Поводырь (СИ) - Андрей Дай

Ну, да ладно. Время пока терпит — я не завтра из Каинска отбыть намерен. Сначала нужно уточнить — чей сейчас человек — мой будущий агент 007.

— Должно быть добрейшей души человек, этот купец… Весьма приятно было с вами побеседовать, господин пристав. Весьма. Думаю, вы найдете время еще ко мне заглянуть. Завтра, в это же время, меня вполне устроит. До встречи, Ириней Михайлович. Передайте купцу Ерофееву мое восхищение его бескорыстной помощью…

Длинный, носатый и худой Пестянов на фоне казачьего сотника показался еще более длинным и худым. Как вешалка рядом с бабушкиным комодом. Причем оказалось, что это мебель одного гарнитура — они были прекрасно знакомы. То-то там мило раскланялись, разулыбались. «Лопата» Астафия Степановича даже дернулась было потрепать сыщика по плечу, но остановилась на полпути. Меня, наверное, засмущался.

От Безсонова несло кислятиной сгоревшего пороха. Пахло отвратительно, но я сдержался и промолчал. У человека горе, ему любимую игрушку возвращать надо, а тут я со своим обонянием. Все чувства легко читались с лица этого простодушного гиганта.

— Замечательное оружие, Герман Густавович, — траурным тоном прогудел он. — На пять барабанов зарядов ни единой осечки. Спуск мягонький. Толкает, правда, аки конь лягает. Но и то в сторону не отводит. Мастер великий изготовил.

— Понравился пистоль, Астафий Степанович?

— Как не понравится… Да чего уж там, знатная механизьма. Первый раз и держу такое в руках.

— Превосходно. Просто отлично. Значит, Вы не откажете мне в любезности, принять револьвер в дар?

— Мне? — проблеял казак тоненьким голоском. — Мне?

— Вам, вам… Артемка! Скажи, пусть на стол накрывают. Обедать будем.

Выпили с огромным ребенком по рюмочке. Откушали щей. И еще по-чуточке под гречневую кашу со шкварками. Захрумками огурчиками. Маленькими, шершавыми. Французы их корнишонами обзывают, а Безсонов — детьками. Он брал их из чашки горстями, как семечки, всем скопом впихивал в пасть, и так смачно грыз, что желудочный сок растворил суп за секунды. И каша пошла в гостеприимно распахнутые двери.

И чай с засахаренными фруктами. В общем-то — урюк обычный, но отчего-то не липнущий к зубам, ароматный, с кислинкой. Ароматизированные «одноразовые» чаи из пакетиков рядом с этой «чайной церемонией», как резиновая женщина…

Принесла нелегкая «сладкую парочку» — Борткевича с Хныкиным. Сообщили радостную новость — купцы начали собираться. Ироды. Ничего святого у них нет. Как он там говорил… «Какой-такой павлин-малин?! Не видишь? Мы кушаем!»

Ага! Счас. Рядом, с начищенным форменным пальто в руках замер Гинтар. Алый подбой, узкие золотые погончики с двумя «лохматыми» звездами на каждом. По карманам и отворотам рукавов пламенеющие галуны. Мечта киллера, а не одежда. Только еще мишени на спине не хватает. Но смотрится, конечно, шикарно. Богато и представительно. Жаль в мое время мундиры для гражданских чиновников уже отменили.

А может и к лучшему. При царях-то жандарму руки не подавали, а при демократии ФСБэшники — уважаемые люди. Зато, будь у меня такое пальтецо, замаялся бы плевки со спины оттирать…

Начальник с казначеем уверяли, что идти недалеко. Тут еще все недалеко. Все население Каинска можно в один железнодорожный состав уместить. Кабы, его еще найти, тот состав. Приказал показывать дорогу, а сам придержал раскрасневшегося, млеющего от радости сотника. Хотел переговорить по дороге — чего время терять?

— Вы ведь знакомы с приставом. Верно?

Генерал в центре неряшливой, присыпанной конскими каштанами деревни в дебрях степной Сибири. Попугай в стае серых ворон. Избы вокруг крепкие, с подклетью. Обширные подворья прячутся за крепкими заборами. Лохматые псы на страже хозяйского добра. Устремленные в небо «звездолеты» церквей. Точечная псевдо-цивилизованная двухэтажная застройка. Кирпичные избы с декоративными фасадами. Тонны вылетающей в трубу древесины. Пыжится, лезет, старается колония, стремится в люди выбиться. Хотя бы в такие, каких сама себе насочиняла.

— Знаком, Ваше превосходительство. Этож Варешка. Сынок дружка моего — Михайлы. Вместях в омском училище буквицы первый раз увидали…

— Варешка?

