, потный и запылившийся, тяжело зашагал к брату.

Вышемир ныне занимал покои отцовские — и встретил его в огромной горнице в три окна, с резными колоннами, подпирающими потолочные балки, и двумя печами, сложенными у разных стен напротив друг друга. В праздничные дни али на думу сюда вмещалось до двух сотен человек — ныне же стояли всего трое: сам князь, волхв Радогост и юный отрок в простой рубахе и шароварах, переходящих в матерчатые обмотки. В руках мальчишка держал что-то, накрытое рушником.