Аделаида Брауншвейгская, принцесса Саксонская - Маркиз Сад

— Прежде всего, я не стану называть своего настоящего имени; а потом, если он встретит меня подобающе, я награжу его, а если он поведет себя непочтительно, при первой же возможности я его уничтожу.

Мерсбург попытался возразить, однако напрасно; пришлось идти.

Когда разбойники остановили наших путешественников у подножия горы, те назвались баварскими дворянами, прибывшими в эти края с целью «обговорить одно дельце с знаменитым Кримпсером». Ночь пришлось провести под деревьями, где к ним для охраны приставили шестерых разбойников; утром же разбойники направились к главарю и доложили, что трое баварских рыцарей живейшим образом просят оказать им честь побеседовать с ними. Вернувшись, посланцы объявили, что главарь готов принять чужестранцев, но прежде им следует сдать оружие.

— Какое унижение! — воскликнул Мерсбург. — Я же вас предупреждал!

— А если мы откажемся выполнить это условие? — спросил Фридрих.

— Воля ваша, — ответил гонец. — Тогда вас не допустят к нашему предводителю, схватят и бросят в темницу.

— Сударь, — продолжил Мерсбург, обращаясь к Фридриху, — если это те самые увлекательные приключения, кои вы мне обещали, согласитесь, я поступил бы умнее, если бы остался дома.

Однако надобно что-то делать. Разбойники Кримпсера заявили, что решения их главаря не обсуждаются.

— Едем, — произнес Фридрих и первым сложил оружие; граф и оруженосец последовали его примеру.

— Поиски той, от которой зависит счастье всей моей жизни, завлекли меня сюда, а ради нее я готов пожертвовать всем, даже честью.

— Честь ваша нисколько не пострадает, — ответил один из разбойников. — После беседы с главарем нашим вам вернут оружие. Склонить чело перед одним из тех, кто в свое время заставлял содрогнуться пол-Европы, бесчестья нет.

Они прибыли на место. Восседая на груде оружия, разбойник принял чужестранцев, коим велели стоять перед ним, обнажив голову. Сначала Кримпсер расспрашивал сам, затем пожелал выслушать прибывших; Фридрих изложил цель своих поисков. Не нарушая законов чести и признательности, Кримпсер посчитал необходимым присоединить к сим добродетелям немного хитрости, которую он всегда полагал не лишней, ибо она позволяла ему извлекать из разбойного ремесла немалые прибыли.

— Рыцарь, — издалека начал он, обращаясь к Фридриху, сразу его узнав, — та, кого вы ищете, — ваша жена?

— Она дама моего сердца, и вот уже два года я сражаюсь ради нее с невежами и предателями.

— В таком случае советую вам сменить предмет привязанности своей; она вас недостойна: не имея доказательств ее верности, я бы не стал сражаться ради нее.

— Вы бесчестный человек, и ответите мне за эту клевету.

— Если вы не питаете ко мне уважения и вам не угодно знать истину, не стоит меня расспрашивать, иначе вам придется жестоко поплатиться за свою неучтивость. Поверьте, не мне одному отдалась ваша прекрасная саксонка: когда она прибыла ко мне, она была любовницей барона Дурлаха, укравшего ее у маркграфа Баденского, с которым, как известно, она состояла в самых близких отношениях.

Охваченный гневом, Фридрих бросился к груде оружия, служившей сиденьем разбойнику, и попытался выхватить меч, однако Мерсбург успел перехватить его руку, сдержав его пыл.

— Это все, что вы хотели узнать у меня? — ухмыляясь, спросил Кримпсер.

— Нет, — ответил Фридрих. — Вы должны мне сказать, что стало с той женщиной, судьба которой меня столь интересует; она все еще томится в вашей грязной темнице или вы вернули ей свободу?

— Ее здесь больше нет; полагаю, сейчас она в Далмации.

— Она поехала туда через Венецию?

— Возможно, — надменно ответил Кримпсер. — Однако ваши вопросы меня утомили. Стража, уведите этих людей; у подножия горы верните им оружие, и далее они вольны идти, куда им угодно.

Возразить было нечего. Разбойники в точности исполнили приказание главаря своего; ночевали рыцари уже в Бриксене, в харчевне, расположенной на окраине города.

Пребывая в смятении и отчаянии, Фридрих никак не мог заснуть. Утомленный глупыми утешениями оруженосца Питремана и раздраженный упреками соратника по оружию, он решил прогуляться.

Вокруг царила непроглядная тьма, и принц, занятый исключительно собственными мыслями, сам того не заметив, забрел на какое-то холмистое поле. Ощупав окружавшие его холмики, он понял, что стоит среди могил: тропинка привела его на городское кладбище.

— Увы, — воскликнул он, — зачем мне идти дальше? Сама природа, указав мне это место, призывает покинуть юдоль земную! Утратив сердце и душу обожаемой супруги, мне нечего больше желать в этом мире! Стоит ли идти дальше, подвергать себя новым опасностям? Ах, Аделаида, Аделаида, я должен умереть здесь, чтобы никогда более тебя не видеть, ибо, увидев тебя, я тотчас вспомню, что ты мне неверна! Подозрения мои оправдались, и я не зря предал смерти Кауница; впрочем, стоило ли убивать его? Ведь ты сама предпочла его мне! Кровь этого несчастного молодого человека падет на мою голову, и я уже вижу, как его зловещая тень преследует меня в мрачной обители мертвых.

Внезапно черноту неба пронзила молния, в горах загрохотал гром, и сполохи озарили долины; заметавшись по небу, тучи сталкивались и разлетались в разные стороны, отчего вокруг становилось еще темнее и страшнее. Молнии, эти сверкающие предшественницы грозы, участились и вскоре стали столь часты, что превратили ночной небосвод в огненный океан; казалось, пламенеющие волны его вот-вот выплеснутся на землю, дабы истребить последнее пристанище людское. Земля содрогалась, могилы отверзались, возвращая Небу флюиды смерти, низвергнутые им на землю; возмущенная человеческими преступлениями, природа содрогалась в конвульсиях.

— Порази меня, — крикнул Фридрих навстречу молнии, — дай искупить преступные деяния мои, дабы мог я присоединиться к несчастным обитателям мрачного кладбища сего! И если Небо справедливо, то наградою за страдания мои станет прощение за те страдания, которые причинил я.

Продолжая двигаться вперед, Фридрих блуждал по кладбищу, раскаиваясь в грехах своих и ожидая, когда длань Господня покарает его. Перед чьей-то могилой, отверзшейся из-за содрогания земли, он остановился, и в блеске молний ему показалось, что он видит призрак.

— Ты меня не узнаешь? — раздался замогильный голос. — Забыл, кто в Амстердаме все верно предсказал тебе? Да, это я, и я прибыл сюда, дабы окончить здесь дни свои. Слушай же меня, Фридрих: главные несчастья твои еще впереди, поэтому готовься мужественно встретить их. И отправляйся в Венецию: там ты найдешь свою жену — живую или мертвую.

С этими словами тень исчезла, гроза умчалась, и принц, испуганный услышанным, заторопился вернуться к спутникам своим, коих отсутствие его уже начинало беспокоить; однако он ничего не рассказал о том, что с ним случилось.

— Я более чем когда-либо настроен ехать в Венецию, — заявил он. — У меня предчувствие, что именно там я найду свою любимую жену. Либо найду ее, либо умру.

Тем временем Аделаида, не решаясь вернуться в Саксонию, куда ее призывали и любовь, и долг, полагала возможным немного развеять свои тревоги и заботы в городе, где, казалось, все было создано для того, чтобы даровать успокоение. Пока Аделаида ожидала ободряющих вестей из Саксонии, Бьянки ввел ее в лучшие дома Венеции, однако как частное лицо — как ей того и хотелось.

Такой галантный народ, каковым являются венецианцы, просто не мог оставить без внимания принцессу, наделенную очаровательным лицом и соблазнительной фигурой, и враги, преследовавшие ее, разумеется, не преминули этим воспользоваться.

Роскошью и особым положением Венеция обязана жесткой и загадочной для непосвященных политике своего правительства. Известно, что душой политики является тайна; если правительство шатается, значит, политика его больше ни для кого не секрет. Хотя в середине XI века Венецианская республика еще не вышла из колыбели, она уже усвоила эту истину и приобрела в Европе репутацию города, где любой самый секретный заговор непременно будет раскрыт. Грозный сенат и правительство принимали самые суровые меры, чтобы не допустить в свои ряды чужестранцев. Поэтому прибывшим в Венецию приходилось делать выбор между окружением своих соотечественников и обществом местной знати, большая часть которой была приближена к правительству; после того как выбор был сделан, появление в клане противника расценивалось как предосудительное.

Когда Аделаида обосновалась в гостинице, ее немедленно ознакомили с означенным обычаем. Не желая видеть никого из немцев и оказавшись связанной по делам с венецианским арматором, она решила довольствоваться обществом местной знати, и уже через несколько дней Бьянки ввел ее в дом сенатора Антонио Контарино, племянника дожа, правившего в то время Венецией.