Игра в ошибки - Алиса Поникаровская

Часть вторая. «Игра в ошибки»

Глава 1

Она всегда любила гулять около этого небольшого двухэтажного особнячка. Она выныривала из подъездного горла старой сталинской многоэтажки на шумящую, ругающуюся машинами загазованную улицу, оставляя за спиной разрисованный лифт и заплеванную лестницу, потом, не сворачивая, шла вдоль дороги мимо одинаковых домов, безразлично поблескивающих глазницами невидящих окон. Первые этажи домов изо всех сил манили прохожих заманчивыми разноцветными вывесками, как стоящие вдоль дороги проститутки в поисках своих клиентов, – то причудливым коллажем, то фотографическим плакатом, то вычурным изображением кулинарного изобилия. Она шла мимо них, и каждая дверь призывно скрипела ей: «Зайди, зайди, ты тут такое увидишь, что не сможешь удержаться от покупки!» «В другой раз, – качала головой она. – Сейчас я иду не к вам…»

Дома укоризненно провожали ее изощренно украшенными витринами и неожиданно кончались.

Железная дорога, играя полосатым хвостом, призывно гудела электричками и поездами, люди на платформах, поддавшись голосу современной Сирены и собственной непреодолимой тяге к путешествиям, ныряли в раскрытый рот вагонов, таща за собой нажитые непосильным трудом вещи, проблемы и детей. Она улыбалась и махала им вслед рукой, дожидалась последнего вагона и осторожно переступая, переходила железнодорожные пути, слушая, как убаюкивающе затихает гул рельсов.

За железной дорогой начинался старый парк. Ветхие скамейки уже никого не могли удержать на своих спинах, деревянные фигурки, вырезанные когда-то давно чьей-то старательной и ласковой рукой, потемнели от времени, усохли и скукожились, и уже трудно было различить, кого именно когда-то хотел изобразить мастер – то ли человека, то ли птицу, то ли неведому зверушку. Огромные деревья мудро взирали с высоты своих лет на заросшие тропинки, на пробивающиеся юные ростки, на маленькие фигурки изредка забредающих сюда людей, и даже летом роняли свои листья вниз. И листья, кружась, опускались на землю, как седые волоски с головы очень старого человека, отчего земля в любое время года, исключая зиму, была скрыта под разноцветным ковром серо-желто-зеленых листьев, который то шуршал, то чмокал, то звенел под ногами. Она трогала ладонью шероховатые стволы, и поражалась их силе и мудрости.

В глубине парка маячило маленькое озерцо, вода в нем всегда была холодной, и поэтому оно не пользовалось славой у недалеких местных жителей, падких на отдых и развлечения. Зато его очень любили серо-синие утки, которые не мыслили себе жизни без его холодной и чуточку мутной воды, без его засыпанных листвой берегов, без его ряби, подаренной ветром-озорником.

Она обходила озеро, здороваясь, набирала в ладони холодную озерную воду и подкидывала ее вверх, поднимая к каплям лицо. Утки встречали ее радостным кряканьем, она доставала из сумки кусок батона и кормила галдящих птиц.

Тропинка слева от озера выводила ее на главную аллею, которая отличалась от остальных только своими размерами, но была так же стара и засыпана листвой. На этом ее путь заканчивался: вдоль аллеи и стоял ее любимый дом. Она устраивалась на потемневшей скособоченной скамейке, которая радостно скрипя, принимала ее тяжесть, и доставала из сумки сигарету. Сигаретный дым поднимался над аллеей и исчезал в густоте листьев, успев подарить им лишь маленькое, едва уловимое объятье тепла.

Дом тоже был старым. В мутных окнах отражалась листва и кусочки неба, две колонны у входа, казалось, давно устали держать обвитый плющем балкон, двери которого уже забыли, что означает слово – «открываться», облупленные стены хранили в себе сотни нерассказанных историй из жизней своих навсегда ушедших обитателей, крыша кое-где зияла прорехами, угодливо подставляя свою внутренность бродяге дождю, звонко или грустно поющему рыцарские баллады вперемежку с задорными песенками. Она смотрела в подернутые поволокой глаза дома и всем сердцем понимала, как он страдает от постоянного и давнего безмолвия внутри него, от нескончаемого одиночества и отсутствия родной души, которую он любил бы, как себя самого, которую, – только дайте ему волю, – он бы холил и лелеял, укрывал от дождя и снега, от затейника-ветра, от слепящих лучей солнца, от невзгод и обид.

Она пришла к нему сегодня рассказать, что прошел год, ровно год, с тех пор, как тот, кого она любила когда-то, бросил ее. Оставил, как оставляют ненужную вещь, как сломанную игрушку, которую лень чинить, как прочитанную книгу, – пусть интересную, но закончившуюся. Она пришла рассказать ему, что она выжила и не сломалась, что дом ей очень помог тем, что все это время был здесь, выслушивал ее, сочувствовал ей, и что в суете и проблемах большого города, в отчаянии и истериках она всегда знала, что он есть у нее, что к нему она всегда может сбежать, чтобы выплакаться на спине этой замечательной скамейки, глядя в его понимающие глаза. Она пришла, чтобы рассказать ему, как теперь все у нее прекрасно – любимая работа, новая книга и новый человек, который любит ее. Любит ее не так, как любил тот, другой. Любит ее не для себя, и даже не для нее. Он любит ее для них. И сейчас ее проблема только в том, что нужно искать жилье, снова искать жилье, вернулся из заграницы хозяин квартиры, в которой она жила, и ей бы очень не хотелось уезжать куда-то далеко, на другой конец этого огромного города, потому что тогда ей будет гораздо сложнее выкраивать время для встреч с ним, и она сможет приезжать сюда гораздо реже.

Дом выслушал ее и сузил глаза-окна, как перед подступающими слезами. Заморосил тонкий, осенний дождь. Зашуршала листва под ее ногами, смешивая желтые и зеленые цвета опавших листьев. На двери дома дернулось и качнулось что-то белое. Она удивлено подошла ближе. С тетрадного, пришпиленного кнопками к дереву двери бумажного листка стекали чернильные буквы: «Сдается». Она аккуратно сняла листок, свернула его вчетверо, положила в карман плаща и, ни во что не веря, и даже боясь надеяться, постучала в дверь.

Дом вздрогнул от ее прикосновения, словно внезапно проснувшаяся кошка, заскрипел, потягиваясь, ступенями крыльца, дверь зевнула и открылась.

На пороге стояла древняя, как сам дом, старуха. Старость превратила в сморщенное печеное яблоко ее лицо, сделала почти горбатой ее фигуру, но не смогла уничтожить ни пронзительного взгляда по-молодому синих глаз, ни горделивой посадки ее головы, ни черного, до пола, кружевного платья, застегнутого у морщинистой шеи большой сверкающей брошью.

— Это шутка? – спросила девушка, доставая из кармана и протягивая ей листок с объявлением.

— Если вы приняли это за шутку, то в таком случае, зачем вы стучали? – голос старухи поразил девушку еще больше, чем ее внешний вид – он был звонок и молод.

Дождь припустил сильнее.

— Войдите, – сказала старуха и сделала шаг назад. – Даже если вы решили, что это шутка, совсем не обязательно мокнуть под дождем.

Девушка шагнула внутрь. Дверь выдохнула, закрываясь.

Тусклое, огромное, кое-где облезшее зеркало в тяжелой дубовой раме, висевшее слева на стене, из последних сил отражало кусок узкой, мраморной лестницы с отбитыми ступенями, ведущей на второй этаж и закрытую облупившуюся дверь напротив с позеленевшей ручкой. За старухиной спиной, прямо под лестницей, застенчиво приоткрылась на несколько сантиметров еще одна дверь.

— Вы действительно его сдаете? – сердце девушки прыгало в груди. Она еще почти ничего не увидела внутри дома, но он был такой, именно такой, каким она его себе всегда представляла.

Старуха оглядела девушку с ног до головы. Несколько секунд помолчала, беззвучно шевеля губами.

— Пойдемте, – наконец решилась она и потянула на себя позеленевшую ручку закрытой двери.

Там была кухня. И девушку не привели в ужас ни паутина, по-хозяйски разросшаяся по углам, ни обветшалая до дыр ткань на стенах, ни заплеванный сажей и давно нерабочий камин, ни почти черный пол у нее под ногами. Она оглядывалась по сторонам со странной смесью благоговения и восторга. На кухонном столе, покрытом чистой клеенкой в крупный красный горошек, стояла электрическая плитка с чайником и две треснувшие чашки из когда-то очень дорогого сервиза. Старуха истолковала взгляд девушки по-своему.

— В остальных комнатах все выглядит так же. Время неумолимо. Все проходит, все меняется…

— Но это же великолепно! – воскликнула девушка. – Всю эту грязь можно убрать, стоит лишь слегка повозиться!

— Вам действительно нравится? – подозрительно прищурилась старуха.

— Я мечтала об этом доме с тех пор, как увидела его в первый раз, – призналась девушка. – Я всегда знала, что он такой…

— Какой?

— Он живой… – тепло ответила девушка, и взгляд синих глаз старухи размяк от этого тепла.