Над Кубанью. Книга первая - Аркадий Первенцев

Рубка окончилась, вдоль дворов проваживали лошадей. У атаманских тачанок взмахнули флагом, оркестр заиграл марш. Ляпин крикливым голосом подал команду на джигитовку. Первым отделился правофланговый Матвей Литвиненко. Литвиненковский жеребец отличался необычным храпом, и про него в станице говорили: «Сам себе паровоз». Оглушенный шумами, непонятными для его табунного характера, жеребец, нервничая, рванулся в сторону. Литвиненко, попустив повод, вскинулся в седле. «Паровоз», не приученный к джигитовке, шарахнулся на народ, мигом подмял какого-то мальчонку и так же неожиданно остановился, точно испугавшись своего поступка. Ребенка схватила обезумевшая мать, прижала к себе и завыла, собирая вокруг толпу. Обескураженный Литвиненко возвратился на левый фланг.

— Кого? — спросил Гурдай Велигуру.

— Мальчонку.

— Ребенка казака?

— В картузе. Видать, иногороднего.

— Гм, — промычал Гурдай, — узнайте фамилию пострадавшего. Окажите немедленно помощь.

К месту происшествия подбежал посыльный, придерживая болтавшуюся шашку. После минутного замешательства джигитовка продолжалась. Следом за Литвиненко скакали два казака, перекувыркиваясь через седло и под ликующие крики людей вьюнами проскальзывая под брюхами коней. Смена постепенно вытягивалась на плац, направляемая Ляпиным. Казаки щеголяли друг перед другом, и случай с «паровозом» сразу затушевали эти быстрые, стремительные всадники.

Миша с волнением ожидал своей очереди. Лошади уходили на плац, веерно мелькая хвостами. Он наклонился к кобылице, ощущал ее чистую шерсть и шептал ласковые слова поощрения. Кукла нетерпеливо топталась, и Миша видел тугие жилы на ее тонких ногах. Сколько раз в раздолье степей носился мальчик, практикуясь в сложной джигитской науке, но сегодня он чувствовал неуверенность, какую испытывает даже прилежный школяр перед экзаменами, зная, что за столом будут сидеть жесткие и требовательные судьи. Проверив подпруги, Миша подобрал полы бешмета и, когда вахмистр подал знак, с места снялся карьером и завязал повод. Кукла, прижав уши, шла как по шнуру. Миша взялся за луку, укрепился кистью, выбросил по ходу тело, ударился носками о землю с левой стороны и легко перелетел направо, отбился там, снова очутился слева. Казалось, чья-то невидимая огромная рука играет мячом, выбрав потехой эту мчащуюся длинногривую кобылицу. Мимо мелькали пятна лиц, вырастали и пропадали крики одобрения, взлетали шапки. Последний бросок — и Миша, плюхнувшись на упругую подушку, покачиваясь, развязал повод.

Мишу приветствовали, но он ничего не понимал. В глазах застилало, люди как бы втягивались и вытягивались, и шум воспринимался оглушенными ушами, будто сквозь войлок. Миша пристроился к смене, поднял руки, вспотевшие под мышками, и только тут снова заметил Харистова, Петьку, деда Меркула и Трошку Хомутова.

— Хорошо скакал, Большак, — похвалил Харистов, показывая желтенький платочек. — Гляди, в призовом не подкачай, я тебе вот этот подкину. Не промахнись, двухгривенный завяжу, за сомят выручил.

— Обязательно промахнет, — подзадорил Трошка Хомутов. — Потрогай кобылицу за храп, — ишь какая! В плужке фордыбачила, а тут… Кукла.

— Не трожь рукой потную, — сказал Миша, направляя лошадь на мальчишку. — Вам, хохлам, на конях только кисляк возить, чтоб не расплескался…

— Ну ты, не здорово, — огрызнулся Трошка, — а то я тебе лозину подкину. Разом с копытков долой.

— Миша, а Миша? Ты его брось, не путайся, — упрашивал Петька, — знаешь, как генералу ты понравился. В ладошки хлопал, сам видел.

— Генерал хлопал? — усомнился Миша, зная впечатлительный характер приятеля. — Не может быть! То он, видать, муху поймал. Она его за нос куснула, а* он ее — так, — Миша показал, как делал генерал.

Дед Меркул подтолкнул Харистова:

— Нашатырь парень! В кого только удался? Семен Карагода немудрячий казак вроде, пеньковатый, а этот нашатырный спирт. Аж в нос шибает.

Меркул расправил плечи, приняв бравый вид, и Миша с удивлением оценил его превосходную выправку. Трубач проиграл сигнал последнего, призового заезда. От колокольни опустились уже острые тени. Над Богатуном поднимались туманы. От хребта пахнул свежий ветерок, разбудивший заснувшую листву кудрявых карагачей церковной ограды. Деревья разом зашумели и кое-где на землю, медленно кружась, слетали желтые листья.

