Инамората - Джозеф Ганьеми

— Ой-ой-ой! Какими великодушными мы стараемся выглядеть на людях, — сказал с презрением Уолтер. — Ты ведь любишь публику, верно, Кроули? Тебя хлебом не корми, дай перед кем-нибудь покрасоваться! Небось с ума сходишь в операционной: одна женщина висит в кресле, а три других смотрят. Признайся, старик, трудно скрыть эрекцию под халатом?

— Хватит! — проревел Кроули.

— Поосторожнее, не разомкни круг, — поддел его Уолтер. — Ты ведь не хочешь причинить боль твоей драгоценнейшей Мине? Или хочешь?

Мина издала тихий стон, стало ясно, что она выходит из транса. Так пациенты Кроули просыпались после наркоза.

— Мне показалось, я слышу голос Мины, — сказал Уолтер, обращаясь к нам. Голос его стал стихать, словно он удалялся от нас по тоннелю. — Джентльмены, я был бы рад еще поболтать с вами, но мне пора возвращаться к себе. Так что позвольте откланяться.

После этих прощальных слов в детской воцарилась тишина. Уолтер покинул сей мир и вернулся в иное измерение.

Керосиновая лампа разбилась, когда Уолтер ударил по столу, так что нам пришлось несколько минут проблуждать в потемках, пока Флинн не зажег спичку. В ее мерцающем свете мы увидели Мину, обмякшую на стуле. Я развязал светящиеся веревки, которыми ее щиколотки были привязаны к ножкам стула, а Кроули бросился растирать ей запястья, чтобы восстановить циркуляцию крови. Через минуту она пришла в себя, хотя была очень ослаблена после пережитого испытания. Она поглядела на меня и улыбнулась еле заметной вермееровской полуулыбкой.

— Он приходил? — спросила она.

— Да, любовь моя, — отвечал Кроули, касаясь губами ее пальцев. — Уолтер приходил.

— И как он себя вел? — поинтересовалась Мина. — Он держал себя в руках?

— Он был в одном из своих настроений, — сказал Кроули, — но просил меня передать тебе его любовь.

Слушая этот разговор между мужем и женой, я наконец не утерпел и спросил:

— Извините, что перебиваю вас, но кто такой этот Уолтер?

На усталом лице Мины все еще играла улыбка, она переглянулась с мужем.

— Я думала, вы догадались! Уолтер — мой брат.

Часть вторая

УОЛТЕР И МИНА

Он был красив — глубокие, выразительные глаза, словно подведенные черной тушью, и чувственный рот баловня женщин. Лицо выражало веселое безразличие; изучая фотографию, я подумал, что парень наверняка не упускал своего в этой жизни. Казалось, что-то справа от него привлекло внимание этих бесстыжих глаз, я знал, что это всего лишь поза, принятая перед камерой, но невольно приписывал его взгляду сверхъестественное предвидение, словно перед ним только что распахнулась дверь в потусторонний мир. Дверь, через которую ему вскоре суждено покинуть земные пределы.

— Явное фамильное сходство, — заключил Кроули, пока я рассматривал раскрашенную фотографию его шурина — единственное сохранившееся изображение Уолтера Эмерсона Стэнсона, брата Мины.

Мы были в медицинском кабинете Кроули на первом этаже, куда спустились впятером, чтобы доктор обработал «укус» Уолтера, след от которого остался на шее Флинна: отвратительный рубец с тремя неглубокими вмятинами, словно укус миноги или огромной пиявки.

— Сходство и в самом деле поразительное, — согласился я. — Словно они близнецы.

— Вы почти угадали, — отвечал Кроули. — Они родились с разницей всего в тринадцать месяцев.

— Ирландские близнецы, — пробормотал Ричардсон, отпивая бренди. Он был бледен как полотно, лицо его застыло, как в параличе. Впрочем, мы все еще не оправились от потрясения.

Флинн глубоко вдохнул и старался держаться молодцом, пока Кроули дезинфицировал его рану.

— А может, стоит сделать мне противостолбнячный укол, доктор?

— Не уверен, — покачал головой Кроули. — Прежде такого никогда не случалось. Боюсь, я не слишком-то сведущ в лечении укусов призраков.

Столбняк. У меня в голове всплыл медицинский текст, фотография мужчины с risus sardonicus — «сардонической улыбкой», то есть со сведенными судорогой челюстями.

Кроули, видимо, вспомнил нечто подобное, потому что сказал Флинну:

— Пожалуй, я все же введу вам пятьсот единиц противоядия — береженого Бог бережет.

