Колька и Наташа - Леонид Конторович

— Поймают, можешь быть спокойным, — улыбнулся Колька, — еще как поймают. Будет ему…

— А еще… Подвинься поближе, — продолжал Генка, — говорят, они хотели Острова отравить.

При этих словах Колька сразу вспомнил о гибели Пирата и ужаснулся. Он с минуту не мог говорить, потрясенный коварством Дмитрия Федоровича. Еще намного, и шпион его руками убил бы Андрея Ивановича. Мальчика бросило в жар.

— Ты себя плохо чувствуешь? — испугался Генка.

— Ничего, мне уже лучше. Сейчас пройдет, — попытался улыбнуться побледневший Колька. Не время сейчас было поддаваться слабости. Все закончилось хорошо, и это очень важно. Пора было заняться другим.

Отозвав Генку в угол, чтобы их не услышали, он сообщил ему о плане побега из госпиталя. Грандиозное мероприятие, в особенности та часть побега, которая была связана с фрачной парой, поразила Генку. Лицо его вытянулось.

Вынести из дома отцовскую одежду не так уж просто, как это кажется Кольке.

Колька, заметив его колебания, умоляюще продолжал:

— Ген, а Ген, я тебя прошу. Я совсем здоров, понимаешь, рука почти зажила. Надо сходить к детдомовским, а то разбазарят нитки. Ты же их знаешь. А рука, смотри, — и он, вынув руку из повязки, взмахнул ею, но случайно задел за стол и побледнел. Закончил вздрагивающим от боли голосом, едва слышно: — Теперь сам видишь, хоть бы что. Ну давай, Гена, говори: поможешь или нет, только ты скорее, не думай долго.

Слушая товарища, Генка все больше обижался на него… Обо всем Колька подумал, а вот о Генке, об опасности, связанной с доставкой фрака, даже не заикнулся.

— И зачем это бежать? Не к чему такие концерты задавать. Еще день, другой, — и все равно выпишут. Нужен ты им здесь!

У Генки промелькнуло в голове: неплохо, если бы Колька предложил ему принять участие в розысках ниток.

— В общем, Коля, дело твое. Только с отцовской одеждой… Того, да-а…

— Я тебя прошу, помоги мне. Сегодня, когда совсем стемнеет, передашь узел, завтра отдам.

— Хорошо, так и быть, выручу. Только, знаешь, и я с тобой к детдомовским!

— Там видно будет, — неопределенно протянул Колька.

— Ну, нет, дудки! Сейчас скажи.

— Да ни к чему вдвоем.

Чем больше возражал Колька, тем сильнее загорался Генка:

«Во-первых, — думал он, — у Кольки больная рука и с ним может что-нибудь случиться. Во-вторых, почему я должен быть в стороне, когда для красноармейцев достают нитки? Упустить такой момент, когда можно прославиться на весь город! Нет уж! Я Ничем не хуже Кольки!»

— Если не берешь, то зачем мне стараться? И почему мне нельзя?

— Скажу прямо: туда надо одному, — Колька многозначительно поднял указательный палец. — Одному!

Генка посмотрел на него, вытер губы и насмешливо заявил:

— Что ж, просить не стану, только я ничего не принесу. Посмотрим, как ты обойдешься без меня! Очень даже интересно. Наше вам, выздоравливай, я пошел.

— Да ты что, куда ты? — испугался Колька. — Неужели серьезно?

— А как же? Я старайся, доставай фрак, а вдруг поймают отец или мать, ты думаешь — конфеты дадут? По головке погладят? Знаешь, как попадет, все ноты перезабудешь. А зато ты героем, хитрый какой! — Генка направился к выходу, искоса поглядывая на Кольку.

— Хорошо. Будь по-твоему, — скрепя сердце, торопливо согласился Колька, — а насчет героя ты брось, зря… Ну, да не будем ссориться. Не забудь смотри, как стемнеет, приходи, а я тут как тут!

— Маэстро, — высокопарно воскликнул Генка, — маэстро, фрак ваш.

— Не ломайся, Генка. Прошу, как друга, поищи, что попроще, ну неужели не найдешь? Мне легче из дерюги штаны одеть, чем этот самый… Не привык, я к нему, запутаюсь.

Генке понравилось шутить, он вошел во вкус:

— К вашим услугам. Но в гардеробе ничего больше нет, кроме нафталина и маминой юбки. Может быть, юбку вам, маэстро? С удовольствием.

— Довольно дурака валять, — рассердился Колька, — принеси его, этот фрак…

— Сам знаешь, больше ничего нет, — примиряющее развел руками Генка. — Откуда я возьму?

— Ладно, — упавшим голосом сказал Колька и, расстроенный, направился в палату. — Неси!

Глава 34. Домой

В середине дня в госпиталь поступила новая партия больных. Врачи обошли палаты и выписали одних в батальон выздоравливающих, других, совсем окрепших, в 36-й полк.

