Родные гнездовья - Лев Николаевич Смоленцев

— Докончите — переиздадим. А ценность для науки будет огромной, если только ей растолковать два слова: Пымва-Шор и Шом-Щелья, — твердо произнес зырянские названия академик.

* * *

Что заставляет северян жить и клясть Север, клясть и жить на Двине, на Мезени, на Печоре, то величая ее Мати-Печора, то ругая распоследними словами? И сбежит иной от лютой стужи, от леденящих душу хиусов и сиверков, от короткого комариного лета. Но минет полгода, год — такими милыми и родными покажутся ему бескрайние синеющие лесные дали, с темными провалами падей, рассох и щелей; так ему захочется плыть по просторам Мати-Печоры или в узкой стремнине какой-нибудь Мылы, что будут казаться невыносимо горькими и яблоки, и ананасы...

Было бы понятно, если бы это, не поддающееся здравому рассудку, чувство было присуще только исконным, коренным северянам, у которых, как говорят печорцы, вся родова, все корни издревле вросли в печорские берега. Ан нет! Приедет русский человек туда посмотреть на дикость, на первозданность, на муки людские... И на тебе — застосковал по ним: тянут его к себе печорские дали, ставшие родными гнездовьями.

«Что это? — в сотый раз задавал себе вопрос Андрей Журавский перед рождественскими каникулами начавшегося 1904 года. — Чары, волшебство, зов, болезнь?» Слово «чары» он относил к действию на него не всего Печорского края, а только одного живого существа там, — Верочки Рогачевой. Каждый вечер, читая ее очередное письмо, Андрей уносился в Печорский край и наконец не выдержал: попросил согласия ее родителей на брак. Согласие было получено. На 7 января назначили в Архангельске венчание. В рождественские каникулы ему надо было отправиться по железной дороге из Петербурга через Москву и Вологду к берегам Белого моря.

Мчалась в Архангельск с родителями Верочка сквозь семисотверстную тайболу, через таежную деревеньку Мылу, тиманские взгорья под переливчатый звон колокольчиков на резвых печорских конях.

На свадьбу в Архангельск Андрей пригласил всех своих родственников, хотя тесные связи после смерти родителей поддерживал только с Михаилом Ивановичем, с тетей Машей и ее сыном Михаилом. Два брата отца: дядя Костя из Тирасполя и дядя Павел из Одессы, обремененные семьями и старческими недугами, прислали телеграммы, не обещая приехать ни в Петербург, ни тем более в Архангельск. Один только дядя Миша — старейшина рода Журавских — пожелал благословить племянника лично. Он сообщил, что за три дня до рождества будет в Москве поездом из Харькова.

На встречу с дядей Андрей выехал один, заручившись согласием Шпарберга, Григорьева и Руднева быть ко дню венчания в Архангельске. Журавский настоял на этой поездке двоюродного брата и сокурсников не только ради скрепления брачного союза — он считал эту поездку в Архангельск подготовкой к длительной и трудной экспедиции, а потому поручил им часть снаряжения перевезти сейчас. В поездке друзей был скрыт и немалый дипломатический маневр: Михаил, Андрей и Дмитрий познакомятся с добрейшими тестем и тещей Журавского, живущими в «центре гиблой ледяной пустыни», и успокоят своих родителей, наконец-то согласившихся отпустить их на край света, куда Андрей собирался уже в третий раз.

* * *

В привокзальной сутолоке Журавский боялся разминуться с дядей, к счастью, Михаил Иванович увидел Андрея, как только тот вступил на перрон.

— Здравствуй, Андрюша, — обнимал он его у дверей вагона, не обращая внимания на сутолоку. — Думал, что при путанице на телеграфе ты не сумеешь встретить меня, но, оказывается, иногда и на Руси связь работает исправно! Как военный, люблю ясность диспозиции: с кем в Москве, с кем в Архангельск? Ты где остановился?

— В Москве один, в Архангельск обещали приехать Миша Шпарберг и два университетских друга. Остановился я, дядя Миша, в гостинице Мамонтова, в двухместном номере, с расчетом на вас. Возьмем извозчика?

— Разумеется... С моими ногами, — вздохнул Михаил Иванович. — Каковы твои планы в Москве?

— Будут зависеть от ваших планов. Собственно, у меня есть в запасе три дня.

— Вот и хорошо: мне очень хочется побыть с тобой, Андрюша. Но договоримся так: ты будешь заниматься своими делами, а по вечерам будем вместе ужинать и беседовать.

— Особых дел у меня в Москве нет. Мне хотелось бы побывать только на Преображенском кладбище и как-нибудь заглянуть в их архивы. Точнее: на Рогожской заставе, в Преображенской богадельне.

— По старообрядцам?

— Да...

...В Преображенскую богадельню они пошли к предрождественской обедне, надеясь увидеть там самых истовых блюстителей старой веры, оплот федосеевского толка. Само кладбище, отделяясь от внешнего мира массивной каменной оградой и чугунными, фасонного литья, воротами, было скромным, строгим. Небольшая чистенькая церковка, расположенная сразу за воротами, разметенные широкие дорожки, ведущие к паперти и в глубь кладбища; тихие, присыпанные снегом кусты акации, ряды белоствольных берез — все было подчинено одному: заботе об успокоении души. За церковью, скрытые аллеями закуржавевших лип, просматривались постройки фабричного вида, назначение которых никак не могли угадать Журавские. Внутреннее убранство церкви на первый взгляд было очень простым, даже убогим: ни золоченых окладов, ни блестящих, подобно царским вратам, огромных иконостасов, ни настенных и подкупольных росписей. Скромны, почтенны и внимательны были и служители церкви.

Андрея Журавского, отчетливо помнящего рассказ старца с далекой таежной речки Пижмы Нила Антонова, занимал один вопрос: был ли хоть как-то организован сбор исторического наследия печорского старообрядчества. Вопрос этот здесь, в Преображенской богадельне, где перепечатывались старые книги, изготовлялись свечи, кресты и иконы, лилась и чеканилась бронзовая, серебряная и золотая утварь для всех старообрядцев Руси, был не случайным.

Трудно сказать, как понял визит Журавских настоятель общины, к которому провели Андрея и Михаила Ивановича, но принял и выслушал он их с достоинством и внимательно, повелев показать, как потом оказалось, огромное хозяйство центра федосеевской общины с собственным свечным заводом, фабрикой по изготовлению церковной утвари, иконописными мастерскими, типографией. Только торговый оборот Преображенской богадельни, как в общем называли все это сложное хозяйство, составлял несколько миллионов рублей в год. «А если заглянуть в дарственные описи?» — думал Андрей, оглядывая производство и церковь. Скромная чистенькая церквушка при тщательном осмотре оказалась далеко не простой и не убогой: на стенах ее висели редчайшие подлинники великих мастеров иконописного искусства. Драпировка окон, входов и выходов, всевозможные покрывала подставок, подсвечники, лампадки, стеганые подколенные подушечки — все было выполнено в строгом старорусском стиле и подобрано с большим вкусом.

—