Первая Галактическая (сборник) - Андрей Ливадный

Потому, что выжил лишь каждый десятый из тех, кто прилетел сюда…

По всем законам формирования колоний их общество являлось отличным образчиком Fail Stets. Этот термин был заимствован из политического лексикона далекой Земли. Несостоятельное общество, не способное к долгому, эффективному выживанию. Сократившись в десять раз, генофонд колонии оказался слишком мал для эффективного продолжения рода в течение сотен поколений.

В первый момент Ольге хотелось кинуться к взрослым, потребовать от них объяснений, спросить — почему остальным девяти анклавам было позволено погибнуть в результате их собственных ошибок, почему им не пришли на помощь?!.

Она не сделала этого, потому что ответ, — сколь ни жесток он казался только вступающей в жизнь девушке, — ответ напрашивался сам собой — она понимала, что тогда не уцелел бы НИКТО…

Эта жестокая арифметика выживания людей, выброшенных волею судьбы на чуждую планету, не сразу нашла свое место на полочках ее разума. Предварительно пришлось свыкнуться с другой, еще более обидной и непонятной поначалу правдой — девяносто процентов тех, кто прилетел на колониальном транспорте, являлись отбросами пресловутого земного общества, горлопанами и безработными зеваками с улиц перенаселенных городов–мегаполисов, теми, кто представлял социальную опасность, кто требовал перемен, неважно, в какую сторону они вели.

Ох как тяжело было ей, юной хозяйке прекрасных земель, понимать, что ей просто повезло и у истоков ее генеалогического древа стояли те, кто по–настоящему хотел покинуть Землю и был в принципе способен выжить за ее пределами в условиях глубокого и неизведанного космоса.

Подбор экипажей колониальных транспортов являлся игрой случая. В соседних криогенных капсулах могли находиться тупица и гений, опустившийся до уровня полного непотребства наркоман и приличный человек, по каким–то причинам не нашедший своего места в обществе земной цивилизации.

Была среди улетавших в неведомое и горстка настоящих энтузиастов–исследователей, тех, кому оказалось душно и тесно на Земле совершенно по иным причинам.

Естественно, что после разгрузки транспорта люди, являвшиеся выходцами из городских трущоб, привыкшие существовать на пособие по безработице, откровенные отморозки, которым стало скучно, искатели приключений, быстро раскаявшиеся в собственном энтузиазме и превратившиеся в злобных нытиков, — все эти люди составили из себя неоднородную толпу, мало способную не только к освоению планеты, но и к элементарному выживанию. Такова была горькая правда последствий той политики, которую вело земное правительство, пытаясь выпустить пар из перегретого общества.

Даже благополучно достигнув планеты с кислородсодержащей атмосферой, совершив удачную посадку, люди в силу своей разобщенности и неподготовленности к грядущим испытаниям почти что не имели шансов выжить…

Земля послала своих детей не просто в никуда — в конечном итоге политика Всемирного правительства обрекала их на смерть.

Конечно, Ольга не могла знать, как обстояли дела с другими колониальными транспортами, которых, по данным, почерпнутым из компьютеров АХУМа, были сотни, если не тысячи, но пример развития собственной колонии говорил ей о многом. Если выжили, то единицы. И среди этих единиц большинство представляет собой такие же замкнутые, практически бесперспективные общества с вырождающимися генами…

«Что мне за дело до других народов? — пыталась внутренне успокоить себя Ольга. — Моя жизнь пройдет тут, на планете, которая плохо или хорошо, но состоялась, у меня будет свое маленькое счастье, вон хотя бы с тем же Сережкой Ворониным, дети, семья…»

Она думала так этой ночью, выйдя из АХУМа и заперев его створчатые, поросшие мхом ворота уже собственным пультом дистанционного управления, но в душе почему–то не осталось былого покоя…

Степ, который преданно ждал хозяйку за пределами хранилища, показался ей на секунду чуть ли не отвратительным, как и все застывшие в подземном бункере невостребованные механизмы с колониального транспорта.

Ей казалось, что они провожают ее неживыми зрачками своих видеокамер и молча усмехаются вслед, мысленно повторяя: «Вы, люди, — лишь горстка пыли, брошенная под порыв галактического ветра, скоро вы исчезнете, вырождаясь, и тогда тут останемся только мы — мертвые, холодные, вечные свидетельства ваших несостоявшихся жизней…».

Fail Stets — эти два слова забытого языка далекой Земли жгли ее, будто они действительно имели какую–то непосредственную власть над ее личной, частной судьбой…

Обуреваемая такими противоречивыми эмоциями и мыслями, Ольга вернулась к дому, где по–прежнему уютным желтым светом горели два окна в гостиной, поднялась на крыльцо, заглянула через приоткрытую дверь в дом.

Лисецкий сидел напротив матери за круглым столом, пил чай и что–то рассказывал ей. Мать кивала, то и дело косясь на окно, за которым плавала ночная мгла.

Она переживала за нее, оставшуюся в АХУМе наедине с компьютерами и правдой.

Ольге вдруг подумалось, а из–за чего именно переживает мама, нервно теребя край свисающей со стола скатерти, — из–за того, что она узнает некую абстрактную правду, практически не имеющую прямого отношения к обыденным, сиюминутным проблемам, или из–за того, КАК дочь воспримет ее, — ужаснется, огорчится, растеряется или же пренебрежительно фыркнет, пожав плечами, — мне–то что за дело, — все либо в прошлом, либо в будущем, а живу я здесь и сейчас…

В эту самую секунду Ольга, наверное, и поняла настоящий смысл происходящего в момент совершеннолетия таинства. — Это была не констатация правды, не сброс определенной информации, — то был тест на историческое равнодушие нового члена их общества, проверка на способность сопереживать…

— Степ, выгони из гаража машину… — негромко попросила она застывшего у крыльца дройда, на секунду устыдившись промелькнувшего там, у АХУМа, чувства неприязни к преданному и по–своему мыслящему андроиду.

Перешагнув порог дома, она увидела, как вздрогнула от звука ее шагов мать, как резко обернулся Кирилл Александрович…

Она понимала, что должна что–то сказать им, ответить на немой вопрос, читавшийся в их глазах, но, встретившись взглядом с матерью, вдруг подумала, что это, наверное, лишнее.

Они поняли все по ее виду.

— Я… Я проедусь со Степом… — тихо произнесла она в напряженной тишине. — Извини, мам, мне сейчас нужно побыть одной… Поговорим потом, ладно?

Не дожидаясь ответа, Ольга развернулась, легко сбежала с крыльца, освещенного светом фар выезжающей из гаража машины.

В гостиной за круглым семейным столом сидели два взрослых человека, и каждый думал сейчас приблизительно об одном и том же.

— Жаль, что Николай в городе, — наконец произнес Лисецкий, когда рокот мотора исчез вдали, за глухой стеной окружающих усадьбу деревьев. — Помнишь, Машенька, ту ночь, когда я и Николай сходили в АХУМ?

Она кивнула, улыбнувшись далеким воспоминаниям.

— Помню… Двое сумасшедших. Перебудили весь дом, требуя коды доступа к основному модулю колониального транспорта… Как, не раздумал лететь на поиски других цивилизаций? — не удержавшись, подтрунила она.

— Да куда теперь–то? — Лисецкий похлопал себя по обозначившейся с годами выпуклости живота. — Поздновато… Пусть молодые дерзают.

— А знаешь, Кирилл… я иногда думаю, а может, надо было? Может, мы, поколение за поколением, так и упускаем свой шанс?

— Не знаю, Машенька, честное слово. По мне, так и тут забот хватает, и с агророботами, и с освоением второго материка. А может быть, ты права, — надо было тогда, пока голова оставалась горячей, добиться своего и рвануть к звездам… Кто знает, как бы сложилось дальше? Но я сегодня говорил Оле: не мы их, так они нас. Когда–нибудь это обязательно случится. Найдемся мы сами или нас найдут — какая в принципе разница?

Если бы они знали, как близко то, о чем они так непринужденно абстрактно рассуждали, сидя за столом в уютном доме.

ЭТО уже находилось в зоне высоких орбит планеты и падало, падало по пологой дуге, рушась в атмосферу в виде покалеченного подбитого орбитального штурмовика «Валькирия», только что вышедшего из смертельного слепого рывка из системы Дабога.

Он падал, чтобы разбиться и разбить вдребезги сонный покой цивилизации Кассии.

Глава 7

Кассия. Президентский дворец

Сто двадцать седьмая комната действительно оказалась похожа на компьютерный центр. Полвин, входя, вынужден был предъявить пропуск, и это обстоятельство насторожило Николая Андреевича. За последние двадцать лет маленький пластиковый прямоугольник исправно служил ему лишь в качестве брелока для ключей.