Что Кейти делала потом - Сьюзан Кулидж

В конце декабря офицеры флагманского корабля давали бал, ставший крупным событием сезона в светских кругах Ниццы. Естественно, что американская публика играла наиболее заметную роль на американском фрегате, а из всех присутствовавших американских девушек Лили Пейдж была бесспорно самой хорошенькой. В изящном платье, с белыми кружевами и украшениями из бирюзы на шее, руках и в волосах, она привлекала больше кавалеров, чем могла придумать, что с ними делать, получала больше букетов, чем было удобно носить, и больше комплиментов, чем нужно, чтобы вскружить голову любой девушке.

Триумф заставил ее отбросить всякую осмотрительность, и она уступила мстительному чувству, которое в последнее время росло в ее душе по причине того, что она предпочитала рассматривать как определенное нарушение долга со стороны лейтенанта Уэрдингтона, и постаралась дать ему почувствовать, каково это, когда тобой пренебрегают. Она оказалась трижды приглашенной, когда он предложил ей потанцевать, она сделала вид, что не слышит, когда он пригласил ее пройтись, она холодно отнеслась к его попытке завести с ней разговор и, казалось, была всецело поглощена другими кавалерами, военными и штатскими, толпившимися вокруг нее.

Уязвленный и удивленный, Нед Уэрдингтон направился к Кейти. Она отказалась пойти потанцевать, сказав откровенно, что не умеет и что слишком высокая. Одета она была довольно просто – в жемчужно-серое шелковое платье, которое было ее лучшим платьем в прошлую зиму в Бернете, с букетиком красных розочек, приколотым к белой кружевной шемизетке, и другим таким же (оба – подарки Эми) в руке; но казалась она приветливой и спокойной, и было в ней что-то, что успокоило и его смятенный ум, когда он предложил ей руку, чтобы прогуляться по палубе.

Сначала они почти не говорили, но Кейти была вполне довольна, когда, прохаживаясь туда и сюда в молчании, любовалась действительно красивым зрелищем – лунный свет на поверхности залива, колышущиеся отражения темных корпусов кораблей и стройных мачт, сказочное впечатление от разноцветных ламп и фонарей и яркий движущийся лабиринт танцующих.

– Вам нравятся такие вещи? – вдруг спросил он.

– Какие вещи вы имеете в виду?

– Да все это дерганье, и вальсы, и увеселения!

– Не знаю, что такое «дерганье», но на все это очень приятно смотреть, – весело ответила она. – В жизни не видела ничего столь очаровательного.

Ее радостный тон и безмятежное лицо, которое он увидел, когда она обернулась к нему, смягчили его раздражение.

– Я верю, что вы говорите то, что думаете, – сказал он, – и все же не сочтите меня невежливым, но большинство девушек нашли бы этот бал довольно скучным, если б получали от него то, что вы, – то есть, я хочу сказать, если бы они не танцевали и никто особенно не пытался их развлечь.

– Но все делается для того, чтобы развлечь меня! – воскликнула Кейти. – Не понимаю, что заставляет вас думать, будто бал может показаться скучным. Я участвую во всем, разве вы не понимаете… на мою долю тоже приходится веселье… Ах, я так глупа, я не могу вам этого объяснить!

– Нет, вы объяснили. Я думаю, что вполне вас понимаю; только это – точка зрения, очень отличающаяся от той, которой, как правило, придерживаются девушки. (Под «девушками» он подразумевал Лили!) Пожалуйста, не сочтите, что я груб.

– Вы совсем не грубы, но не будем больше говорить обо мне. Взгляните на эти огоньки между отражениями мачт на воде. Как они дрожат! Кажется, я ничего красивее не видела! А как тепло! Даже не верится, что стоит декабрь и что это почти канун Рождества.

– А как Полли собирается праздновать Рождество? Вы уже решили?

– У Эми будет рождественская елочка для ее кукол, и еще две куклы со своими маленькими хозяйками, которые тоже живут в пансионе, придут в гости. Сегодня мы ходили покупать украшения для елки – крошечные игрушечки и свечечки, как для лилипутов! Кстати, как вы думаете, можно здесь достать зеленых веток, таких, как ветки ели и остролиста у нас дома на Рождество?

– Почему же нет? Здесь полно зелени.

– Вот именно; вся зелень здесь выглядит по-летнему и от этого кажется совсем не рождественской. Но я хотела бы немного зеленых веток, чтобы украсить гостиную, – если, конечно, их можно найти.

– Я посмотрю, что можно сделать, и постараюсь прислать вам побольше.

Не знаю, почему эта самая обыкновенная беседа произвела впечатление на лейтенанта Уэрдингтона, но он не забыл ее.

«Не будем больше говорить обо мне, – сказал он себе в тот вечер, возвратившись в свою каюту. – Интересно, сколько времени прошло бы, прежде чем та, другая, захотела бы поговорить о чем-нибудь, кроме себя самой. Немало, я думаю». И он улыбнулся довольно мрачно, расстегивая портупею. Плохое предзнаменование для девушки, если она наводит на такие размышления. Попытка Лили досадить своему обожателю потерпела неудачу.

На следующий день, после обеда, Кейти сидела на своем любимом месте на побережье и трудилась над очередным из длинных писем, которые никогда не забывала еженедельно отправлять в Бернет. На коленях у нее лежал бювар, а перо быстро скользило по бумаге, почти так же быстро, как срывались бы с ее языка слова, окажись те, кому она писала, рядом с ней.

«Ницца, 22 декабря

Дорогой папа и все остальные!

Мы с Эми сидим на моем старом лиловом плаще, расстеленном на песке в том же самом месте, где он был расстелен в прошлый раз, когда я писала вам. Мы играем в новую игру: я фея, а она маленькая девочка. Другая фея – которая сейчас не сидит на плаще – заколдовала эту девочку, а я указываю ей разные способы, которыми она может добиться освобождения из-под власти чар. В данный момент ее задача – найти двадцать четыре матовых красных камешка среди гальки на берегу, а если она не сумеет это сделать, то превратится в сову. Когда мы начали играть, я была злой феей, но Эми воспротивилась этому, потому что я „такая хорошая“, так что я сменила роль. Жаль, что вы не видите, какой веселый блеск вызывает в ее красивых серых глазах эта детская игра, которой она предалась с таким увлечением, что почти поверила в чары. „Но ведь на самом деле я не превращусь в сову?“ – говорит она с заметной тревогой в голосе.

Подумать только, что вы сейчас поеживаетесь от первых снегопадов или отправляете детей на улицу кататься на санках! Как бы я хотела, чтобы вместо этого вы были здесь со мной и Эми и могли просидеть весь этот теплый, благоуханный вечер близ линии прибоя, который окаймляет бахромой белой пены это самое голубое из всех голубых морей! Здесь хватит места для вас всех. Не много людей приходит на этот дальний участок взморья, и если бы вы были очень хорошими, мы бы взяли вас играть с нами.

Наша жизнь здесь течет замечательно. В Ницце очень много людей, и, кажется, среди них есть очень приятные. Здесь, в Швейцарском пансионе, мы видим не очень много американцев. Наши соседи по пансиону главным образом немцы и австрийцы, да иногда попадаются французы. (Эми собрала двадцать четыре красных камешка и теперь помилована и не станет совой. Сейчас она занята тем, что бросает их один за другим в море. Каждый должен долететь до воды, иначе ей грозит превращение в мускусную утку. Она не знает точно, что такое мускусная утка, и это заставляет ее еще более внимательно делать броски.) Но, как я говорила, наш маленький номер из трех комнат в круглой башне так вынесен в сторону от остальной части пансиона, что ничуть не хуже, чем собственный отдельный домик. Гостиная очень веселая и солнечная. У нас два дивана, квадратный стол, круглый столик, что-то вроде этажерки для безделушек, два мягких кресла и два не мягких, и лампа, и часы. Есть также и подушки на полу. Все, что хотите! Мы развесили на стенах все наши фотографии, включая портреты папы и Кловер, и ту плохую, где Фил и Джонни строят друг другу рожи, и, как яркое пятно, три прелестных красно-желтых японских картинки на муслине, которые Роза Ред сунула в мой чемодан в последнюю минуту. Есть и ветки с осенними листьями, и всегда – цветы, а по утрам и вечерам зажигаем камин.

Эми сейчас ищет пятьдесят снежно-белых камешков, которым, когда она их соберет, предстоит быть погребенными в общей могиле среди валунов. Если она не сумеет сделать это, то ей придется превратиться в электрического угря. Главная трудность в том, что в некоторые камешки она просто влюбляется. Я слышу, как она говорит одному из них: „Я не смогу тебя похоронить“.

Но, возвращаясь к тому, о чем я говорила, – по утрам мы очень весело завтракаем втроем в нашей гостиной. Завтрак состоит из кофе и булочек, и его подает нам смешной, ворчливый garçon[87], маленького роста и беззубый; когда он быстро лопочет на своем итало-французском наречии, его очень трудно понимать. На днях он сказал мне, что он уже сорок шесть лет garçon – слишком уж, пожалуй, долгое отрочество!