Все это вселило в Кольку необыкновенную энергию, и он развил кипучую деятельность. Подолгу шептался с Гришей Дружковым и матросом Климычем, советуясь как лучше приступить к атаке на врача. Нарочно попадался на глаза Ивану Ивановичу и, окончательно осмелев, заходил к нему в кабинет, махал перед лицом врача раненой рукой.

— Вот видите, нисколечко не больно.

— Вижу, что нисколечко, — отвечал Иван Иванович, щуря свои добрые, сонные от усталости глаза, но заканчивал неизменно: — А ну, отправляйся в палату!

По совету Гриши Дружкова, Колька рискнул обратиться к главному врачу госпиталя Анатолию Григорьевичу Гаршину. Анатолий Григорьевич внимательно слушал его.

— Иван Иванович говорил мне о твоей просьбе. Мы можем тебя выписать, но при одном условии, если ты будешь аккуратно ходить на лечение.

Колька прямо к потолку взвился от радости. Если на то пошло, то он готов хоть десять раз в день приходить на лечение. Анатолий Григорьевич сказал, что десять раз ходить незачем, хватит одного. На том и договорились.

Однако одежду, измятую, ставшую какой-то чужой, он получил только к вечеру. Торопливо одевшись, попрощался со знакомыми, а с Гришей Дружковым даже расцеловался. Провожаемый напутствиями, мальчик побежал в отделение к Наташе. Но к ней не пустили.

Расстроенный Колька побрел домой.

По дороге столкнулся с бодро шагавшим Генкой. За плечом у него болтался узел. Минор весело насвистывал. Увидев Кольку, он вытаращил глаза.

— Маэстро, это вы? Ты как удрал? Как достал одежду?

— Выписали, — нехотя ответил Колька, все еще расстроенный тем, что не мог поговорить с Наташей.

Кольку беспокоило состояние Наташи, он соскучился о ней — ершистой, непоседливой девчонке. С тоской думал он о предстоящей встрече с Марией Ивановной. Ему казалось, что она заплачет, увидев его одного.

Мария Ивановна во время последнего прихода в госпиталь рассказала о своих посещениях консервного завода, о дружбе с работницами. Свое первое выступление она запомнит на всю жизнь. Слушали ее внимательно. В конце беседы аплодировали, а когда она робко спросила у одной старухи, жевавшей лепешку: «Как доклад?», та на мгновение перестала есть и серьезно сказала: «Ничего, голубушка, бывает и хуже».

Мария Ивановна не знала, плакать ей или смеяться.

О случае в красном доме Мария Ивановна избегала напоминать. Все же Колька узнал от нее: мужчина набросился на Наташу и выхватил у нее карабин. Наташа с криком выскочила с чердака и кинулась вниз по лестнице. Но мужчина догнал ее, зажал рот и начал бить. Наташа кусалась, вырывалась. Мужчина рассвирепел и бил ее до тех пор, пока она, потеряв сознание, не затихла.

— Молодцы вы у меня, Коля. Очень вы хорошие ребята, правильно поступили. Только вот лезть куда не надо — не следует.

Колька ощущал теплоту в каждом ее слове, каждом движении. Чем-то Мария Ивановна напоминала ему мать.

Охваченный всеми этими сложными переживаниями, Колька не склонен был пускаться в длинные разговоры с Минором. Кое-как отвязавшись от него, он поспешил домой.

Марию Ивановну он не застал.

Все в пятиугольной комнате выглядело по-прежнему. Сундук, на нем аккуратно прибранная постель с подушкой в ситцевой наволочке. Кровать Наташи. Комод. Мальчик потрогал печку — холодная. Часто коротали они вокруг нее долгие зимние вечера, слушая рассказы и нравоучения Марии Ивановны и ссорясь с Наташей.

Чувство глубокого удовлетворения охватило его: наконец-то дома.

Колька, не раздеваясь, опустился на стул.

Вновь осмотрелся. Около старой швейной машины приметил узел. Раньше его не было. Развязал. В нем оказались раскроенные лоскуты темно-зеленой материи и катушки.

Колька взял одну, прочел: «Фабрика Морозова». «У Каланчи нитки тоже фабрики Морозова, — вспомнил он. — Достать бы их, а потом можно проситься на фронт».

В госпитале он услышал, что создается новый 36-й полк. Попасть в полк ему поможет Глеб Костюченко, а если откажет, то — к дяде Андрею… Дядя Андрей поймет.

Обдумав все это, Колька преобразился. Пришло время действовать. Он связал узел, принес ведро воды, набрал щепок в сарае. Теперь можно в детдом.

В дверь кто-то робко постучал. Это был все тот же Генка.

— Вот и я, — сказал он и неуверенно потоптался на пороге.

Колька поморщился, его ресницы опустились, прикрывая недовольный взгляд серых глаз. Но делать нечего — дал слово вместе пойти… Осторожно надевая шинель, чтобы не потревожить больную руку, строго проговорил: