Участок - Алексей Слаповский

– Таких сведений нет, – успокоил Кравцов. – Но может освободиться рано или поздно. Так я заранее хотел бы знать, нет ли возможности конфликта.

– Еще как есть! – не стал отрицать Юлюкин. – Дорежет он меня, точно говорю! Если вернется, можно прямо сразу его брать и обратно в тюрьму. Или будет сразу же убийство!

– А тогда за что он вас? – спросил Кравцов. Он и об этом знал уже, конечно, но ему хотелось послушать версию Юлюкина. Чуял он: что-то в этом давнем происшествии не так. Очень его, в частности, смущала история с вылезанием из-под замка, сжиганием сарая и залезанием обратно.

– За что? А злобу питал он в мой адрес за мою дочь Юлю! Прохода он ей не давал, а она была абсолютно без взаимности! А он считал, что я ее подговариваю ему отказывать! А я не подговаривал, я был прямо против! И этого не скрывал! – сказал Юлюкин с той правдолюбивой горячностью, которая свойственна чаще всего людям, скрывающим какую-то правду или говорящим лишь ее часть. Все политики, замечено, профессионально обладают даром такой горячности, а кто не умеет, старательно учится.

Кравцов кивал, разделяя эмоции Юлюкина. И попросил:

– Извините, конечно, за бестактность... Можно шрам посмотреть?

– Какой?

– Ну, он же чуть не зарезал вас.

– Да нет... Так, полоснул... – с неохотой сказал Юлюкин.

– Полоснул не полоснул, а дело серьезное.

Юлюкин пожал плечами, поднял рубашку и отвернул голову в сторону и вверх, как это бывает на осмотре у врача. Кравцов согнулся и внимательно изучил взглядом белую полоску старого шрама на животе. Ему очень хотелось даже и потрогать шрам, но постеснялся.

– Пустяки! – комментировал осмотр Юлюкин, почему-то преуменьшая задним числом масштаб опасности. – Хотя – Бог спас. Вот опять-таки, если говорить о нравственном стержне народа, то религия...

Но Кравцов не дал поговорить бухгалтеру о нравственном стержне народа и религии, он продолжил задавать вопросы. Выяснилось, что Юлюкин в тот вечер ходил в кино. С женой и дочкой Юлей. Жена, кстати, через пять лет после этого померла, осиротила его и дочку. До начала кино Евгений, слегка выпивший, публично ругал Юлюкина, упрекая его в том, что он своей семье жить и дышать не дает. (Это чистая неправда, отметил Юлюкин.) После кино жена и дочь пошли домой, то есть жена домой, а Юля прогуляться. А Юлюкин остался поиграть на бильярде. А потом пошел домой, Женька его в кустах подкараулил и напал.

– Я был там, – сказал Кравцов. – Там кусты сзади и сбоку, в каких кустах это произошло?

– Сбоку.

– Ясно. А зачем вы туда пошли?

– Так домой же!

– Домой вам, насколько я понимаю, надо было мимо кустов, по улице.

– Да? – спросил Юлюкин так, словно вдруг сам засомневался: там ли он, действительно, выбрал дорогу? Но тут же оправдался: – Ну да, домой мне по улице. А в кусты зашел по мужскому делу.

– Это по какому же?

– Поссать! – вдруг рассердился Юлюкин на непонятливость Кравцова. – Пописать, отлить – или как там у вас еще в городе говорят?

– Есть нормальное общеупотребительное слово: помочиться, – напомнил Кравцов.

Юлюкин взглянул с неожиданным возмущением, будто заподозрил, что над ним издеваются, но в долю секунды изменил выражение лица, и взгляд его стал даже благодарным – он как бы хотел спасибо сказать за то, что Кравцов научил его этому простому, но забытому слову.

– Именно, помочиться, – согласился он с такой трактовкой события.

– И на вас в этот момент напал Евгений?

– Точно!

– До того или после?

– Я же говорю: после кино!

– Нет, до того, как вы помочились, или после? Или, может, во время процесса?

– А я помню? Нет, вроде прямо во время. Напал, как гад, и ножом...

– Ясно... Да еще и сарай вам сжег?

– Сжег! Подчистую! – подтвердил Юлюкин.

– И обратно под замок залез?

– А чего не лазить? Дружинники выпили и заснули. Вот он и лазил туда-сюда.

– Мог ведь и сбежать, как вы думаете? – спросил Кравцов.

– Куда? – усмехнулся Юлюкин. – Он же понимал, что все равно поймают!

– А может, – предположил Кравцов, – остался в надежде оправдаться?

– За попытку убийства? Не смешите меня! – сказал Юлюкин. И вдруг стал серьезным, исполнился уважения к теме жизни и смерти и сказал значительно: – А ведь действительно мог и убить. И не стоял бы я с вами тут, а лежал бы, как народ говорит, в сырой земле...

