Инамората - Джозеф Ганьеми

Одним ловким движением Мансон поднял босые ноги из-под стола. На глазах у изумленных Фокса, Флинна и Ричардсона он схватил пальцами левой ноги тост с тарелки, в то же время передвигая правой посуду на столе. И хотя руки его были заняты, он продемонстрировал всем, что это не мешает ему намазывать тост маслом, наливать сливки в кофе или перелистывать утренний выпуск «Инкуайрер».

— Как видите, — пояснил Мансон, — немного тренировки, и нижние конечности оказываются не менее проворными, чем руки.

Мне показалось, что я услышал в его словах отголосок застарелой обиды. Решительным жестом левой ноги Мансон протянул Фоксу намазанный тост, тот не посмел отказаться и откусил кусочек. Флинн удивленно покачал головой и пробормотал:

— Черт меня подери!

А Ричардсон, отвесив кивок в мою сторону, заметил с ухмылкой:

— Quod erat demonstrandum,[24] Финч.

Доктор Мансон снова натянул ботинки, пожал всем руки и откланялся. Я закрыл за ним дверь и обернулся к моим коллегам.

— Итак, джентльмены, — начал я, — не пора ли нам обсудить, какие меры контроля следует принять во время сегодняшнего сеанса?

По пути назад из отеля я с удивлением заметил того самого английского школьника, он играл у одного из соседних домов совсем рядом со Спрюс-стрит, 2013. На мальчике были белые гетры и вязаная шапка с ушками. Он старательно пытался поддеть, не разломав, пластину льда, покрывавшую лужу, и не замечал, что я наблюдаю за ним.

— Привет, малыш.

Мальчуган поднял на меня глаза и остолбенел.

— Привет, малыш, подойди-ка сюда.

На этот раз он решительно замотал головой. Я не хотел больше кричать и сам направился к нему. Подойдя ближе, я заметил тревогу в глазах мальчишки; трудно сказать, было ли это смущение или просто настороженность ребенка при встрече с незнакомым взрослым. Я разглядел бледные веснушки на почти девчоночьем лице и догадался, что паренек был из тех одиноких детей, которые привыкли играть сами по себе.

— Как тебя зовут?

— Эдвин.

— А как к тебе обращаются — Эдди или Эд?

— Так и говорят — Эдвин.

Я пошарил в карманах и нашел пять центов, но, оценив добротность костюма мальчика и то, что он жил в столь дорогом районе, я решил набавить цену — пусть, если захочет, просидит всю субботу в кино или наестся сладостями до отвала.

Я протянул ему двадцать пять центов, но потребовал сначала ответить на мой вопрос.

— Случалось ли тебе бывать в том доме на углу, в номере 2013?

Маленький Эдвин посмотрел мимо меня. Он побледнел на два тона, когда увидел, какой дом я имею в виду.

— У этих мерзких Кроули? — И он еще энергичнее замотал головой.

— Ты уверен? А, может, миссис Кроули просила тебя когда-нибудь выполнить какое-нибудь ее поручение?

Эдвин неподдельно удивился: как мне в голову могло прийти, что он согласится работать на соседей-вампиров? Я поверил ему, бросил четвертак в его варежку и оставил мальчугана в покое, а сам вернулся к дому номер 2013 и поднялся по ступеням к логову «мерзких Кроули».

— Мартин!

Я вошел как раз тогда, когда Мина в норковой шубке выбирала подходящую шапку. Она захлопала в ладоши, словно маленькая девочка рождественским утром:

— Я надеялась, что вы поспеете к обеду! Нет-нет, не снимайте пальто!

— Разве мы обедаем не дома?

— Я хочу отвести вас в одно замечательное местечко здесь неподалеку.

— Не знаю, разумно ли это? Не нагорит ли нам от доктора Кроули?

Она посмотрела на меня:

— Почему?

— Он просил меня следить, чтобы вы не переутомлялись.

— Тогда — решено, — сказала Мина, натягивая вязаную шапку. — Вы просто обязаны пойти со мной к мадам Б. и проследить, чтобы я не переутомилась, разговаривая по-французски.

