Дредноуты. Хохзеефлотте против Гранд Флита - Владимир Контровский

Джон Пирпонт Моргане

«Английский пират» – чуть было не брякнул Льюис, но вовремя прикусил язык, сообразив, что речь идёт Джоне Пирпонте Моргане – человек в высшей степени загадочном и могущественном, чьё имя ещё при жизни обросло множеством легенд.

– Конечно, сэр. Джон Морган – человек известный и в высшей степени достойный.

– Этот достойный человек, – в голосе Эйбрахама Долла прорезались благоговейные нотки, – распоряжался самым крупным в мире капиталом, финансировал крупнейшие монополии, назначал президентов и объявлял войны. Именно такие люди решают не только судьбу Америки, но судьбы всего мира.

– Судьбы мира решаются сейчас на полях сражений…

– Бросьте! – «Санта-Клаус» небрежно махнул пухлой короткопалой рукой. – На полях сражений генералы играют в солдатики, адмиралы – в кораблики. Короли тешатся своим величием, но всё решаем мы: финансовая элита мира. Это как в театре: меняются декорации, а зритель не видит хитроумных механизмов, работающих за кулисами, и ничего не знает об их устройстве. И вся эта так называемая мировая война – это всего лишь спектакль, один из актов пьесы, поставленной талантливыми режиссёрами.

– И какую же роль в этой пьесе играет Америка? – осторожно спросил Гэллап, уходя от скользкой темы о режиссёрах.

– Америка должна остаться нейтральной – во всяком случае, пока. Америке Богом назначено властвовать над миром, и она добьётся этой власти уже в этом столетии. На полях и морях Европы сцепились в смертельной схватке наши основные конкуренты, и наша цель – их всемерное взаимное ослабление. Пусть дерутся до полного изнеможения: единственными победителями останемся мы, Соединённые Штаты Америки. После этой войны мир должен измениться: все европейские архаичные структуры – империи, начиная с Турецкой и кончая Британской, – уйдут в прошлое, и постепенно весь мир будет переделан по нашему образу и подобию. И для этого мир совсем не нужно завоевывать: его можно купить с потрохами. Вот как раз этим мы сейчас и занимаемся, исправно получая по счетам со всех участников войны. Деньги не пахнут, как справедливо заметил один римский император.

– Но ведь есть же у нас какие-то приоритеты? Например, чья формальная победа в войне для нас предпочтительнее: победа Англии или победа Германии?

– По большому счёту, – Долл пожал плечами, – если побеждённый окажется в гробу, а победитель – на операционном столе, едва дыша с помощью наших золотых инъекций, то принципиальной разницы нет. Да, Британия – это наше материнское лоно, из которого мы вышли, мы тесно связаны с ней финансовой пуповиной, однако к этой мамочке у нас есть претензии, и немалые, начиная с войны за независимость и кончая позицией Англии в ходе войны между Севером и Югом. Антибританские настроения в США очень сильны, равно как сильны и прогерманские настроения: с Германией мы до сих пор не воевали, и делить ничего ещё не делили. Но с другой стороны – Германия в роли гегемона послевоенной Европы нас никоим образом не устраивает: в этой стране до сих пор придают неоправданно высокое значение обветшалым императивам – воинской доблести, преданности верховному вождю, чести и прочей средневековой мишуре, – поэтому Германию нам будет труднее адаптировать под нашу модель мироустройства, чем Англию или Францию.

– Чести? Немцы топят пассажирские лайнеры с женщинами и детьми, в том числе и с американскими. Общественное мнение…

– Я вас умоляю, не повторяйте обывательские бредни! Какое значение имеют для большой политики сотня-другая американских граждан, захлебнувшихся в океане? Повод для газетной истерики, и не более того. Фермеры Канзаса, рабочие Детройта и клерки Нью-Йорка понаделают Америке новых граждан – в конце концов, это их основное развлечение. Точно так же не стоит придавать чрезмерно большое значение разговорам о несчастных ирландцах, стонущих под британским игом. Общественным мнением можно – и нужно! – манипулировать, надо только уметь это делать. А мы умеем это делать…

– Значит, нейтралитет?

– Да. Соединённые Штаты находится сейчас на взлёте к вершине своего могущества – после образования Федеральной Резервной Системы[26] мы наконец-то получили рычаг, с помощью которого перевернём мир, только этот рычаг надо хорошенько смазать. Как сказал один очень умный человек, барон Ротшильд: «Дайте мне право выпускать и контролировать деньги страны, и мне будет совершенно всё равно, кто издает законы».

Льюис молчал, переваривая услышанное, а хозяин особняка вдруг произнёс совсем другим тоном, глядя на него с отеческой теплотой:

– Послушайте, мистер Гэллап, у вас ведь наверняка возник вопрос: а зачем я вам всё это рассказываю? Для доклада президенту вам хватило бы и десятой доли того, что я тут наговорил, верно?

– Не скрою, – ошарашено пробормотал Льюис, – была у меня такая мысль…

– Всё очень просто, – Эйбрахам Долл широко улыбнулся, превратившись на миг в средоточие добродушия и обаяния. – Я заранее узнал о вашем предстоящем визите и навёл о вас справки. Вы выходец из хорошей семьи, вы умны, образованы, честолюбивы. Вы нам подходите, Льюис, и мне захотелось несколько расширить ваш кругозор, помочь вам сделать правильный выбор и найти своё место в жизни: среди нас, хозяев этой жизни. Поверьте, вы об этом не пожалеете.

«Ого! – промелькнуло в голове Льюиса. – А если я снюхаюсь с журналистами, охочими до жареных фактов? Тайные властители Америки – это же сенсация!».

– А если вы вдруг окажетесь чересчур словоохотливым, – добрый Санта-Клаус словно прочёл его мысли, – в ненужное время и в ненужном месте, то где-нибудь на Мэдисон-авеню вас может совершенно случайно сбить автомобиль или, скажем, в вашем любимом баре на Манхэттене возникнет случайная потасовка, в которой вы – совершенно случайно, конечно, – получите смертельный удар ножом. В нашем мире столько случайного, мистер Гэллап…

– Я вас понял, – Льюис облизнул пересохшие губы, стараясь не выказать охватившее его смятение. – Итак, возвращаясь к беседе о позиции США в войне, ваше мнение – строгий нейтралитет?

«Хорошо держится, – с одобрением подумал Эйбрахам, не спуская глаз с доверенного лица президента. – Похоже, я в нём не ошибся: этот парень нам подойдёт, и сможет быть нам полезным».

– Моя позиция, – проговорил он с расстановкой, – если мы увидим, что побеждает Германия, мы будем помогать Антанте, а если будет побеждать Антанта, мы будем помогать Германии, и пусть они убивают как можно больше. А потом, когда они обессилят друг друга, мы выйдем на сцену, добьём раненых и соберём трофеи. Так и передайте президенту.

«Это не человек, – подумал Льюис Гэллап, – это монстр в человечьем обличии. Все самые свирепые завоеватели древности, все эти Атиллы с Чигисханами и Тамерланами и в подмётки не годятся мистеру Эйбрахаму Доллу и ему подобным…»

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. МОРЕ СРЕДИ ЗЕМЕЛЬ

1916 год

Средиземное море, колыбель народов, служило ареной морских битв с незапамятных времён, и если бы вся кровь человеческая, пролитая в его волны от Саламина до Лепанто и от мыса Акциум до Чесмы, попала бы в его воды одномоментно, средиземноморская синь стала бы багрово-красной. И новая война, на сей раз мировая, добавляла в море среди земель новые рдеющие капли, стекавшие с палуб тонущих кораблей…

В ночной темноте, плотно окутавшей Эгейское море, двадцатиузловым ходом шли на юго-восток два боевых корабля: линейный крейсер «Гебен» и лёгкий крейсер «Бреслау» – «Явуз-Султан-Селим» и «Мидилли» (под этими именами они числились в составе турецкого флота). Среди подданных Оттоманской империи имя крейсера «Гебен» было овеяно ореолом мистики: в самом начале мировой войны этот корабль, сопровождаемый «Бреслау» словно рыцарь оруженосцем, прорвался под дулами английских и французских средиземноморских эскадр в Дарданеллы и громом тяжёлых орудий, сотрясших Чёрное море, вверг Турцию в войну на стороне Четвертного союза. Его боялись и им восхищались, его проклинали и его славили – одно присутствие этого корабля на рейде Стамбула уже меняло ход истории, и прав был Черчилль, признавший, что «Гебен» принёс «…больше бедствий, крови, руин и неконтролируемых последствий, чем все другие военные корабли вместе взятые со времён изобретения корабельного компаса».

Немецкие крейсера под турецкими флагами корсарствовали в Чёрном море, топили корабли, обстреливали берега и, пользуясь преимуществом в скорости хода, уклонялись от боя с русскими броненосцами, для которых «Гебен» стал неизбывной головной болью. Но время шло, и соотношение сил на Чёрном море менялось: в пятнадцатом году вошли в строй два новых русских дредноута, и короткая перестрелка «Гебена» с линкором «Императрица Екатерина Великая», из которой «Гебен», осыпаемый пятисоткилограммовыми снарядами, едва унёс винты, показала: беззаботные флибустьерские времена для германского линейного крейсера на Чёрном море кончились. Несладко пришлось и его «оруженосцу», до сих пор удачно совершавшему лихие набеги: новые русские эскадренные миноносцы, вооружённые стомиллиметровыми орудиями и действовавшие сообща, пощипали «Мидилли» и загнали его в узкую щель Босфора. Господство на Чёрном море уплывало из рук адмирала Сушона, командовавшего «сладкой парочкой», и энергичный авантюрист прикидывал, что ему теперь делать, и как максимально эффективно использовать вверенные ему корабли. И взгляд его обратился в сторону Средиземного моря.