И Юлюкин ткнул пальцем в грядки, будто именно они были той сырой землей, где он мог бы лежать.

Кравцов тоже внимательно посмотрел туда и подумал неожиданную мысль, что земля, в сущности, что на огороде, что на кладбище – одна.

Земля одна – что на огороде, что на кладбище, что на берегу реки, к которому причалила лодка с Укропом и Деканом.

Декан вежливо приказал Укропу:

– Притопите-ка лодку, драгоценный!

– А обратно как?

– У села поблизости железная дорога есть?

– Пятнадцать километров.

– Бывает и дальше. Водным путем передвигаться долго и слишком опасно. Кругом такая красота, что наше невольное уродство весьма заметно, – брезгливо потрепал Декан свою рубаху. – Топите, топите лодку, Евгений-ну-Афанасьевич, не поддавайтесь крестьянской скупости!

Укроп отплыл на лодке, снял мотор и, ударяя им, пробил деревянное дно, после чего бросился в воду и поплыл к берегу. Лодка быстро затонула. Укроп и Декан, не оглянувшись, пошли по берегу. Декан то и дело кашлял. Укроп увидел какую-то траву, сорвал пару листков, дал Декану:

– Пожуй. От горла помогает.

– Я не травоядный! – поморщился Декан. Но листья взял и начал жевать. Сплевывая зеленью, поинтересовался:

– А сколько лет вы отдали пенитициарной системе?

– Какой системе? – не понял Укроп.

– Тюрьме.

– Пятнадцать лет.

– Уважаю! – с удивлением сказал Декан. И тут же оговорился: – Но не приветствую!

Тут он остановился, тяжело дыша, втянул со свистом воздух в свою впалую грудь:

– Ах, боже ты мой, запах какой удивительный!

Ах, запах какой удивительный! – с неудовольствием потряс головой Цезарь, вместе с которым Кравцов зашел на свиноферму к Юлии Юлюкиной, дочери бухгалтера.

Запах на свиноферме, если кто не знает, действительно разительный. Тяжелый. Как говорят в народе, не столько воняет, сколько глаза ест. В коровнике намного душистей, корова ведь травяной пищей питается, да и не все время в стойле стоит, имеет возможность оправиться во время выпаса. И особенно хорошо, даже приятно, уж поверьте, пахнет в конюшне, то есть конским навозом, когда к тому же лошадей кормят преимущественно овсом. Свинья же, как и человек, всеядна, лопает, что дадут. У нее, между прочим, и желудок устроен точь-в-точь как человеческий. Дальнейшие сравнения сами напрашиваются, но деликатность не позволяет их развить.

Кравцов пригласил Юлю на воздух.

Юле разговор был не в радость.

– А чего вы вдруг интересуетесь? Дело столетнее. Я уже и в город съездила, и замуж сходила, вернулась, дочь растет, спортсменкой стала по лыжам, на летней базе сейчас тренируется.

– Да я просто... Говорят, Евгений обижался очень на вашего отца. Во время суда даже всякие намеки ему делал. А он разве виноват? Евгений сам виноват. Кто его просил человека ножом резать? И сарай еще жечь! Там, кстати, животные были?

Юля не сразу поняла:

– Какие животные?

– Ну, корова, овцы?

– Скотина, что ли? Так ведь сарай, а не хлев!

– Ага! – догадался Кравцов. – Сарай, значит, это где скотины нет? А если есть, вы хлевом называете?

– Не мы, все называют. Хлев он не трогал, а сарай сжег. Там и не было ничего, только запчасти старые от мотоцикла «Урал».

– Почему же он не хлев сжег? – озадачился Кравцов. – Или вообще не дом? Со зла ведь все равно! Или не такой уж он злой был? – все заглядывал Кравцов в глаза Юле и все не мог заглянуть. Не потому, что Юля прятала глаза, просто она смотрела как-то непостоянно: то на речку вдали, то на лес за рекой, то на небо, будто высматривая, не собирается ли дождь, то оборачивалась на свинарник, словно тревожилась, не случится ли там что без нее. Ничего подозрительного в этом нет, женщины обычно так и смотрят, в том числе городские, у них так устроено: если мужчина все держит в голове и поэтому чаще неподвижен (отчего кажется туповатым), то женщина предметы и явления мира держит зрением, ей все надо видеть. До тех пор, конечно, пока в число предметов не попадет мужчина, интересный ей, тогда она способна на некоторое время остановить взгляд. Но Кравцов, видимо, Юле был неинтересен, вот она на него и не смотрела.

И на вопрос ответила неопределенно:

– Да не злой, конечно. Но все-таки ножом...

– Нож, как я понял по материалам следствия, перочинный был.

– Не знаю. Не помню. Свистульки он им вырезал.

– Какие свистульки? – тут же спросил Кравцов, не упускающий ни одной детали.

– Ну, из веток, обычные такие, – сказала Юля. – Не знаю, как объяснить... Делал и пацанятам раздавал...