Убийство в частной лечебнице - Найо Марш

Во время своего печального признания Робертс очень побледнел. Тем любопытнее было наблюдать, как, несмотря на очевидный дискомфорт, он не потерял привычки изъясняться языком научных статей.

— Большое вам спасибо, доктор Робертс, — мягко сказал Аллейн. — Не беспокойтесь больше об этом. Вы говорили, что с самого начала волновались о состоянии сэра Дерека. Как вы считаете, его состояние соответствовало отравлению гиосцином?

— Я размышлял над этим с тех пор, как позвонил Томс. Мне кажется, да. Разумеется, в свете данных, полученных при вскрытии, очень соблазнительно связать свои наблюдения с имеющимся результатом без дальнейшего рассмотрения.

— Вы заметили определенные изменения в состоянии пациента? Или те же самые симптомы становились все более выраженными, если я правильно говорю?

— Пульс был очень замедленным, когда я впервые обследовал его на посту анестезиолога. Его состояние в течение операции беспокоило меня все больше.

— Значит, никаких резких перемен на протяжении всей операции не было? Только прогрессирующее ухудшение?

— Совершенно верно. Можно сказать, симптомы проявились более явственно после того, как сэр Джон сделал первый разрез.

— То есть после того как он сделал инъекцию гиосцина?

Робертс быстро взглянул на инспектора.

— Да, совершенно верно, — быстро сказал он. — Но разве не понятно, что небольшая доза, которую вколол сэр Джон, — по-моему, одна сотая грана — естественным образом ухудшила бы состояние больного, если бы гиосцин ему давали раньше?

— Совершенно верно, — согласился Аллейн. — Несомненно, это важный момент. Если я вас правильно понял, доктор Робертс, вы считаете, что смертельная доза гиосцина так или иначе попала в организм пациента до операции?

— По-моему, да. — Робертс нервно сморгнул. У него была привычка помаргивать, этим он напоминал Аллейну взволнованного подростка. — Разумеется, — неловко добавил он, — я понимаю, инспектор, если бы я сказал, что смертельная доза попала к пациенту, когда он был на столе, это послужило бы только к моей выгоде. Но это, на мой взгляд, совершенно невероятно.

— Тут я должен вставить избитую прописную истину, что невиновному человеку всегда лучше говорить правду, — сказал Аллейн. — Знаете ли вы, что, по меньшей мере, две трети трудностей в делах об убийствах вызваны тем, что безвинные кретины врут как по нотам? Говорю по собственному опыту.

— Вот как? Полагаю, возможность самоубийства в данном случае исключена?

— Пока что это кажется весьма невероятным. Почему? Как? Где мотив?

— Нет необходимости искать банальные мотивы, — Робертс поколебался и заговорил неожиданно уверенно и быстро: — Предлагаю вашему вниманию свою гипотезу. Конечно, вы можете обвинить меня в том, что я оседлал своего любимого конька. Как вы уже поняли, я очень интересуюсь наследственным безумием. В семье сэра Дерека О'Каллагана такая наследственность есть. Она проявилась у его отца, сэра Блэйка О'Каллагана. По-моему, он временами страдал суицидоманией[7]. В этой семье слишком много браков между кровными родственниками. При этом, заметьте, я прекрасно отдаю себе отчет в том, что обычное яростное осуждение таких браков необходимо пересмотреть в свете…

Вся его неловкость куда-то пропала. Он читал Аллейну лекцию добрых десять минут, при этом все больше возбуждаясь. Он цитировал собственные труды и прочие авторитеты. Он ополчился на британскую общественность в лице одного из выдающихся полицейских чинов за преступное пренебрежение к расовым проблемам. Аллейн кротко слушал с видом крайнего интереса. Потом стал задавать вопросы. Робертс доставал с полок книги, высоким возбужденным голосом зачитывал оттуда длиннейшие отрывки, а потом забывал книги на каминном коврике. Он внушал Аллейну, что подобным вещам следует уделять больше внимания, и, наконец напрямую спросил, удосужился ли инспектор убедиться в том, что свободен от наследственного безумия. Это немало развеселило Аллейна.

— Моя двоюродная бабушка оставила все свои деньги продавцу пышек, в котором текла черная кровь, — сказал Аллейн. — Она, несомненно, была не в себе. Ничего другого не могу вам сказать, доктор Робертс.

Робертс выслушал с серьезным видом и продолжил свою проповедь. Когда она закончилась, Аллейну показалось, что он услышал все теории, выдвинутые на международном конгрессе по сексуальным реформам, и даже сверх того. Прервал их лакей, который пришел сообщить, что обед подан.