— Батя-то евойный, как углядит, что отрок опять от любопытства на что уставится, да рот откроет, так говаривал — «варешку-то закрой». Так и прилипло… Ваше превосходительство.

Надо же. Вспомнил о величании.

— Как же его в приставы занесло?

— То судьбинушка евойная. Он и грибы с детства лучшее всех собирал.

— Это ни о чем не говорит.

— Смотря хто спрашивает, Герман Густавович. Варежку медалькой «За покорение Чечни и Дагестана» наградили, да домой отправили. Он интендантов одни своим видом до трясунчика доводил. Их благородия ево завсегда за довольствием в штаб отправляли…

— А здесь кто его к месту определил?

— Дык дружок Петра Даниловича и определил. Седачев в Каинске и года еще не прослужил. А до него городничим Сахневич был, Павел Павлович. Из-за них с Нестеровским округ бывало, в шутку, Петропавловским называли…

— И что, хорошим хозяином был Сахневич?

— Последним, — ткнул пальцем-сарделькой в небо казак. И спохватился: — Ваше превосходительство.

— Ныне-то Павел Павлович, чем пробавляется?

— В Томске живет, Ваше превосходительство. Дом у него там. Комнаты писарчукам сдает в наем. Суров старик. Не каждый его ворчание выдержать может. А мелким чинушам и деваться некуда. Он денежку малую за жилье берет…

Хихикнул. Я еще не был знаком с последним хозяином Каинска, но уже хотел этого знакомства. Судя по рассказу Безсонова, из ума старик еще не выжил.

За разговором как-то незаметно дошли до двухэтажного кирпичного здания, в котором должна была состояться историческая, для меня, первая встреча нового губернатора с представителями купеческого сословия. К обеду морозец отпустил — градусов пятнадцать, не больше. Но небольшой зал был натоплен так, что лица торговцев, наряженных в богатые шубы, блестели от пота. И волосы, расчесанные «с маслом» блестели. Блестели массивные золотые побрякушки на пальцах, цепи на шеях. Новорусский «бомонд». Подмывало заглянуть под меха — а не прячутся ли там малиновые пиджаки?

Вошел. Разговоры — басовитое пчелиное гудение, стихли. Глаза двух десятков собранных в одно место туземных богатеев смотрели на меня, и ни кто не встал. Даже попытки не сделал. Словно это они, вершители судеб, вызвали меня на суд. Или еще того пуще — выписали модного актеришку, и ждут теперь — анука, брякни чево-нить, рассмеши честной народ… Знали ведь, что аукнется этакая выходка. Знали, но отчего-то не боялись. И это бесило больше всего.

Зеркал рядом не было, но я и так знал, что мое лицо не на много отличается по цвету от подбоя генеральского пальто. И еще знал, что зря собрал эту публику. Стоило выбрать парочку по списку Борткевича и побеседовать тет-а-тет. Поддержать желание строить производственные предприятия, помочь. Остальные потом и сами бы подтянулись. А теперь-то что с ними делать? Взбешенный Гера настойчиво рекомендует обратить внимание на торчащую из-за пояса Безсонова рукоятку немецкого револьвера.

Я пытался просчитать варианты, отгородиться от эмоций, подумать. И плюнул. Может быть, первый раз в жизни. Расслабился и позволил себе поплыть по течению. И вдруг испытал невероятный, на уровне оргазма, экстаз освобождения. Будто могучая океанская волна накрыла меня с головой, смывая, растворяя шаткие преграды, понастроенные во мне толерантным двадцать первым веком. Стало вдруг совершенно ясно, что мне можно педераста назвать пидором и никакое телевидение не обглодает меня до костей за это. Можно дать в морду подлецу и он не потащит в суд по правам человека. Дуэль, Герочка? Это же прекрасно! Да здравствует дуэль! Это честно, а исход Божьего суда не зависит от толщины кошелька. Только от крепости руки и верного глаза.

В глазах посветлело, но я не торопился отпускать это упоительное чувство. Представьте! Я почувствовал себя свободным. Истинно свободным. И это не имеет ничего общего с вседозволенностью. Это… как ощущение правды. Вдруг начинаешь понимать — это черное, а вот это белое. Вот это правильно, а это против Бога. Именно так. Не против человеческой морали или традиций. Против Бога. Неправильно. И пока я в праве — ни что и ни кто не способен мне помешать поступать так, как я считаю верным. Именно в тот момент я поставил на кон собственную жизнь, и знал, что не умру от пули из дуэльного самопала. Господь не попустит.

Вместе с просветлением в глазах пришло четкое понимание того, что именно и как я должен сейчас сделать. И мне это нравилось.

Пауза затягивалась. Купцы потели, но не двигались с места. Я стоял перед ними, еще одну долгую минуту стоял и молчал. А потом прошипел сквозь зубы. Тихо и зловеще: