Прыжок - Илья Бражнин

— Чудачка! Где же тесно? Две-то комнаты на двоих тесно?

Руки Юлочки беспокойно метались перед джегиным носом.

— Ух ты… комнаты! Да разве это комнаты!? Это же клетушки. Птичьи клетки. Тюремные камеры. Три шага вдоль, три поперек.

Джега взмывался:

— Это уж свинство. Рабочие в таких комнатах по пять человек в каждой живут.

— Живут… у каждого свои потребности. Совсем необязательно всем равняться по самому скудному уровню. У них одна работа, у тебя другая. Они, придя домой, могут ничего не делать, а ты вот, видишь, должен еще сидеть работать. Тебе нужна такая обстановка, чтобы ты мог эту работу нести.

— Обстановка! Да ведь я и без того буржуем сижу. Тихо. Свободно. Какой же еще обстановки надо?

— Оставь пожалуйста! Какая там обстановка! Тебе даже негде бумаги свои разложить. У тебя стола письменного нет.

— И обеденный хорош.

— Да, хорош! А когда я захочу выпить стакан чая, я должна с ним либо ткнуться в угол как кошка со своим блюдцем молока, либо гнать тебя со стола.

— Эва, да ты пристройся здесь на краешке. И мне хорошо будет — видать тебя за работой.

— Нет… нет же, это дико. Нет кухни. Примус осточертел, да и что можно на нем сделать? Почему ты цепляешься за свои глупые привычки времен девятнадцатого года? Обязательно все надо делать на ходу и питаться воблой или тухлой колбасой, когда есть свежая рыба, мясо и возможность приготовить по-человечески. Эта проклятая теснота невыносима. Что тебе стоит зайти в откомхоз и попросить себе квартиру? Тебя знают. Тебе дадут.

— В том-то и штука, что меня знают и мне дадут. Потому-то я и не могу итти. Понимаешь ты меня, Юла?

— Странные воззрения! Какая-то глупая щепетильность. Кому это нужно? Разве ты делаешь что-нибудь незаконное? Наконец, разве твоя работа не стоит такой мизерной платы, как приличная квартира?

— Что стоит, то мне в дают. Оставим, брат, лучше.

Мотал кудлатой головой Джега, хмурил брови и, грызя карандаш, зарывался в бумаги. Полчаса ни звука. Тикают часы посреди вороха бумаги. Вдруг шею забывшего обо всем Джеги обвивают ласковые руки, и мягкая шелковистая щечка прижимается к его колючей щеке. Джега закидывает назад голову, и бумаги с испуганным шелестом скатываются с края стола на пол. Над ухом ласково упрекающий голосок:

— Вот видишь, даже обнять тебя нельзя. Всегда что-нибудь зацепишь в тесноте.

И наконец он сдался, капитулировал и отправился в откомхоз. Розовые стены кабинета откомхозовского зава, товарища Карповича, стали свидетелем его падения. Он положил на край стола свой потрепанный портфель и, смотря себе на носки сапог, сказал:

— Карпович, мне нужна небольшая квартира.

— Хорошо, — сказал Карпович и заорал в телефон:

— Слушаю!

Через две минуты Карпович поднял на Джегу удивленные глаза и, поправив очки на носу, протянул руку:

— Джега! Здравствуй, садись!

— Мы уже здоровались, я я уже сижу. Мне нужна небольшая квартира.

— Квартира, ага… да, да… Сейчас… Алло! Слушаю! — схватился он снова. Долго, надрываясь, кричал Карпович в трубку, горячась, убеждая, возражая и поддакивая.

Наконец бросил трубку в гнездо и поднял на Джегу усталый, мутный взгляд:

— Собачья работа! Садись! Ты что-то говорил.

— Мне нужна небольшая квартира, — настойчиво сказал Джега. Карпович провел сухой рукой по лысине:

— Гм. Квартира… тебе… Хорошо… Алло. Слушаю же, ну!

Квартиру Карпович дал.

Квартирка была хорошая. Три просторных светлых комнаты. Юлочка довольно поблескивала глазками и хозяйственно морщила носик:

— Это будет твой кабинет, это спальня, рядом с кухней столовая. После отделки это будет выглядеть вполне прилично. Нам повезло с квартирой. Это прямо счастье. Незаметно всунул Джега свою кудлатую голову в хомут этого счастья. Через неделю квартира была завалена кирпичом, известью, досками, глиной и еще чорт знает какой дрянью. Однажды совершенно неожиданно в темной передней перед Джегой предстали две длинные измазанные глиной и известью фигуры. Они, видно, ждали его возвращения и тотчас же, угрюмо сопя, надвинулись на него.

— В чем дело, товарищи?

— Денег на кирпичи, хозяин.

— Денег?

Появилась Юлочка;

— Джега, наконец-то! Тебя печники ждут; я хочу, чтобы они завтра начали работу.

— Постой, там будто печи были. Я видал.

— Ах, какие там печи! Старый хлам. Разве можно такие печи оставить в приличных комнатах?