— Инспектор Аллейн останется обедать с нами, — нетерпеливо сказал Робертс.

— Нет-нет, что вы, — возразил Аллейн. — Большое вам спасибо, но я должен идти. Я бы с удовольствием остался, но не могу.

Лакей ушел.

— Но почему же? — обиженно спросил Робертс.

— Потому что я должен раскрыть преступление.

— Понятно… — сказал Робертс смущенно и встревоженно.

Как только смысл последней фразы Аллейна дошел до него, к нему вернулись его прежние манеры. Он нервно посмотрел на Аллейна, сморгнул и поднялся.

— Мне очень жаль. У меня склонность увлекаться, когда разговор идет о моем любимом предмете.

— Наш разговор и меня очень увлек, — заверил его Аллейн. — Простите, что так долго вас задержал. Возможно, мне придется в ходе следственного эксперимента воспроизвести операцию… Быть может, вы окажете мне любезность и примете в этом участие?

— Я… Да, если это так необходимо. Это будет очень неприятно и тяжело…

— Я знаю. Возможно, это и не понадобится. Но, если придется…

— Разумеется, я приму участие.

— Отлично. Мне надо бежать. Наше знакомство произошло при весьма неудачных обстоятельствах, доктор Робертс, но я надеюсь, что мне будет позволено когда-нибудь возобновить нашу беседу без предрассудков. Просто ужасно, до чего невежествен простой парень из толпы касательно расовых проблем…

— Все гораздо хуже, — Живо сказал Робертс. — Это положение достойно сожаления… просто преступно. Я полагал, что человеку вашей профессии необходимо иметь о проблемах наследственности хотя бы элементарные сведения! Как можно ожидать… — он причитал и причитал.

Лакей заглянул в кабинет, возвел глаза к небу в набожном смирении и терпеливо ждал. Робертс протянул Аллейну свою книгу:

— Это самая разумная научно-популярная книга на данную тему, хотя я не претендую на то, что осветил даже малую толику проблемы. Приходите сюда, когда прочтете.

— Обязательно. Тысячу раз спасибо вам, — пробормотал инспектор и направился к двери. Он подождал, пока лакей вышел в прихожую, и вернулся в кабинет.

— Послушайте, — почти прошептал он. — Как я понял, вы считаете, что покойный вполне мог совершить самоубийство?

Робертс снова превратился в перепуганного человечка.

— Не могу сказать… Я… искренне на это надеюсь. В свете истории его семьи, полагаю, это возможно… Но, конечно… само средство… гиосцин… это крайне необычно. — Он замолчал и глубоко задумался. Потом устремил на Аллейна очень серьезный и немного жалкий взгляд. — Честное слово, я очень надеюсь, что это окажется самоубийство, — тихо сказал он. — Прочие варианты совершенно немыслимы. Они бросят самое ужасное подозрение, которое только можно себе вообразить, на профессию, в которой я только незначительный винтик, но которую я глубоко почитаю. В таком случае я считал бы себя отчасти виновным в этом. Говорят, что большая часть мотивов проистекает из своекорыстия, но, уверяю вас, нечто большее, чем своекорыстие, заставляет меня умолять вас расследовать возможность самоубийства до последнего сомнения. Я слишком вас задержал. Спокойной ночи, инспектор Аллейн.

— Спокойной ночи, доктор Робертс.

Аллейн медленно прошелся по Вигмор-стрит. Он размышлял о том, что, в определенном отношении, весь этот разговор был одним из самых необычных в его жизни. Что за странный, любопытный человечек! В его ученой филиппике не было никакой наигранности — инспектор умел отличить подлинный энтузиазм от ложного. Робертс был до посинения напуган историей с О'Каллаганом, но одно лишь упоминание о его любимом предмете выбило у него из головы ощущение личной опасности. «И все-таки что-то его беспокоит, — подумал Аллейн. — И похоже на то, что это Филлипс. Филлипс! Черт! Мне нужен собственный Босуэлл[8]. А еще — обед…»

Он дошел до ресторана и пообедал в одиночестве, столь сосредоточенно уставясь на скатерть, что его официанту стало окончательно не по себе. Потом Аллейн позвонил Фоксу и дал определенные указания, после чего взял такси на Честер-террас, чтобы повидаться со своим Босуэллом.

«Полагаю, что юного осла не окажется дома», — мрачно подумал Аллейн.

Но Найджел Батгейт был дома. Когда дверь открылась, Аллейн услышал бойкий стук пишущей машинки. Он неспешно поднялся наверх, открыл дверь кабинета и заглянул туда. Найджел был тут как тут, он мрачно сидел перед пишущей машинкой, а в корзине под столом красовалась кипа скомканных листков.