Что Кейти делала потом - Сьюзан Кулидж

– А эта башня в самом деле наклонная? – спросила Эми. – То есть я хочу сказать, она сильно наклонена? Мы это заметим?

– Узнаем завтра, – ответила Кейти. – Если это не так, я утрачу всякое доверие к человеческой природе.

Доверию Кейти к человеческой природе не было суждено ослабнуть. Когда на следующее утро они добрались до площади дель Дуомо в Пизе, знаменитая башня была на своем месте и стояла совершенно наклонно, так, как ее изображают на картинках и в алебастровых макетах, и казалось, в следующую минуту упадет от собственной тяжести прямо на их головы. Миссис Эш объявила, что это настолько неестественно, что приводит ее в содрогание, а когда ее уговорили подняться на вершину башни по винтовой лестнице, у нее так закружилась голова, что они были безмерно рады, когда благополучно возвратили ее вниз, на ровную землю. А когда они направились через поросший травой участок к величественному старинному собору, она отвернулась от башни, сказав, что если будет продолжать думать о ней, то перестанет верить в земное притяжение, в которое, как ей всегда говорили, должны верить все добропорядочные люди.

Гид показал им лампу, покачивающуюся на длинной цепи, – говорят, что перед ней сидел и размышлял Галилео Галилей[99], когда разрабатывал свою теорию маятника. Лампа казалась близкой родственницей самого земного притяжения, и они взглянули на нее с почтением. Затем они направились в баптистерий, чтобы увидеть великолепную мраморную кафедру работы Никколо Пизано[100] – множество выразительных скульптур на постаменте, водруженном на спины мраморных львов, – и столь же великолепную купель, а также отдать дань восхищения необычному, таинственному эхо, с которым их гид был, казалось, в самых близких отношениях: он заставлял эхо «говорить» то, что ему, гиду, хотелось услышать, и эхо чуть ли не «отвечало» на вопросы!

Именно тогда, когда они выходили из баптистерия, с ними произошло необычное и пугающее приключение, которое Эми так никогда и не смогла совсем забыть. Пиза – город нищенствующих монахов, и ее улицы кишат шайками религиозных попрошаек, называющих себя братьями ордена милосердия. Они носят широкие черные сутаны, сандалии на тесемках на босу ногу и маски из черного батиста с прорезями, в которых свирепо сверкают их черные глаза. В руках у них, как правило, жестяные кружки для сбора пожертвований, и эти кружки они суют под нос всем приезжим, на которых смотрят как на свою законную добычу.

Когда наши путешественницы вышли из баптистерия, двое из этих братьев заметили их и, потрясая кружками для милостыни, на которых было написано «Pour les Pauvres»[101], и издавая звуки, похожие на звук трещотки сторожа, понеслись к ним, словно огромные летучие мыши, – черные одеяния развевались на ветру, глаза дико вращались в прорезях масок; было что-то ужасное в их внешности и стремительности движений. Эми взвизгнула и спряталась за спину матери; миссис Эш явно съежилась от испуга. Кейти не отпрянула, но на память ей пришли демоны с крыльями как у летучих мышей, изображенные на иллюстрациях Доре[102] к поэмам Данте, и пальцы ее немного дрожали, когда она опускала несколько монет в кружки монахов.

Однако даже нищенствующие монахи – человеческие существа, и испуг Кейти прошел, когда она заметила, что, уходя, один из них вернулся на несколько шагов назад, чтобы подольше посмотреть на миссис Эш, щеки которой пылали ярким румянцем волнения и которая казалась в эти минуты особенно красивой, Кейти рассмеялась, и миссис Эш вместе с ней, но Эми не могла избавиться от впечатления, что это было нападение демонов, и впоследствии часто с содроганием вспоминала о том, как эти ужасные черные существа налетели на нее и как она спряталась за маму. Мрачные картины, изображающие Торжество Смерти, которые были вскоре представлены их вниманию на стенах Кампо-Санто[103], не способствовали тому, чтобы успокоить ее, и к гостинице, где предстояло пообедать, она шла с бледным, испуганным лицом, крепко держась за руку Кейти.

Путь к гостинице лежал через одну из узких улиц, населенных бедняками, – пыльную улочку с высокими ветхими домами по обеим сторонам. В широкие дверные проемы можно было мельком увидеть внутренние дворики, где лежали пустые, большие и маленькие, бочки и ржавые котлы и на огромных деревянных подносах были выставлены сушиться на солнце макароны. На одних подносах макароны были серые, на других белые, на третьих желтые, но ни одни не казались аппетитными, когда лежали так – открытые, в пыли, под развевающимся и хлопающим наверху, на протянутых от дома к дому длинных веревках, застиранным бельем. Как это всегда бывает на бедных улочках, здесь были стайки ребятишек, и появление маленькой Эми с рассыпанными по плечам светлыми волосами, сжимающей в объятиях Мейбл, произвело сенсацию. Дети, стоявшие на мостовой, что-то кричали, другие дети слышали их восклицания и тоже выскакивали из домов на улицу, а матери и старшие сестры выглядывали в двери. Казалось, будто сам воздух полон взволнованных смуглых лиц, темных кудрявых маленьких голов, то выныривающих, то исчезающих друг за другом, и любопытных черных глаз, устремленных на большую красивую куклу, которая, с ее пышной копной льняных волос, в голубом бархатном платье и жакете, шляпке, украшенной перьями, и с муфтой, казалась им каким-то чудом из другого мира. Они не могли решить, живой ли это ребенок или игрушечный, но не осмеливались подойти поближе, чтобы выяснить, и лишь толпились на расстоянии, указывая на куклу пальцами, смеясь и перешептываясь, в то время как Эми, очень довольная восхищением, какое вызывала ее любимица, подняла Мейбл повыше для всеобщего обозрения.

Наконец одна смешная девчушка в белом чепчике на круглой кудрявой голове, как кажется, окончательно уверилась, что в руках у Эми кукла, и, метнувшись во дворик, тут же возвратилась со своей куклой – жалкой маленькой деревянной фигуркой, все одеяние которой состояло из грубой красной хлопчатой рубашки. Эту куклу она показала Эми. И Эми в первый раз после своей встречи с похожими на летучих мышей монахами улыбнулась, а Кейти, взяв у нее из рук Мейбл, изобразила жестами, что куклы хотят поцеловать друг друга. Но хотя маленькая итальянка взвизгнула от смеха при мысли о bacio[104] между куклами, она никоим образом не могла на это согласиться и, спрятав свое сокровище за спину, краснея и смеясь, быстро заговорила что-то непонятное, делая забавные жесты двумя пальцами.

– По всей вероятности, она боится, что Мейбл сглазит ее куклу, – сказала Кейти, вдруг догадавшись о значении этих жестов.

– Дурочка! – воскликнула возмущенная Эми. – Да как тебе пришло в голову, будто мой ребенок может испортить твою грязную старую куклу? Ты должна бы радоваться, что кто-то чистый вообще обратил на нее внимание.

Звук иностранной речи окончательно привел маленькую итальянку в замешательство. С визгом она бросилась прочь, и все остальные дети за ней. В отдалении они приостановились, чтобы оглянуться на непонятных и пугающих существ, не говорящих на привычном языке. Кейти, желая оставить приятное впечатление, изобразила, что Мейбл посылает им воздушный поцелуй. Это снова вызвало смех и болтовню в толпе детей, и некоторое время они следовали за нашими друзьями, продолжившими путь к гостинице.

Всю следующую ночь по гладкому, как стекло, морю «Марко Поло» скользил вдоль берегов, мимо которых проходили парусные суда Одиссея в те давние, полумифические дни, что видятся нам теперь в таком чарующем свете. Кейти проснулась в три часа утра и, выглянув в окно каюты, мельком увидела остров, который, как свидетельствовала ее карта, был Эльбой[105] – тем местом, где Наполеон, этот беркут войны, был на время прикован к скале. Затем она снова заснула, а когда поднялась при ясном свете дня, пароход уже миновал побережье Остии и приближался к устью Тибра. За далекой Кампаньей поднимались подернутые дымкой горные вершины, а на берегу каждый мыс и каждая бухта носили имена, приводившие на память что-нибудь интересное.

Около одиннадцати на горизонте показался маленький, неясно очерченный пузырек, который, как заверил пассажиров капитан, был куполом собора Св. Петра, от которого их отделяло расстояние почти в тридцать миль. Это была одна из тех «волнующих минут», о которых так любила размышлять Кловер, и Кейти, сравнивая действительность с тем, что представлялось воображению, не могла удержаться от улыбки. Ни она, ни Кловер и не предполагали, что огромный купол окажется столь невпечатляющим, когда впервые предстанет перед взором путешественницы.

Пароход продолжал продвигаться вперед, пока висевший в воздухе пузырек, привлекавший внимание пассажиров, не исчез. Эми, уставшая от вида берега, который не вызывал у нее никаких ассоциаций, и от восторгов, которые выражали взрослые и которые были ей непонятны, втиснулась на деревянный диванчик рядом с Кейти и принялась просить ее продолжить историю Виолетты и Эммы.