Разговоры с Пикассо - Брассай

В конце концов я объявляю о случившемся Пикассо… Он не кричит, не возмущается… Я не вижу пламени, исторгаемого трепещущими от негодования ноздрями Минотавра… Может, это плохой признак? Ведь я слышал, что вспышки холодного гнева, заставляющие его бледнеть от сдерживаемой ярости, еще более ужасны, чем внезапный взрыв эмоций? Он идет за мной, не произнеся ни единого слова… Тщательно, как технический эксперт, рассматривает обломки… Все части на месте. Он увидел и шпильку, и трещину. «Это не очень страшно, – говорит он спокойно. – Выбоина совсем неглубокая. На днях я это поправлю…»

Между тем возвратился Сабартес. Пикассо уже предупредил его о «происшествии».

САБАРТЕС. Я знаю, почему вы ее сломали. Чтобы ее не могли снять другие фотографы… И тут вы совершенно правы! Было бы хорошо, если по мере того, как вы снимаете статуи Пикассо, вы переколотили бы их все… Представляете, как взлетели бы в цене ваши фотографии?

Когда, час спустя, я собрался уходить, Пикассо мне говорит:

– Я совсем не сердился, ведь правда?

Суббота 4 декабря 1943

Закончив работать с крупными скульптурами, я начал снимать мелкую бронзу и фигурки, запертые в «музее», ключ от которого ревнивый Пикассо всегда хранит у себя. Он не доверяет его никому, даже Сабартесу. И теперь, пока он не откроет витрину, я не могу работать. Вчера, крайне утомленный, он мне сказал:

– У меня даже не было времени вынуть для вас скульптуры… Мне очень жаль… Завтра я это обязательно сделаю, обещаю… А сегодня утром у меня не было ни минуты…

Однако у него нашлась минута, чтобы сказать мне с лукавой улыбкой:

– Кстати, вы читали? Этой ночью в гостинице «Ницца» было совершено убийство. Я очень беспокоюсь… Там живет Ольга, и Превер тоже. Убили женщину! Надеюсь, что это сделал не Превер…

Сегодня времени у него достаточно. Я нахожу Пикассо в прекрасном настроении в компании какого-то поэта из Сен-Жермен-де-Пре, очень странно одетого: на босых ногах сандалии, через плечо холщовая сумка, по одежде то ли назареянин, то ли бродяга… Но он молод и хорош собой, что прекрасно сочетается с его смешным нарядом.

Пикассо открывает витрину и достает дюжину статуэток… Все утро я работаю в мастерской один. А когда ухожу, появляется Сабартес. Он спускается от Пикассо, неся три небольших полотна, выдержанных в приятных розово-серых тонах…

САБАРТЕС. Это из моей личной коллекции. Вот эта – мой последний портрет, написанный Пикассо… Что скажете? Он сделал его четыре года назад, в Руайяне. Я хотел поставить его в раму, но он предпочел сделать это сам. И, между делом, почти полностью переписал полотно…

Я рассматриваю картину: Сабартес в облачении испанского гранда – с широким гофрированным воротником, какие носили в XVI и XVII веках, и в забавной черной бархатной шляпке, украшенной маленьким голубым пером. И хотя Пикассо все перевернул вверх дном, нарисовав глаз там, где обычно располагается ухо, а ухо – на основании носа, вдобавок налепив на него очки вверх ногами, поражающий своей оригинальностью портрет отличается необыкновенным сходством. История с переодеванием меня удивила, и я спрашиваю об этом Сабартеса.

САБАРТЕС. Это моя идея… Просто такой каприз… Я всегда мечтал о том, чтобы Пикассо нарисовал меня в одеянии дворянина XVI века, эпохи Филиппа II, – именно таком, какое король носил в Эскуриале… Пикассо не остался глух к моим фантазиям… В 1938-м, на улице Боеси, он сначала сделал с меня несколько рисунков с маленьким воротничком – его очень забавляли воланы из накрахмаленного муслина. И собирался писать меня в полный рост, в натуральную величину, в костюме испанского гранда, с крахмальными брыжами… Но время шло, и мне стало казаться, что он все забросил, как вдруг в Руайяне он удивил меня этим портретом… Вы заметили, что он пользовался тонами, которые были очень популярны у испанских художников той эпохи?

Я слушал его и удивлялся; мне бы и в голову не пришло, что в душе этого сурового республиканца живет hidalgo.

БРАССАЙ. Должно быть, ваших портретов, написанных Пикассо, уже набралась целая коллекция. Взять хоть тот, что находится в Москве и называется «Кружка пива» – вы сидите за столом, опершись на него локтями…

САБАРТЕС. Да, «Кружка» входила в коллекцию Щукина. Это самый первый из моих портретов, Пикассо написал его в 1901-м, в самом начале «голубого периода».

