Привилегия десанта - Владимир Осипенко

— Какая собака гавкает?! Вставай!!!

Пару человек выглянули из-под одеял, но никто не поднялся. Я подошёл к первой кровати, на которой лежали вещи, и сказал:

— Это моя кровать. Уберите своё барахло!

Тишина. Молча сгрёб всё и свалил в угол. Выключил свет и лёг, не раздеваясь. Пружина внутри звенела от напряжения.

На утро большинство соседей исчезло. Остальных поднял и выгнал умываться. Когда вернулись, заставил заправить постели и сложить на свои койки пожитки. После этого попросил всех выйти покурить, а одного привести уборщицу. Я всё ждал, что кто-то что-то вякнет: меня ж никто не назначал здесь командовать! Ночная злость искала выхода, но, к моему изумлению, всё исполнялось с полуслова. Открыл настежь окна, попросил сменить на моей кровати постель и провести влажную уборку. После этого с чистой совестью залез под одеяло, накрылся сверху шинелью и моментально заснул.

Разбудила какая-то зараза, пальчиком тряся за плечо.

— Товарищ капитан, разрешите, мы здесь в уголочке, на табуреточке…

— Увижу хоть крошку…

— Не-не, мы всё уберём.

Я опять накрылся шинелью, но сон пропал. И хотя соседи разговаривали шёпотом, поневоле слушал, как отчаянно и жестоко сражался один из собутыльников в Афгане, сколько ему пришлось пережить и как бессовестно его обмануло начальство с наградами. Он здесь потому, что вот-вот должен подойти Указ на Героя и тогда они все увидят… и он сможет вернуться домой…

Вдруг прозвучала фраза про 103-ю дивизию, и я высунулся, чтобы повнимательней рассмотреть возможного однополчанина. Им оказался давешний «трубопроводчик», вешавший лапшу на уши общевойскового старлея.

— Так, кто здесь из 103-й, подходи, поздороваемся. Заодно расскажешь, каким боком ты имеешь отношение к десантникам.

«Трубопроводчик» как-то сразу догадался, что его, возможно, будут бить и со словами «пойду, принесу водички» исчез. Оставшемуся в недоумении сотрапезнику я сказал:

— Товарищ старший лейтенант! Вас ждут настоящие боевые товарищи и заслуженно надеются на угощение. Закрывайте лавочку.

Вдруг заглядывает в комнату какая-то физиономия и спрашивает:

— Кто капитан Осипенко? На прививки!

Оделся, вышел. Направили в один из бараков. Там орудуют медбратья-срочники в сапогах и халатах поверх ХБ. Там и в штанах было холодно, а мне:

— Спустите брюки, расслабьтесь, — и тут же заученным движением насаживают на шприц, как кусок говядины на шампур. А у меня мурашки с палец от холода. Вот иголка и сломалась.

— Что у вас за кожа?

— Это что у вас за погода? Спиртиком больше потёр бы для сугреву.

Только с третьего раза он таки меня проткнул и засандалил дозу всякой гадости, которая должна была спасти меня от букета экзотических афганских болезней. У всех одна ватка, а у меня вся задница, как после шрапнели. До Афгана не доехал, а уже за Родину кровь пролил. Медбрат, перед которым каждый день мелькают сотни таких задниц, смотрел с уважением… или недоумением, мне всё равно.

Узнал, что мой борт возможно завтра и уехал со старлеем смотреть Ташкент. Были бы деньги, из такси не вылез бы. Но хотелось есть. У меня в чемодане было килограммов двадцать разной снеди, но сразу для себя решил, что достану только в батальоне.

Ресторан железнодорожного вокзала. Холод собачий. Зал, как ангар для самолётов. Посетителей двое. Это мы. Но официанты выдерживают паузу, чтобы, наверное, клиенты созрели. Наконец, один подходит и бросает на стол огромный гроссбух-меню. Мы, не раскрывая, дуэтом:

— Чаю!!!

Два чайника с прикрученными проволокой крышками к ручкам стоят на столе, а мы, приложив к ним ладони, греемся. Потом что-то ели. Главное достоинство пищи было в том, что она была тёплая. Узбекская кухня не впечатлила, хотя в Литве мы с удовольствие у друзей делали манты.

На выходе гардеробщик, пожилой узбек в национальном костюме, пытался подать шинели и обрызгать одеколоном из пульверизатора. Каждый рубль был на счету, поэтому мы снова дуэтом сказали «нет!». Хотя, если честно, дело было даже не в деньгах. Мы просто не представляли, как один советский человек мог холуйствовать перед другими и получать за это деньги. Таковы были издержки воспитания.

Вернулись в гостиницу-общагу затемно. Разгуляево в полном разгаре. В холле и в коридорах полно краснорожих (понятно, не от загара) аборигенов и «готовеньких» новичков. Неужели вторую ночь спать в этом смраде? И точно! Посреди нашей комнаты составлены табуреты, на газетах закусь, внизу бутылки, накурено, пьяный бред. Подхожу к кровати, снимаю шинель, вижу, давешний «трубопроводчик» наклонился и что-то зашипел тучному военному, сидящему ко мне спиной.

— Ну и что!!? Да я в рот имел этих десантов, — еле ворочая языком, громко изрекает упитанный, без знаков различия хам.

Старлей, перед которым я целый вечер пушил хвост, вопросительно посмотрел на меня. Снимаю китель подхожу к импровизированному столу. Наступила какая-то нехорошая тишина. Наклоняюсь к толстому и беру двумя пальчиками полотенце, которое было переброшено через шею и свисало на груди. Глядя прямо в зрачки, тихонько спрашиваю:

— Что ты, дорогой, такое кушаешь, что так много разговариваешь?

После этого сгребаю полотенце в пятерню и, наворачивая его на кулак, рву борова на себя. Полотенце удавкой перехватило горло горемыки. Глаза полезли из орбит, а изо рта закусь. Он попытался махнуть рукой, как будто хотел согнать с моего лица муху. Через три секунды рука, которой он ухватился за мой кулак, ослабла, глазки закатились, и он рухнул прямо на сдвинутые табуреты. Не давая долететь до пола и не выпуская полотенце, поволок страдальца за длинный язык в коридор. По дороге он некрасиво дёргал ногами, словно ехал на велосипеде. Прислонил тело к стене, разгладил на груди полотенце и от души врезал ладонью по толстой роже. Надо же помочь человеку прийти в сознание! Когда он заморгал, вернулся в комнату. Участники пьянки стояли молча, как у гроба, безвременно покинувшего их друга и даже не жевали то, что было во рту.

— Я пошёл, помою руки после этой мрази, а когда вернусь, ты, — я указал пальцем на «трубопроводчика», — доложишь о наведении порядка.

Когда вернулся, ни тела в коридоре, ни следов попойки в комнате не обнаружил. Только запах. И мелкого не видно.

— Я отпустил его, а то, боюсь, он мог обмочиться, — сказал старлей, расправляя свою постель.

Толком не зная местных законов и традиций, я ждал появления чего-нибудь типа патруля, коменданта… Всё-таки опасался, что меня могут не пустить в Афган! И действительно, через минут десять раздался стук в дверь! Комната на десять коек, проходной двор! — и кто-то стучит! Я напрягся: