Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

Когда через две недели тот же посыльный прибыл с новостью, что Нафанаил выжил, я зарыдала, уткнувшись лицом в подушку.

С того самого разговора с тетей, который заронил в мою душу сомнение, пошатнулась моя прежняя вера. Меня одолевали всевозможные вопросы. Вмешался ли Господь, пощадив Нафанаила, чтобы я все-таки сочеталась с ним браком, или своим исцелением бен-Ханания обязан удаче и крепкому организму? Взаправду ли Господь наслал горячку на тетю, чтобы наказать ее, как утверждала моя мать? Означает ли выздоровление Йолты, что она раскаялась? А еще Иуда — неужто он заключен в тюрьму Иродом Антипой по воле Господней? И почему Господь не уберег Тавифу?

Я не могла больше верить в Господа карающего и спасающего.

В девять лет мне открылось тайное имя Бога: «Я есмь Тот, кто Я есмь». Тогда я решила, что никогда еще не слышала имени более истинного, более чудесного. Когда отец поймал меня за тем, что я произношу эти слова вслух, он схватил меня и плечи и встряхнул, запретив повторять имя Господа, потому что оно слишком священно, чтобы слетать с чьих-то губ. Однако же я не перестала думать об этом, и в те дни, когда я задавалась вопросом о природе божественного, я по многу раз выговаривала его: «Я есмь Тот, кто Я есмь».

XXVI

Фазелис позвала меня во дворец четвертого дня месяца тебета, не подозревая, что на это число приходится пятнадцатая годовщина моего рождения. Было еще далеко до полудня, когда у наших ворот показался солдат с посланием, написанным по-гречески на пластине из слоновой кости, выточенной так тонко, что она напоминала молочную пенку. Я никогда раньше не видела записи на слоновой кости. Я взяла пластину в руки. Свет дрожал на черных буквах, на каждом превосходно и точно выведенном слове, и я почувствовала, что меня одолевает прежнее желание: ах, вот бы писать снова… и на такой табличке!

Ана, надеюсь, ты пережила долгие и горестные недели лихорадки и заточения. Приглашаю тебя во дворец. Если ты сочтешь путешествие безопасным, оставь сегодня свою клетку ради моей. Мы проведем время в римских банях и возобновим наше знакомство.

Я вздрогнула. «Оставь свою клетку». С тех пор, как болезнь впервые появилась в городе, прошло полтора месяца. Только вчера молва донесла весть о ребенке, который заразился совсем недавно, однако лихорадка, по всей видимости, отступала. Похоронные процессии практически сошли на нет, открылся рынок, отец вернулся к работе, а Йолта, хоть и не вполне окрепшая, уже вставала с постели.

Была пятница, вечером начинался Шаббат, однако мать, не скрывая зависти, разрешила мне отправиться во дворец.

При свете дня мозаика на полу большого зала, изображающая морских существ, выглядела даже более великолепной. Иоанна, седовласая служанка Фазелис, оставила меня разглядывать пол, сама же отправилась на поиски госпожи. У меня снова возникло ощущение, что я стою на спинах рыб, а под ногами перекатываются волны, в то время как мир уносится в даль, недоступную моим глазам.

— Страсть моего мужа к римским мозаикам не имеет ни начала, ни конца, — раздался голос Фазелис.

Я не заметила, как она вошла. Я разгладила складки бледно-желтой туники и дотронулась до янтарной бусины на шее, вновь пораженная видом Фазелис. На ней было блестящее голубое платье, лоб украшала нитка жемчуга. Ногти на ногах были выкрашены кипером[10].

— Красиво, — сказала я, скользнув взглядом по волнам под ногами.

— Скоро у нас не останется ни одной плитки без изображения животного, птицы или рыбы.

— А тетрарха не беспокоит, что он нарушает еврейский закон, который запрещает подобные картины?

Не знаю, что заставило меня заговорить об этом. Возможно, дело было в страхе, который я испытала, нарисовав себя на дне чаши для заклинаний. Так или иначе, вопрос я задала необдуманно.

В ответ царевна рассмеялась высоким, щебечущим смехом.

— Это обеспокоит его только в том случае, если его поймают. Хоть Антипа и еврей, еврейские обычаи мало его заботят. Его влечет Рим.

— А ты? Тебе не страшно за него?

— Даже если толпа зелотов протащит моего мужа по улицам за нарушение закона, это ни капли меня не взволнует, покуда мозаики останутся в неприкосновенности. Я тоже нахожу их красивыми. И буду скучать по ним больше, чем по Антипе.

Ее глаза полыхнули огнем. Я попыталась прочесть, что написано на лице Фазелис. Под легким безразличием и беззаботностью, с которой она отрекалась от мужа, скрывалось страдание.

— Даже когда город горел в лихорадке, а подданные умирали, он заказал новую мозаику. Она будет еще более вызывающей, чем остальные. Мастер и сам боится браться за работу, — продолжала она.

— На ней будет изображение человека? — Ничего другого, что могло бы вызвать такое смятение, мне в голову не пришло.

— Лицо. Там будет лицо женщины, — улыбнулась Фазелис.

Мы спустились вниз к портику, потом — к баням. Слегка потянуло сыростью, запахло влажным камнем и ароматическими маслами.

— Ты уже бывала в римских банях? — спросила Фазелис.

Я отрицательно покачала головой.

— Я прихожу сюда каждую неделю, — продолжала она. — Это сложный, требующий времени ритуал. Говорят, римляне не отказывают себе в удовольствии посещать термы ежедневно. Если так, то, интересно, как у них нашлось время завоевать мир?

В раздевальне мы разделись донага, оставшись в одних полотенцах, и я последовала за Фазелис в тепидарий, где воздух мерцал от света ламп, расставленных в высоких нишах. Перво-наперво мы окунулись в бассейн с прохладной водой, затем улеглись на каменные столы, и две служанки принялись охаживать нас по рукам и ногам ветками оливы, втирать в спины масло, мять наши тела, словно они месили тесто. От этих странных манипуляций моя душа покинула тело и, вспорхнув, уселась на небольшой выступ прямо у меня над головой, где ее не мучили ни страхи, ни тревоги.

Однако в следующем зале блаженство закончилось. Влажный горячий воздух кальдария был так густ, что я с трудом дышала. Нас поджидали мучения геенны огненной. Я опустилась на твердый, скользкий пол, вцепилась в полотенце и принялась раскачиваться взад и вперед, чтобы не лишиться чувств. Обнаженная Фазелис тем временем безмятежно шла сквозь мглу. Ее волосы спускались ниже колен, полные груди напоминали спелые мускусные дыни. Мое собственное тело, хотя мне уже сравнялось пятнадцать, все еще оставалось по-мальчишечьи худым, а груди напоминали две коричневые смоквы. В висках у меня стучало, живот скрутило. Не знаю, сколько времени я терпела эту муку, но избавление показалось мне раем.

Сводчатые стены самого просторного помещения бань, фригидария, прорезали широкие арки, тут и там были устроены ниши, по бокам которых вытянулись колонны с узором из виноградных лоз. Я сбросила полотенце и нырнула в прохладную воду, затем устроилась поудобнее на скамье, которая шла по периметру зала, и принялась за зерна граната, лениво запивая их водой.

— Вот тут Антипа и собирается поместить новую мозаику. — Фазелис указала на плитки в центре зала.

— Здесь? Во фригидарии?

— Это помещение скрыто от посторонних глаз, и во дворце не найдется уголка, который муж любил бы сильнее. Когда Антипа развлекает Анния, римского префекта, они проводят здесь все свое время за делами. Помимо прочего.

Судя по тону, в последнем слове скрывался некий особый смысл, но прочему-то он ускользнул от меня.

— Не понимаю, зачем ему тут изображение женского лица. По-моему, рыбы подошли бы куда больше.

— Ах, Ана! — Губы царевны тронула легкая усмешка. — Ты еще молода и неопытна, тебе ли знать желания мужчин. Да, здесь они обсуждают важные вопросы, это верно, однако же не отказывают себе и в других… удовольствиях. Спрашиваешь, зачем им женское лицо? Потому что они мужчины.