Джега опешил. Он не знал, можно или нет оставлять «такие» печи?

— Стойте, товарищи, сколько же вам нужно на эти самые печи?

Печники надвинулись еще грозней:

— Да вот прикиньте, хозяин. На две печки четыре сотни кирпича по шесть рублей — двадцать четыре рубля. Глины, скажем, вода два, по три рубля — шесть рублей, песку воз — два рубля. На первый случай, вот считайте сколько, а там изразец, либо краску масляну — это уже ваша воля.

Джега протяжно свистнул:

— Эва загнул. Да где же я денег столько возьму?

Печники молчали. Юлочка покраснела. Ей было стыдно перед печниками за джегину простоватость. Она быстро выступила вперед:

— Зайдите, пожалуйста, завтра в четыре часа, вы получите деньги на кирпичи, а работать начнете с четверга.

Вечером Джега подивился Юлочке. Всегда как ртуть, а тут молчит, перелистывает у окна какую-то книгу и ни гу-гу.

Усмехнулся Джега, махнул рукой и уселся за работу:

— Помолчим, значит.

За чаем Юлочка, смотря в сторону, уронила:

— Деньги на кирпичи тем не менее нужны.

Джега глотнул чай:

— А чорт их знает! Раз говоришь — должно быть нужны.

— Надо завтра достать до четырех часов.

— Ишь ты, придется стрельнуть, значит. Ладно, не тоскуй, хорошая моя, управимся. Только вот, как я их тебе до четырех принесу? Мне, брат, никак не урваться.

— Я сама зайду к тебе в коллектив.

Юлочка пришла, как обещалась, в три часа. Едва открылась дверь перед ней, Джегу в краску бросило. Вскочил, неловко зацепив за стул, и, смешавшись, суетливо шарил по карманам.

В комнате, набитой ребятами, неестественная тишина. Беззастенчивые и бузливые со знакомыми и чужими, ребята вдруг, как по команде, смолкли и нахохлились, точно сычи. Нормальное кровообращение в комнате восстановилось только после того, как юлочкины каблучки простучали где-то далеко внизу. Кто-то шаркнул стулом, а смешливый Мишка Поспелов потянул носом ощутимый всеми запах пудры и духов, оставленный за собой Юлочкой, притворно и оглушительно чихнул. Сам он быстро осекся, почуяв в своей шутке что-то неладное, в ушах же Джеги это чиханье отдалось как пощечина. Кажись, ничего особенного не случилось. Ну, что из того, что трепач и балагур Мишка Поспелов чихнул вслед Юлочке? А вот поди ж ты!

Весь этот день Джега был хмур и рассеян. Что-то постороннее тугим клином засело в голову и мешало сосредоточиться. Возвращаясь из коллектива, вспомнил он свою встречу с ребятами на Заостровке, вспомнил неловкую встречу с компанией из коллектива, когда шел однажды с Юлочкой по бульвару. Почему его корежит всякий раз, когда между ним и ребятами становится Юлочка? Почему он не мнется и не корчит дурака, когда встречает их, идя с Женькой Печерской или с другими дивчатами?

Он мог, конечно, ответить почему. И он отвечал, так как знал и понимал ребят насквозь. Юлочка — не их породы. Она пришла со стороны. И так, сама по себе, она ребят коробила, да еще Джегой завладела. Он понимал это и в глубине души оправдывал и, пожалуй, даже одобрял ребят.

И в то же время он свирепел и бесновался. Они должны доверять ему. Она его не съест — они это скоро увидят. Он и ее и их свернет в бараний рог. Джега сжимал кулаки и тряс ими зло я упрямо:

— Постойте, еще посмотрим, чья возьмет!

Но, придя домой и усаживаясь за стол против Юлочки, забывал Джега обо всем, слушая ее оживленную болтовню о новой квартире, о ремонте, печах, улыбался в ответ на ее улыбки, хотя и не разделял ни в какой степени ее квартирных восторгов.

Он не чувствовал дела, огня не чувствовал в том, что со вдохновением вершила Юлочка. Сыпался мусор с потолка, крошился щебень под ногами, глина, доски. «Плевая какая-то, гнилая стройка», — так думалось Джеге. Видал раньше этот щебенной лом, известь, камни, бревна на заводском ремонте, на постройке новых мастерских. Но там разорение и неурядица стройки были для него и милы и приветливы. Чуял он свое в этом, чуял — жизнь строится. За кучами щебня видал корпуса фабричные, и не продал бы он за миллионы этого мусора.

Совсем не так было со «строительством» в его квартире. И тут строились — дело, видимо, делали. Из кучи кирпича вырастали печи, — шершавые, ободранные стены обтягивались чистотой и гладью. Все вокруг приходило в порядок. Шла стройка, всегда радостная и бодрящая стройка. И вот не мог никак Джега принять этой стройки, вдохнуть в нее смысл и радость. Была она чужой ему и ни к чему, как ни к чему чужая красивая женщина, когда любишь крепко свою, некрасивую и единственную.