БРАССАЙ. Меня удивило, что он изобразил вас без очков… А вы, насколько я знаю, носили их всегда…

САБАРТЕС. Всегда, у меня очень сильная близорукость. А в юности я носил пенсне… Но именно в тот день я оказался без него. Я тогда в первый раз приехал в Париж. Поселился в Латинском квартале, в маленькой гостинице на улице Шамполион. У нас с Пикассо и еще несколькими приятелями была привычка собираться каждый вечер на втором этаже кафе «Лоррен»… И вот однажды вечером он застал меня там, с кружкой пива и без пенсне: я сидел погрузившись в свои мысли, уткнувшись в пустоту ничего не видящим взглядом… Должно быть, его поразил непривычный вид моего лица… Несколько дней спустя он показал мне этот портрет… Он сделал его по памяти, потому что я ему не позировал…

БРАССАЙ. Сколько ваших портретов он написал?

САБАРТЕС. Их всего четыре… Второй был написан в том же 1901 году: у меня там, как у начинающего художника, длинные волосы до плеч… Третий появился несколько лет спустя… И наконец, вот этот, последний по времени… Но кто знает? Может, он еще напишет меня в полный рост, в одеянии испанского гранда?.. И однажды вы прочтете историю этих портретов… Я как раз сейчас ее пишу…

Я провожаю Сабартеса до станции метро «Севр-Бабилон». Он интересуется, много ли осталось скульптур, которые мне нужно сфотографировать.

БРАССАЙ. В мастерской я уже практически закончил. А что касается остального, кто может сказать? Да и сам Пикассо вряд ли помнит все свои скульптуры… У меня, например, нет некоторых его «конструкций» из проволоки… Я видел их на улице Боеси. Надо бы сходить и туда… Пикассо обещал меня сводить как-нибудь…

САБАРТЕС (с кисло-сладкой улыбкой, которая появляется у него на лице всякий раз, когда речь заходит об обещаниях Пикассо). Обещал? Запомните раз и навсегда: обещать и сделать – это разные вещи, которые совпадают у него очень редко. Мне это известно лучше, чем кому бы то ни было… За его неисполненные обещания обычно расплачиваюсь я… Его обещания… Взять хотя бы второй мой портрет 1901 года – он мне его подарил. Но каждый раз, когда я пытался увезти его в Париж, он говорил: «Я тебе его отдам в Барселоне…» А в Барселоне он отдал его в кабаре, куда мы ходили. Эта картина была продана, переходила из рук в руки до того момента, пока он ее не выкупил. И она вернулась на улицу Боеси. Но мне он ее так и не отдал… Вот вам история моей картины…

БРАССАЙ. То есть вы полагаете, что на улицу Боеси я не попаду никогда?

САБАРТЕС. Даже и не надейтесь! У него нет ни малейшего желания… Это место пробуждает у него тягостные воспоминания: ему тяжело переступать порог дома, где он столько страдал… Всякий раз, как он начинал жизнь с чистого листа, он обрубал все окончательно, бесповоротно… В этом его сила! Ключ к его молодости… Как змея, которая линяет, он отбрасывает старую кожу и начинает все заново… И после очередного разрыва никогда не оглядывается назад… Способность выбрасывать из памяти ненужное у него еще более потрясающая, чем сама память… Однажды, по тем же причинам, он сбежит и с улицы Гранд-Огюстен…

Я спрашиваю у Сабартеса, много ли произведений Пикассо осталось на улице Боеси.

САБАРТЕС. Почти все, что было в мастерской, он перевез сюда. Но в квартире осталось кое-что из сделанного давно…

БРАССАЙ. А что он держит в мастерской рядом с «Каталаном»? Я очень удивился, когда услышал от Пикассо, что там остается не менее полусотни скульптур.

САБАРТЕС. Он может и ошибаться. Там стоят только фигуры из кованого железа, перевезенные из Буажелу, да с дюжину гипсовых…

Я интересуюсь, известно ли ему что-нибудь о Поле Розенберге.

САБАРТЕС. У него забрали все: дом, мебель, серебро, галерею… К счастью, ему удалось вовремя уехать… И в Нью-Йорке он начал все сначала… Да, он был тесно связан с Пикассо, то есть я имею в виду, что он продавал его картины… Но на этом – точка. Поддерживать дружеские отношения с таким высокомерным субъектом, презрительно относившимся к художникам, было невозможно… Правда, Пикассо спуску ему не давал. Здесь роли распределялись по-другому…

Мне хотелось бы пригласить Сабартеса на обед.

САБАРТЕС. Вы мне симпатичны, но у меня очень плохо с глазами, и я боюсь темноты… Когда на улице темнеет, я предпочитаю находиться дома… Особенно теперь, когда может в любую минуту случиться black-out.[35]