Когда мы вышли на улицу, оказалось, что пошел снег. Мина радостно вскрикнула, словно никогда прежде не бывала на улице, и задрала голову вверх. Снежинки падали на ее длинные ресницы и не таяли, пока она не смахивала их. Она взяла меня под руку, мы спустились по ступенькам и направились сквозь чудесную метель — такие случаются в начале зимы и почти мгновенно стихают, словно погода передумала. Мы торопливо шагали по мощенным кирпичом тротуарам, Мина держала меня под руку, и мне было приятно ощущать ее рядом. Тяжесть ее руки пробудила во мне самые разные чувства, я вдруг впервые увидел, как в лучах зимнего солнца городской пейзаж превращается из акварели в дагерротип, и смог оценить, насколько привлекательнее деревья без листьев, и насколько дальше разносятся в декабре звуки. Я подмечал малейшие детали, которые прежде ускользали от моего взгляда: узенький переулок с рядами старых конюшен, кованая пластина для чистки ботинок у входа в угловой дом, крошечный молитвенный домик, приглашавший посетителей узнать больше о «Религиозном бизнесе». Не укрылись от меня и мрачные взгляды, которыми провожали Мину гувернантки и соседки, встречавшиеся нам по пути. Я заметил, как холодно отвечали они на ее приветствия. Увидев, как шедшая навстречу женщина намеренно перешла на противоположную сторону улицы, чтобы не встретиться с нами, я постарался отвлечь внимание Мины и указал ей на забавного кота в окне одного из домов.

Через десять минут, раскрасневшиеся от мороза и слегка оглушенные, мы наконец добрались до обители мадам Б. — уютного маленького кафе, втиснувшегося между магазином сигар и обувной мастерской в двух кварталах от площади Риттенхаус. Вполне милое местечко, в неброском стиле Левого берега,[25] с меню, написанном на грифельной доске, потускневшим столовым серебром и кошками, преспокойно снующими по кухне, а в довершение всего — пышнотелая суфлеподобная хозяйка — та самая мадам Б. Мы с Миной угнездились за самым дальним столиком, и, хотя это было шаткое создание, покрытое сатиновой скатертью, на которой красовался в вазе букет роз с уже потемневшими по краям лепестками, он оказался самым удобным местом в зале — у окна, выходившего на улицу, чуть поодаль от остальных столов и в стороне от вечно снующих официантов. Мадам Б. приветствовала Мину театральным поцелуем в обе щеки, обменялась с ней парой комплиментов по-французски (не забывая при этом усердно хлопать ресницами и бросать многозначительные взгляды в мою сторону) и поспешила отнести сушиться на батарею наши шапки и перчатки.

Когда хозяйка удалилась, Мина перегнулась через стол и прошептала:

— Она решила, что вы мой любовник! — В глазах ее блеснули озорные искорки, как у расшалившейся девчонки, и она прикрыла рот ладонью, чтобы сдержать смешок.

— И что, это ей по нраву?

— Еще бы — она же француженка! Сказала, что вы очень красивый jeune homme.[26]

Я покосился на другие парочки, впервые заметив, что деловые мужчины, обедавшие в ресторане, все казались старше своих дам.

— Так вот, значит, какое это местечко!

— И мне это нравится. Конечно, обычно я обедаю здесь в одиночестве, но мне нравится, когда можно поразвлечься.

— А что, доктор Кроули никогда не обедает с вами?

— Нет, почему же, время от времени обедает. Но здесь — никогда. Артур не любит французов. — Она снова наклонилась и произнесла доверительно: — Он считает их аморальными. Поэтому даже отказывается свозить меня в Париж, может, боится, что я там влюблюсь в молоденького студента-художника и заражусь туберкулезом!

— Забавно, — пробормотал я, вспомнив слова Пайка о том, что именно каприз Мины удержал супругов от путешествия за границу.

— Что именно?

— Ваш муж вовсе не показался мне ревнивым.

— Просто я не даю ему повода, — сказала Мина. — Но, полагаю, он может быть ужасно ревнив. К молодым людям, молоденьким парочкам — да ко всему, что напомнило бы ему о нашей разнице в возрасте.

Словно облако закрыло ее солнечное настроение, мы оба замолчали.

К счастью, в этот момент подошла дочь мадам Б., чтобы принять у нас заказ, и я был спасен от необходимости неискренних заверений в том, что у Артура Кроули нет поводов для ревности. А что если бы у него эти поводы как раз были? Вот даже сейчас его жена сидит с молодым человеком в небезызвестном гнездышке, где днем встречаются любовники, и пусть это на первый взгляд вполне невинная встреча, но ведь прошлой ночью Мина и в самом деле просила меня поцеловать ее. А если это так, почему Кроули сегодня утром попросил меня развлекать его жену. Неужели он считает меня чем-то вроде придворного евнуха, который просто не способен дать повод для ревности?

— Et deux cafes au lait, s'il vous plait,[27] — сказала Мина дочери мадам Б.

— Merci,[28] — проворковала та и удалилась. Я проследил взглядом, как девушка скрылась на кухне, а обернувшись, заметил, что Мина смотрит на меня с легкой улыбкой.

— Она миленькая, верно?

— Тут все дело в акценте.

— Разве?