Пока Кроули отвернулся, чтобы достать из медицинского шкафчика лекарство для подкожной инъекции, я передал фотографию Уолтера Фоксу и увидел, что руки мои дрожат. Фокс тоже заметил это, и, хотя не сказал ни слова, я уловил в его взгляде самодовольный блеск. Очевидно, он считал этот сеанс своей бесспорной победой, а меня числил в проигравших. Возможно, он был прав. Я и сам чувствовал себя побежденным, в ушах стоял звон, словно после взрыва, а неприятное ворчание в желудке напоминало о том, что мне следует поскорее уединиться в туалетной комнате. В довершение всех бед, стоило мне закрыть глаза, как начиналось болезненное головокружение, похожее на похмелье после ночных возлияний: мне казалось, будто я стою в волнах отлива и песок утекает у меня из-под ног.

Чтобы не думать о предстоящем уколе, Флинн поинтересовался у Кроули, сообщил ли им Красный Крест обстоятельства, при которых погиб Уолтер.

— Его санитарная машина подорвалась на мине, — сказал Кроули, протирая тампоном плечо Флинна, а затем втыкая иглу. — Беднягу разорвало на кусочки.

— Его похоронили в Европе или в семейном склепе?

— Да хоронить, собственно, было нечего, — отвечал Кроули. — Мина была убита горем. Они с братом были очень близки.

— Значит, и вы его хорошо знали?

Кроули извлек иглу.

— Ну, насколько мне этого хотелось.

Я наблюдал, как он убирал лекарство и пузырек с перекисью водорода, и у меня постепенно рождался вопрос:

— А вы уверены, что человек, голос которого мы слышали сегодня, тот самый Уолтер, которого вы знали до войны?

— Простите, я не понял?

— Я хотел спросить, не показалось ли вам что-либо странным в этом Уолтере. Не заметили ли вы в нем каких-либо серьезных перемен, которые произошли за последние пять лет, — ну, кроме очевидных, конечно.

Кроули задумался.

— Я бы сказал, что он повзрослел, но вряд ли такое утверждение уместно в данном случае.

Он посмотрел на меня, и на лице его отразились старые обиды.

— Уолтер, которого вы слышали, все тот же высокомерный… эгоистичный… беспринципный молодой человек, каким я знал его до войны.

— А не слишком ли вы к нему несправедливы? — вступился за Уолтера Фокс. — Как-никак он ушел добровольцем в отряд Красного Креста.

— Единственной причиной, по которой брат моей жены вступил в санитарный батальон, — сказал Кроули, — была его трусость, к тому же ему нравилось находиться в обществе комиссованных молоденьких солдат.

Слова Кроули произвели надлежащий эффект. Фокс застыл в изумлении и поспешно хлебнул бренди, будто хотел избавиться от неприятного вкуса во рту. Больше он не проронил ни слова, пора было прощаться и завершать сей беспокойный вечер. Когда Кроули проводил гостей, я остановил его в коридоре:

— Можно мне еще раз подняться наверх? Клянусь, я ничего там не поврежу.

Кроули вяло улыбнулся.

— Вряд ли в этом доме осталось еще что-то, что можно было бы повредить.

Я поблагодарил его и поднялся в детскую на третьем этаже. К моему удивлению, я застал там Пайка, тот собирал обломки разбитого стола, видимо, желая пустить их на растопку.

— Извините, — пробормотал я. — Я не слышал, как вы вернулись.

Дворецкий-филиппинец посмотрел на меня с каменным выражением лица.

— Доктор Кроули позволил мне еще раз все здесь осмотреть.

Пайк обладал чутьем дворецкого и понимал, когда ему велят удалиться. Он взял еще несколько больших щепок и направился к выходу, при этом все время старался держаться от меня на расстоянии.

Он зажег новую керосиновую лампу, вместо той, что была разбита во время сеанса, я подкрутил ее фитиль, чтобы осветить углы комнаты. Даже при ярко горевшей лампе комната казалась маленькой и низкой, в ней ощущался сладковатый запах, немного похожий на то, как пахнет внутри коробки сигар. В комнате все было так же, как когда мы оставили ее: наши стулья все еще стояли по кругу, граммофон в углу был похож на распустившийся ночной цветок, четыре обрывка светящегося шнура лежали на сиденье стула Мины, где я и оставил их. Я взял один шнурок и забрал с собой как талисман. Я обошел детскую, пытаясь обнаружить малейшие перемены, словно изучал комнату, откуда совсем недавно унесли покойника, а потом аккуратно застелили кровать. Много лет назад я вот так же вошел в спальню, где умерла моя мать. Помню, тогда меня поразило равнодушие обстановки к тому, что произошло.

Я присел на стул Мины и прислушался к тишине, к приглушенным звукам, похожим на шум моря в раковине или шипение ненастроенного радиоприемника. Я представил себе Уолтера, может, он скрывается за этим шумом и улыбается мне, словно Чеширский кот, а хвост его тем временем колышет занавеску. Хотя если брат Мины и в самом деле следил за мной, то ему необходимо было терпение кота величиной побольше.