Рассказы разных лет - Георгий Байдуков

Закрываю его лари и вхожу в саклю. Словно в детском саду — визг, смех, плач. На земляном полу старая бурка. На ней маленькие, а постарше сели за стол. Хозяйка дома и мать семейства, изможденная и высохшая женщина лет 35, держит на руках грудного и смотрит на нас с подозрением и даже неприязнью. Она по-русски ничего не понимает. Мне ее очень жалко: у нее чрезвычайные трудности и неразрешимые проблемы с утра до позднего вечера.

Попрощавшись, вышли из сакли. У порога все же добиваюсь искреннего ответа на вопрос: «Ну как же он все 'же выкручивается, чтобы накормить и одеть такое семейство?»

Бедняга тихо ответил: «Друзья выручают!..» Ответ насторожил меня: «Какие друзья и чем они вам помогают?..» Горец молчал, похлопывая по голенищу правого сапога плетью, хотя коня своего у него нет давно.-

Секретарь обкома М. Ф. Сорокин понял, что'я задеваю самые слабые струны жителей селения Ахвах, машет кому-то рукой. Вскоре подходит пожилой горец в бурке и с посохом. Он мне говорит: «Ты не удивляйся, наш будущий депутат! Мой сосед живет не колхозом, который настолько слаб, что от него доходов не скоро дождешься… После работы в колхозе Зархи идет батрачить к богачам, так как их взносы в колхозное хозяйство были мизерны, а дворы их полны скота и в ларях горы зерна. Вот у них он, как и я, батрачит и тем перебивается с хлеба на воду…»

Максим Федорович Сорокин подтверждает: «Процесс коллективизации далеко не завершен. Встречаем сильное сопротивление богачей, духовенства…»

В Хунзахе я познакомился с очень интересным человеком — поэтом Гамзатом Цадаса. Это отец нашего Ра-сула Гамзатова, великого аварского поэта, стихи которого знает не только Советский Союз, но и весь мир.

Из бесед с Гамзатом Цадаса я узнал, как в Тимир-ауле кулаки в 1929 году избили представителей райисполкома и райкома ВКП(б), как в Верхнем Казанице они угнали в горы всех лошадей, чтобы они не достались колхозу, как убили серетаря Касументского райкома ВКП(б) Герейханова, парторга и председателя сельсовета в ауле Каканура, а в 1931 и 1932 годах их жертвами по наветам мусульманского духовенства стали 32 горянки-общественницы.

Тогда я впервые услышал, что Герой Советского Союза Сигизмунд Александрович Леваневский в годы гражданской войны воевал в горах Дагестана при подавлении контрреволюционных банд имама Гоцинского, действовавшего по указке иностранных покровителей. Уже в то время Леваневский командовал батальоном, о чем он не рассказывал мне в 1935 году, когда мы вместе с ним готовились к перелету на АНТ-25 в США. Интересно, что батальон Леваневского начинал путь из Буйнакска, входящего в состав Ботлихского избирательного округа. Вот тебе на, сюрприз! Прошлое Си-гизмунда Александровича перекрестилось с моим избирательным периодом в Дагестане.

В конце концов секретарь обкома сказал: «Ну что? Может быть, хватит на первый раз? Отпустим товарища Байдукова джигитом…»

Мы стартовали с Максимовым уже по убранному каменистому полю в сторону Аварского Койсу, спикировали в ущелье, а затем, набрав более 5000 метров, еще раз осмотрели красивый и суровый край хребтов и высоких вершин.

Только когда остался позади Дагестан, услышал грустный голос Максимова: «Бедный край достался тебе, командир! Очень бедный… Помогать, тебе придется».

Меня избрали депутатом, и я стал втягиваться в повседневные заботы жителей ДАССР.

Последующие свои поездки к избирателям начинал всегда из столицы Дагестана Махачкалы.

В республике часто возникали различного рода эпидемии, и мне пришло в голову построить в одном районном селении баню. При поддержке обкома ВКП(б) и совнаркома республики это важное, как мне казалось, дело было закончено успешно. Проверял работу этого необычного для горцев сооружения дважды, наслаждался парной и чистейшей водицей из горного ручейка. Но каково было мое состояние, когда, приехав в третий раз в селение, обнаружил, что окна выставлены, медные краны и трубы разворованы, а из здания неслись зажигательные песни цыганского табора, остановившегося на ночлег.

…Еще печальнее закончилась затея с восстановлением давно заброшенного госпиталя в районном поселке центральной части горного Дагестана. Были сделаны прекрасные палаты, отличная хирургическая, и две девушки, окончившие медицинский институт, приступили к работе.

Но здесь исламское духовенство поработало похлеще, чем с баней. Однажды привезли на арбе горца с аппендицитом. Нужна была срочная операция. Врачи подозревали, что они имеют дело с гнойными аппендицитом. Стояла жара, и уличная пыль могла легко добраться до операционной. Девушки проверили, все ли готово к ответственному моменту. В это время вбежали несколько горцев и потребовали, чтобы операция велась на улице, на глазах всех жителей поселка. Все попытки молодых врачей остановить горцев были тщетными. Горцы сами потащили больного на улицу.

Врачи понимали, что операция под открытым небом, в пыли означает почти верную гибель, но горцы настаивали на своем. А с улицы доносились голоса десятков разгневанных джигитов. Оперированный скончался на глазах фанатиков. Когда подоспела милиция, больницу разгромили, одну девушку-врача покалечили, другая чудом спаслась от озверевших безграмотных людей.

Такие неудачи меня страшно удручали, а Максим Федорович Сорокин говорил: «Ты летчик, человек военный, не должен опускать руки. В Дагестане на миллион мусульман несколько тысяч душеприказчиков ислама, одного из серьезных идеологических врагов социализма… Помни, что надо новое вводить в бедных, безграмотных горных аулах с согласия старейшин и привлекать молодежь».

…Лето 1938 года. Я проезжаю через районный центр. Сегодня здесь большой базар. У секретаря райкома ВКП(б) сидят человек десять. Завязался разговор. Просят нажать на Наркомат связи СССР, нужны шесть тонн проволоки для радиофицирования селений. В этот момент вбегает горец с пистолетом и с ходу прячется под столом секретаря райкома.

Секретарь, могучий в плечах, в черкеске и папахе, осмотрел всех жгучими темными глазами, сказал мне: «Ах эти кровники!» Но я не понял: «Что случилось?» Секретарь райкома открыл ящик стола, достал длинноствольный маузер и положил на колени. «Сейчас вы поймете нравы ваших избирателей, которым прадеды, деды и отцы завещали кровную месть… Сегодня базар. Удобный случай встретиться…»

Не окончились еще объяснения, как в комнату влетели два вооруженных горца, крича: «Где он, мертвец?»

Секретарь райкома переложил с коленей на стол свой маузер и сказал резко: «Вот как коммунисты преподают друг другу старые мусульманские заветы, забывая об учении Ленина…» Затем вскинул маузер и крикнул: «Вы куда вломились? Оружие на стол!..» Незваные гости оглянулись и увидели, что все члены бюро райкома успели наставить на них револьверы. Деваться некуда. Они со злом и ненавистью положили оружие на стол секретаря, который спокойно сказал: «Не знаю, кого вы хотели пристрелить, но этого мы вам не простим. Вы не партийцы, не ленинцы! Вас слишком рано приняли в партию… Убирайтесь отсюда!»

Гневные, возбужденные горцы кричали: «Как ты, секретарь, можешь прятать негодяя? Все видели, что он бежал сюда!.. А ты пистолеты отобрал, из партии обещаешь выгнать…» — «Повторяю: из партии вас исключит своя организация или партийная комиссия. Ну какие вы коммунисты, подумайте?» — «Ему можно было убить нашего брата, а нам ты не даешь наказать кровника…» — «Вот вас и того кровника, за которым вы гнались, все равно исключим из рядов партии, от которой вы хотели получить одно лишь право: право ношения оружия. Предупреждаю, кровников будем судить беспощадно!.. Отправляйтесь отсюда!»

Когда все ушли, секретарь вытолкнул ногой из-под стола спрятавшегося. Горец поднялся и стал вкладывать наган в кобуру.

Секретарь вышел из-за стола, вытащил у него пистолет и сказал: «Ты почему не признался своей партийной организации, что убил человека по запрещенным Советской властью законам кровной мести? Считай, что ты не член большевистской партии. Коммунисты убийцами не бывают!»

…Помню 15 июня 1938 года. Жаркий солнечный день. Еду по извилистой горной дороге на автомашине. Внизу, в долине, прекрасные сады. Вижу много работающих женщин и думаю, а где же джигиты? На пути красивый, аккуратный аул. Шофер просит разрешения остановиться — залить воду.

Выхожу из автомашины. Среди раскаленной тишины слышу, гармонь играет лезгинку, а сам думаю: «Как же так? Кто может танцевать? Старики? Дети? Ведь женщины работают в саду».

Через пять минут видим идиллическую картину: в черкесках мягкого бежевого цвета, с кинжалами, в папахах и в мастерски расшитых сапогах танцуют в кругу пять молодых джигитов. Возле белой сакли на длинной скамье сидят еще пять мужчин. И надо же, на гармошке этим лоботрясам играет женщина средних лет. На ней красивый платок, щеки пылают, глаза горят, но на танцы мужчин она не смотрит, самозабвенно, мастерски, тонко, с переливами играет лезгинку.