На призовой заезд выехали тридцать казаков. Поближе к беговой линии подошли люди с платками, в которых были завернуты деньги и разные подарки. Скромно поглядывая, ожидали заезда девчата, прижав к груди узелки с затейливо расшитыми кисетами, приготовленными для милых сердцу. Когда по кругу пойдут казаки, каждый подбросит платок избранному всаднику. Может, джигит промахнуться на других, но позор тому, кто не сумеет поднять платок возлюбленной. Пойдет тогда дурная слава за тем казаком по пятам, будут насмехаться над неудачником девчата, и вправе отослать сватов отец оскорбленной девушки.

Матвей Литвиненко, до этого выбивший дурь жеребцу, метнулся вперед. Зол был Матвей и пролетел вихрем, подобрал все платки, на скаку спрыгнул и подошел к подозвавшему его генералу. Наступал черед Миши. Он подстегнул подпругой путлище, покачался в седле.

— Следующий, — скомандовал Ляпин.

Миша всыпал кобылице плетей и, ослабив повод, послал ее вперед. Кукла, поднявшись свечкой, рванулась. Миша швырнул в воздух плеть и с места выбросился из седла. Замелькали платки, точно белые цветы, высыпанные под ноги удалому наезднику. Миша видел стежку этих цветов и мчался по ней. Один, другой, третий, руки были полны, он сунул платки за пазуху бешмета, схватил следующий ртом, рванув зубами траву, и уже ничего не помнил, кроме задачи овладеть всеми щедро усыпавшими путь белыми комками. Проносясь возле атаманских тачанок, он ловко подхватил брошенный ему самим генералом узелок и перевел лошадь на рысь.

Тело сразу обмякло, во всех членах появилась страшная усталость, и в глазах все еще крутилось, переворачивалось, шаталось. Миша, сняв шапку, вытер пот рукавом. На рукаве остался грязный, увлажненный след. Оглядел себя. Бешмет и сапоги в пыли, руки, расцара-паны, на пальце сорван ноготь. Он взял палец в рот, пососал, сплюнул и тут только ощутил ноющую боль. Разорвав один из платочков, он начал перевязывать руку.

— Что же ты, чи оглох? — проорал нагнавший его Ляпин. — Давай к атаману.

У тачанок тихо играл оркестр мелодию из венской оперетки. Гурдая окружили старики и участники соревнования. Генерал благодарил казаков. Поднесли бутылки с пенным хлебным квасом. Гурдай отогнул от горлышка проволоку, налил в стакан и выпил.

— Ваша лихость еще пригодится. Войску и… — он расправил усы широким движением руки, — … нашей родине — Кубани. Примерная молодежь, отличные наездники-джигиты.

Он обратил ласковый взор на Мишу, обвешанного узелками. Подозвал его, поцеловал и, положив руки на плечи, чуть отстранил.

— Вот такой и у меня герой, — любуясь мальчишкой, сказал Гурдай, — чуть, может, будет пониже. Славный тоже у меня мальчишка, но к коню не привык… на скрипке балуется. Кубанский казак — скрипач, а? Ха-ха-ха… Господин атаман, — обратился он к Велигуре, — поощрите во всеуслышание. Велигура, откашлявшись, объявил решение атамана отдела и выборных о награждении казака Михаила Семенова Карагодина двадцатью пятью рублями за проявленную лихость в конных станичных соревнованиях с присвоением ему первого казачьего чина младшего урядника. Атаман тут же снял свою шапку, кинжалом отпорол на вершке галуны и передал их Мише. Директор школы поманил его к себе.

— За сегодняшний день снимаю с тебя переэкзаменовку, — шепнул он на ухо.

Обратил еще раз внимание генерала на удаляющегося мальчика.

— Мои питомцы, — произнес он.

Мишу окружили сверстники. Федька Велигура гордо заявил:

— Это батя ему все дал: деньги, лычки.

Трошка оттолкнул Федьку плечом.

— Герой, — осклабился он, подходя вплотную к Мише. — У кобылы под пузом катухи очищал. Дай-ка сюда, — он потащил один из платочков, — а то мне сопли разу вытереть нечем.

Миша был настроен крайне миролюбиво. В этот счастливый момент не хотелось ни буянить, ни ссориться.

— Подожди, Трофим. Проверю все, потом, может, и дам. Пойдемте.

На Тихой улице привязали кобылу к обглоданной акации, уселись на коряге у высокого шилеванного забора.

Миша развязывал узелки, и глаза ребят горели восторгом. Сегодня счастливейшим был, конечно, этот мальчишка в измазанном кровью и пылью бешмете, держащий на коленях груду загадочных свертков.

Вдруг Миша вспыхнул и прикрыл ладонью узелок.

— Что такое? Что? — любопытствовал Петя, стараясь заглянуть другу через плечо. Миша легонько оттолкнул друга, поднялся и, прислонившись к теплому забору, по слогам прочитал скомканную записку: «Миша, дорогой мой. Это я, Ивга».